Власть желаний

Просыпаться, чувствуя на своей талии руку, слыша мирное дыхание, было непривычно и даже неожиданно. Раф не сразу осознала, что рядом с ней парень её мечты, Дан, и они оба совершенно обнажённые. События прошедшей ночи накатили на неё вихрем, и она едва сдержала восторженный крик, крик счастья. Подумать только, она лишилась невинности, наконец прочувствовала весь вкус любви и поэтому сейчас глупо улыбалась, опьянённая этим, с помутневшими мыслями, но гулко бьющимся сердцем. Раф смотрела на Дана и старалась запомнить каждую черточку его лица: пушистые ресницы, следы от бритья, идеально ровная линия скул и губ… Господи, ну почему он такой красивый? Почему от него так бьётся сердце? Раф впитывала в себя образ, чтобы там, в аду, если она в нём окажется, вспоминать, воспроизводить в мыслях, чтобы это помогло не сойти с ума. Хотелось верить, что всё будет хорошо, что она спасётся. Дышать трудно. Одна только мысль об этом вызывает чуть ли не панику, желание вернуть всё на свои места. Если бы у неё был выбор, она вряд ли поступила бы так же. Слишком тяжело. Это выматывает. У неё оказалось недостаточно сил, чтобы спокойно принимать всё, что происходит. Слабая, слабая девочка. Слабая, слабая дурочка. Зазвенел будильник, и его противная долгая трель мигом вырвала все депрессивные мысли из головы. Раф заметила, как дрогнули ресницы Дана, затем он открыл глаза и почти сразу же широко улыбнулся ей, невольно вызывая улыбку в ответ. — Как спалось, принцесса? Он назвал её принцессой. От этого стало так невыносимо тепло и приятно, аж защипало в глазах. — После такой ночи — волшебно, — искренне ответила девушка с тенью смущения. — Действительно чувствую себя принцессой из волшебной сказки. Но, увы, ночь прошла, и карета Золушки превратилась в тыкву, а сама Золушка — в обычную прислугу, какой и была, так что… пора и мне на свою «службу». И принцу, кстати, тоже. — Она хихикнула, поднимаясь с кровати. — Фи-и, — недовольно протянул «принц». Дан вставать не торопился. Он лежал, ещё не до конца проснувшись, наблюдал за тем, с какой суетливостью собиралась девушка, и вдруг выпалил: — Давай не пойдём на пары. Раф замерла. — Повтори? — Давай не пойдём на занятия. — Ты предлагаешь прогулять? — Она недоумённо вскинула брови, натыкаясь на твёрдый и уверенный взгляд. — Что-то вроде того. Можем мы хоть день посвятить себе, нашим отношениям? — Ну… Раф неловко пожала плечами, закусывая губу. Ей было непривычно пропускать учёбу, это не в её характере. В её окружении властвует идея, что нужно всю себя посвящать учёбе, чтобы потом найти хорошую работу, прилагать максимум усилий, быть лучшей из лучших, и она действительно старалась следовать этим понятиям. С золотой медалью окончила школу, чтобы иметь возможность поступить в один из самых престижных университетов. А Дан так просто предлагает отказаться от своих принципов и пропустить один день. С другой же стороны ей, может, жить несколько дней осталось, и если это так, то появляются вещи поважнее прогулов. И это сама жизнь. Почему бы не провести один день так, как хочется самой? — Хорошо, — слегка неуверенно согласилась Раф, а затем распахнула шторы и на мгновение зажмурилась от яркого света. Открыв глаза, она им не поверила: тонкий рыхлый белый ковёр покрывал землю, но уже таял, а в воздухе кружились и опадали крупные хлопья. Это был снег. Снег, которого в Париже не каждую зиму увидишь, а тут он пошёл в конце осени. Снег, который как будто предвещал, что всё будет хорошо, бояться нечего, нужно просто расслабиться и взглянуть на эту красоту. И Раф улыбнулась, по-детски, но искренне и счастливо. — Думаю, ради такого действительно можно пропустить занятия, — прокомментировал Дан, подходя сзади и сцепляя руки на животе девушки. Та кивнула, продолжая зачарованно наблюдать за чудом природы. *** Дан предложил отправиться в музей «Atelier des Lumières» на выставку картин Ван Гога, пока есть такая возможность, а выпадает она не каждому. А ему очень нравится этот художник, к тому же есть в этом доля романтики. Раф не возражала. Она не была завсегдатаем выставок, галерей, музеев, но искусством интересовалась, а с Даном у неё появлялась возможность наверстать упущенное. Грех ею не воспользоваться. По дороге туда