Бальтазар
— Отриньте сомнения, сыны Востока. — Голос, поразивший их, изливался из высоты небес. Фигура виднелась в отдалении: в сиянии луны можно было разглядеть громадные крылья, белую робу, пеной стекающую по бесплодной скале, и смоляные кудри. — Не возвращайтесь к Ироду и не рассказывайте ему, что видели. Идите своей дорогой. Каспар приставил ребро ладони ко лбу, а когда понял, кто с ним говорит, в благоговейном ужасе пал на землю. Мельхиор и Барка опустились куда медленнее, боясь спугнуть видение, хотя, сдавалось Бальтазару, ангела нельзя испугать ни золотом, ни мечами, ни огнём. Сам Бальтазар исходил мелкой дрожью. Он согнул ватные ноги в коленях, припал ликом к земле и медленно-медленно двинулся вперёд. Благоговение напополам с ужасом сжирали его нутро. Гавриил — это был он. Мысль возникла в голове сама по себе, и от этого царь боязливо сглотнул. — Но… Олимпия, — робко вставил Бальтазар, подползая к краю холма на четвереньках. Гавриил вдруг оказался так близко к царям, что их обдало ледяной волной хлёсткого ветра, взметнувшегося от биения крыльев. — Забудь об Олимпии и не перечь. Ты женишься на принцессе Иле. Это тебе, — неожиданно молвил Гавриил, зависая в воздухе и изящно взмахивая громадными крыльями. Он обращался к Бальтазару, без сомнений, хотя в сиянии, исходящем от его лика, трудно было разглядеть зрачки или белки глаз. — Колокольчик, звенящий некогда над колыбелью Спасителя. Дева Мария не забыла о тебе, царь. Она ни о ком не забывает. Стол ломился от яств: рыбы, дичи, мяса, трав и вин. Слуги сновали туда-сюда, готовые наполнить кубки брагой или грогом по одному только томному вздоху господина. Сдобный, воздушный хлеб пропитало оливковое масло, от мякоти пахло солью и душистыми травами. В Иудее его угощали маслом с мёдом и пресным хлебом, но почему-то та простая еда казалась царю вкуснее и сытнее той, что дымилась сейчас на блюдах. Бальтазар повертел в руках кубок с вином. Иногда ему думалось, что всё случившееся — это просто чудесный сон. Не было никакого Вифлеема, никакого Негева и Иерусалима. Зимние небесные жернова никогда не посылали колкие снега на Землю Обетованную. Три царя с Востока никогда не несли ладана, смирны и золота в бархатных ларцах, не обманывали Ирода под шатром ночного небосклона, не кланялись Младенцу в яслях. Маленький мальчик никогда не боялся верблюдов в дорогих попонах с серебряными сбруями. Юная Дева никогда не молилась на свежем воздухе, не пела песню своему Сыну… Бальтазар тяжело вздохнул. В скором времени готовили свадебный пир: он обручался с принцессой из союзного государства. Она была добра, мила и так ловко играла на лире, что сам император Октавиан, говорят, сравнил её с Давидом. Она также била в литавры из кожи горных козлов, словно Мириам. Мириам… Бальтазар с глухим стуком опустил кубок на деревянную поверхность стола и поморщился от звука. Он вспомнил Деву Марию, склонившуюся над крепко сколоченными яслями, набитыми мягкой соломой… Может, это был лишь сон? Не было никакой Девы Марии, её чистой и невинной улыбки, её волос цвета миндаля и небесно-голубой шали. Она никогда не сидела, положив свою руку поверх ладони Иосифа, никогда не потчевала гостей лучшей едой в доме, никогда половицы не скрипели под её шагами. И, значит, не было никакого Спасителя, Царя, родившегося в хлеву одной снежной ночью. Может, и не было. Но избиение младенцев уж точно было — весь мир вздрогнул от ужаса, учинённого безумным Иродом. Бальтазар узнал о случившемся уже в столице и три дня кряду прорыдал. Его поили отварами и хлестали по щекам, но он плакал и плакал, как ошалелый. А потом… Потом был сон: дождь, рёв бури и корабль, уплывающий в Александрию на всех парусах. В одной из комнат ютились продрогшие люди, согревая друг друга дыханием и разговорами, и среди этих людей сияла фигурка девы в голубой шали, укачивающей на руках младенца… Когда Бальтазар уезжал после двух ночей под крышей дома Алфея, стояло морозное, заиндевелое утро. Снег присыпал землю, словно солью. Щёки щипало от стужи. Дева Мария, Саломея, Алфей и Иосиф вышли провожать царей: они не печалились, но притихли и вздыхали по вечерам, когда вместе пили, веселились и говорили обо всё на свете: о посевах, свадьбах, горестях и радостях — словно