Раф широко распахнутыми глазами любовалась снегом, понимая, что такой возможности может больше не предоставиться. Она слушала, как он слегка поскрипивает под ногами, как белые хлопья налетают на чёрную ткань пальто и контрастируют, привлекают к себе внимание, так нагло и бесцеремонно вторгаются на чужую территорию. Смотрела на следы на снегу и пыталась языком поймать снежинки, нисколько не смущаясь, не переживая, что Дан это может не понять. Ей теперь казалось, что он поймёт всё. Он не может не понять её, ведь они две половинки одного целого. Раф соскребала снег голыми руками с заборов, отчего пальцы краснели и мёрзли. Дан предложил дать свои перчатки, но девушка наотрез отказалась. Ей нужно было запомнить это ощущение и по возможности сохранить. Когда понимаешь, что можешь потерять, учишься ценить. Также Раф усиленно втягивала в себя, чтобы запечатлеть в памяти, запахи сладковато-горького кофе и хрустящей выпечки, солоноватого сыра, щекочущих обоняние духов. Ей будет не хватать всего этого, если… Если. Оказавшись в музее, Раф завороженно ахнула. Вокруг всё было таким необычным: цветные стены, пол — они просто отражали картины, отзеркаливали, проецировали. Это способствовало погружению в атмосферу, и Раф стало казаться, что она не в музее, а внутри картин Ван Гога, как будто её выдернули из привычной среды и перенесли туда. И это захватывало. Она будто наяву ощутила мощь художника, силу его влияния. Каждая колона отражала новое изображение, и посетители сновали туда-сюда, перемещались от одной к другой, как муравьи. И восхищались так же, как она. Раф впервые ощущала единство с окружающими, и почему-то это согревало. Больше всего она наблюдала за Даном. Казалось, он пребывал в благоговении и с таким трепетом рассматривал картины, что стало даже слегка завидно, что на неё он так не смотрит. И в то же время Раф могла его понять. Было что-то волшебное, притягательное в этом художнике, что-то, что приковывает и не позволяет оторваться. Смотришь — и тонешь, погружаешься в его мир. И хотя Раф не фанатела от него, она ощущала что-то сродни этому. — Моя мама очень любила Ван Гога, — с толикой грусти сказал Дан. — Нашёл её дневник, она писала, что всегда хотела попасть на его выставку, но такой возможности не предоставлялось. Знала о нём по журналам об искусстве, мечтала даже воочию увидеть, хоть он и умер давным-давно. Я маленький был, а она всё время говорила о нём. Я тогда не понимал ничего, а сейчас понимаю. Мне бы так хотелось, чтобы мама сейчас оказалась здесь, рядом со мной, и увидела то, что вижу я. — Думаю, она это видит уже с неба, — мягко произнесла Раф и ласково положила руку на плечо парня. — Ты в это действительно веришь? — смех с горечью. — Не попадают люди на небо после смерти. А даже если и попадают, то она точно не там: грешна была, вступила в связь с мужчиной до брака. Бог такое не любит, не-ет. У меня есть все основания полагать, что она в аду, если, конечно, он существует. «Ещё как существует», — подумала девушка и мысленно передёрнулась, но на лице не дрогнул ни один мускул. Дан ничего не знал об этом. Раф смотрела на него, на его покрытое тенью печали лицо и понимала, что он даже не догадывается, насколько счастлив. Он ничего не знает о потусторонних мирах, и это к лучшему. Раф многое отдала бы, чтобы оставаться в таком же неведении, но чем больше времени проходило, тем сильнее ей начинало казаться, что она чувствует приближение смерти: её дыхание, холодок по коже, а перед глазами иногда возникает красная пелена. Цвета ада. Почему-то ей казалось, что, несмотря на все каноны, даже если там жарко, тебе всё равно будет холодно, потому что ты в лапах смерти, тебе страшно, ты дрожишь. Последние пару дней, смотрясь в зеркало, она замечала неестественно бледную кожу лица и тут же принималась щипать себя за щёки, чтобы придать здоровый цвет. Действительно ли всё обойдётся? Может быть, это вообще просто нервное и ничего не предвещает? В это хотелось верить, но Раф не знала, стоит ли. Она теперь не могла верить ни во что. Господи, если ты есть, пожалуйста, спаси грешную душу. — Стейси терпеть его не может, один раз даже страницу из журнала, где статья о нём, использовала как подложку для рыбы. Скорее всего, это была