бы были на равных. Но Бальтазар не был достоин и сидеть за одним столом с этими людьми, целовать края их одежды… А на Деву Марию он не смел даже смотреть: она светилась благочестием, как жемчужина на песчаном дне моря. Спаситель Иисус, укутанный заботливой матерью, сопел на руках у Иосифа. Каспар, Мельхиор и Барка ещё раз пали ниц перед Мессией. Бальтазар запоздало опустился на колени и согнулся колесом под тяжестью взглядов Иосифа и Марии. Из-за того, что пришлось спать на циновке, а не среди подушек, шею ломило. Мышцы натягивались и напрягались. Мгновения, проведённые в таком состоянии, казались ему вечностью, но он был готов стоять так денно и нощно, лишь бы только находиться подле Мессии. От мыслей о разлуке на глаза набегали слёзы, а горло жалобно сжималось… Дева Мария первая запричитала, по-хозяйски молвив: — Прошу, поднимите голову! Бальтазар счёл за лучшее повиноваться, хотя стыдился своих слёз. Дева Мария глядела на него с теплотой. Она была милосердна, добродетельна, бесконечно гостепримна и прекрасна, как миндальное дерево в цвету — такой её навсегда запомнил Бальтазар. — Езжайте с миром, — улыбнулась Дева Мария. — Господь с вами! — Госпожа Мария, — прошептал Бальтазар, не разгибаясь и лишь задрав голову, как любопытный мальчишка. — Я никогда вас не забуду. Я буду молить Господа, чтобы даже старость не отняла у меня воспоминаний о вашем доме. Если бы я мог остаться, чтобы защитить вас, я бы так и сделал, но ведь сам Господь с вами и господин Иосиф! Он защитит вас от всех невзгод, спасёт от всех несчастий! Иосиф промолчал. Он вообще был спокоен и тих, сохранял трезвость ума, когда другие паниковали, кричали, дрались… Он лишь чуть растянул уголки губ, будто давая благословение всем трём царям. Дева Мария тоже больше ничего не ответила, и спустя много лет Бальтазар корил себя за то, что не попросил её сказать ещё хоть слово своим кристальным, благолепным голосом. Она же лишь на миг коснулась волос Бальтазара, как мать касается головы нерадивого чада, и в этот миг Бальтазар любил весь мир так, как не любил его никогда. — Дева Мария не забыла о тебе, царь. Она ни о ком не забывает. Бальтазар подцепил пальцами колокольчик, висящий у него на груди. Дар, который принёс ему архангел Гавриил в ночь побега из Израиля. Это был последний раз, когда Бальтазар видел ангела: он чувствовал, что больше никогда не узрит такой первородной мощи Господа. Царь чуть дёрнул цепочку. Колокольчик по-морозному зазвенел над столом, ломящимся от яств: рыбы, дичи и мяса, трав и вин… Бальтазару иногда казалось, что всё случившееся — это просто чудесный сон. Он сомневался, и эти думы терзали его грешное сердце, врезались в ярёмные вены, как тысячи ножей… Но тогда он вспоминал Деву Марию и Спасителя, Которого Она держала в своих руках, и все сомнения пропадали.***
Иосиф Обручник
С деревянного потолка лило. Мутная дождевая вода плескалась под ногами, смешиваясь с морской, поэтому люди сидели в нишах, поджав ноги. Продрогшие мужчины отдавали халлуты жёнам, а те старались перекричать бурю и пели псалмы. Все промокли до нитки, даже Мария, и малыш Иисус заревел громче маленькой Есфири. Корабль швыряло на волнах. Иосиф шёл медленно, стараясь не уронить хлеба и не пролить молока. Он нёс Марии тёплых лепёшек, купленных у одной доброй вдовы. Они все проголодались и ели урывками после того, как наскоро загрузились на корабль. Гавриил сказал им так поступить, и кем они бы были, если бы ослушались? После всей той благодати, которую им явил Господь! Иосиф дошёл до места, где отдыхала вся большая семья: изнеможённая Мария ворковала над раскрасневшимся Иисусом. Она едва шевелила устами от усталости, но всё же настойчиво и упрямо качала сына. Только всё было зря: малыш вопил так громко, что даже малышка Есфирь угомонилась и только тихонько всхлипывала. — Он только что поел, — грустно молвила Мария, когда Иосиф аккуратно присел рядом. — Пелёнки чисты. Я так хочу, чтобы он был счастлив! Но он плачет и плачет… — Давай я попробую, — ласково предложил Иосиф. Он сложил котомку с едой, устроился поудобнее и взял из вялых рук жены вопящего Иисуса. Мария тяжело вздохнула и склонила голову к плечу Иосифа, но потом чуть отодвинулась к стене, чтобы, видимо, не мешать, и