случайность, но… Знаешь, меня тогда такая ярость охватила, что мне показалось, я убить её могу. Жутко это осознавать. И обиднее всего оттого, что для меня это память о матери, а для неё ничего не значит… — Она ведь совсем не знала маму. — Раф легко пожала плечами. — Поэтому просто не понимает, почему должна любить Ван Гога. — Ты права… А какой была твоя мама? Раф видела: Дану тяжело даётся этот разговор, тем не менее он интересуется. Ему важно знать о её маме, и понимание этого согревало, бальзамом проливалось на растерзанную душу. Дан… Он такой уникальный, до него никто не спрашивал о её маме, никому не было до этого дела. Раф не винила никого, и всё же иногда ей так хотелось рассказать о ней кому-то, чтобы хоть кто-то ещё знал, какая она хорошая. — Моя мама… Она была озорным ангелом. Любила меня щекотать, всё время что-то фотографировала, позировала для журналов. Мы жили в пригороде Парижа, в Гриньи, и там её знали все, и именно как фотомодель. Мало было настолько красивых женщин, это одна из причин её известности в своих кругах. Мама всё время чем-то была занята, не могла сидеть без дела: вязала, читала, выискивала всякие места для фотографирования. Её это настолько увлекало, что она могла пропадать с утра до вечера, и тогда за нас с Бьянкой брались отец или бабушка. Тётя, старше её на семнадцать лет, любила поговаривать: «Береги платье снову, а честь смолоду», чтобы я не целовалась с кем попало и не… Что ж, а я не сберегла. — Девушка лукаво взглянула на возлюбленного из-под ресниц. Дан слегка рассмеялся и притянул её к себе. — Жалеешь? — Нисколько. Руки переплелись, и Раф только убедилась, что оно того стоило. — А мой папа отвечал тёте, что от поцелуев уста не блекнут. — О, он был мудрым человеком, — проворковал Дан, приближаясь к губам девушки. — Воистину, — на выдохе ответила та и потянулась к поцелую. Чуть погодя они дошли к картине с подсолнухами. — Это были любимые цветы моей мамы, — с лёгкой улыбкой поделился Дан. — Она даже напевала о них песенки и рисовала сама, правда, получалось у неё не так, как у Ван Гога, конечно. Летом у нас весь стол был ими заставлен. — А моя мама их не любила, считала, что они слишком простые и громоздкие. И самого художника называла сумасшедшим якобы из-за того, что он отрезал себе ухо, а работы его мутными. Я этого всего, правда, не помню, мне тётя рассказывала. Мы иногда собирались за столом вечером втроём: я, Бьянка и она, — и вспоминали родителей… Сейчас мы с Бьянкой живём отдельно от неё, переехали в Париж, когда я школу окончила. Иногда наведываемся, но… — Сумасшедшим, значит, — перебил Дан. Раф удивлённо взглянула на него. Парень стоял с руками в карманах брюк, напряжённый, как натянутая струна. — Он не был сумасшедшим. У него всего лишь случались приступы безумства, и во время одного из них он отрезал себе мочку уха. Теории расходятся, почему он это сделал. Одни говорят, что от отчаяния, другие — что из-за злоупотребления алкоголем… Он был гением, и это факт. А твоя мама, значит, ничего не понимает в искусстве. Раф выпрямилась, не веря своим ушам и глазам. Что происходит? В одну минуту Дан стал каким-то озлобленным и жёстким, каким никогда не был раньше. Его как будто подменили, и эта перемена, которая с ним произошла, пугала, заставляла тревожиться, думать, что же она не так сказала. Неужели всё из-за Ван Гога, будь он неладен? — Может, и так, — ровным тоном произнесла девушка. — Может, и не понимает ничего. Но это не даёт тебе право так о ней отзываться. У каждого есть право на то, чтобы иметь своё мнение, даже если оно не совпадает с чьим-то другим. Ты считаешь свою маму идеальной, я — свою, и это естественно. Но я насчёт твоей мамы ничего плохого не говорю. Прояви и ты немного уважения. Дан вздохнул и тут же поник, взъерошил волосы и покачал головой. — Ты права. Не знаю, что на меня нашло. Извини. Я… наверное, пойду. Он размашистым шагом направился к выходу, и Раф не успела даже среагировать. Она от неожиданности растерялась, оцепенела и только спустя какое-то время прожогом бросилась за парнем, а его уже не было видно. Дрожащими пальцами набрала номер, но ответа не было. Одна личность хотела послать его подальше, вторая места не находила от беспокойства. «Неужели всё закончилось?»