почти моментально заснула. Ещё бы: следить за сыном денно и нощно. — Ну же, малыш, почему ты не спишь? — сокрушался Иосиф над Иисусом в пеленах. Может, ему было холодно… Иосиф снял с головы платок и закутал сына поверх пелёнок, но и это не угомонило Иисуса. — Спой ему, — прошептал голос Саломеи, но когда Иосиф обернулся, он обнаружил Саломею спящей рядом с мальчиками. Мария тоже дремала, вздрагивая: волосы её разметались под платком, а мокрые губы шевелились. Может, это был и не голос Саломеи — Иосиф уже засомневался. И всё же он услышал совет, поэтому прочистил горло, прижал Иисуса к груди и вспомнил один из самых любимых своих паслмов. — Господь — свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Господь крепость жизни моей: кого мне страшиться? — Пусто! — закричал воин Ирода Элиша, сплёвывая на деревянный пол. — Дом пуст! — Пойдём отсюда, брат, — молвил отчего-то встревоженный Исаак. Он вложил меч в ножны с звонким лязгом и попятился, скрипя половицами. — Здесь нам делать нечего. Тут одни старики да слуги. — Если будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои, чтобы пожрать плоть мою, то они сами преткнутся и падут. Ирод потёр чешущуюся от язв шею. Он всё думал, что бы сказала на это всё Мариамна. Вифлеем захлёбывался в крови и криках матерей. Кровь текла по улицам, и все пески мира не могли впитать её в себя. Она окрасила в алый побелённые известью стены домов. Она даже плескалась в чаше царя — только что была получена из забродившего винограда, наливающегося соком в садах Галилеи, а не из жил младенцев. Ирод сделал глоток, надеясь, что захмелеет. Наверное, Мариамна бы промолчала. Ей было бы стыдно за мужа. — Если ополчится против меня полк, не убоится сердце мое; если восстанет на меня война, и тогда буду надеяться. «Хоть бы кто-нибудь попался. Хоть бы кто-нибудь — торговец или путник. Да даже ессей! Господи, смилуйся надо мной, твоей верной рабой, смилуйся!..» Елисавета прижала к груди малютку Иоанна. Её бил мелкий озноб, но страха не было. Только холод. Может, ещё лихорадка. Израильские ночи стылы: ветра взметают в воздух сухой песок и бьют наотмашь. И это, правда, лучше, чем дожидаться расправы у тёплого очага или у растопленной жаровни. Ирод… Это ведь он, он приказал. Весь Вифлеем утонет в крови, и окрестности тоже: если солдаты найдут Захарию… А как же Мария? Мария, благодати полная, которая должна была приехать в Вифлеем на перепись? А Мессия?.. Елисавета тяжело дышала. Её мысли воспалились и бились в голове колокольным набатом. В ноздри ей забивались песчинки, на зубах хрустело. А глаза, ох, глаза её уже были не те! Но не может же быть так, чтобы Господь о ней забыл! После всех тех чудес, что он уготовил на её долю?! Нет, нет, Он не забыл о ней и Иоанне, не мог забыть!.. «Господь меня не оставит. Господь никого не оставит!» — Госпожа? — спросил у неё чей-то хриплый, выстуженный голос. Елисавета повернула голову влево и увидела… человека в белой робе из верблюжьей кожи. — Вам помочь, госпожа? — Одного просил я у Господа, того только ищу, чтобы пребывать мне в доме Господнем во все дни жизни моей, созерцать красоту Господню и посещать святый храм Его. — Мальчик мой, — прошептала Агарь, лихорадочно качая на руках сына. — Прошу, мальчик мой… Симон не слушался. Он ревел и натужно краснел, кричал и рыдал так, что жилы вздувались у него на лбу. Детский подбородочек мелко дребезжал. Агарь перехватила сына, и он залился ещё пуще, ещё и пелёнки обмочил. Какая только участь может постичь рыбацкого сына?! Иона денно и нощно в море, а она, Агарь, тут, у очага, и её первенец, её славный сын болен! Если бы помогали растирания, отвары и ванны… Но всё было зря! — Господи! — взывала Агарь. — Господи! Помоги мне, прошу! Мой мальчик, мой Симон, он не должен умереть! Сними лихорадку, молю! Молю, помоги мне, Боже! Мой Симон будет славным рабом Тебе и будет послушен воле Твоей! Только избавь его от мучений, избавь!.. Симон вдруг перестал реветь и посмотрел прямо в лицо матери. Его глаза сияли. Когда Иосиф поднял голову, то увидел, что Мария смотрит на него с умилением. — Уснул, — прошептала она одними губами. Слёзы на её щеках смешались с дождевой водой и брызгами пены. И вновь Иосиф заметил, что лик Марии светился каким-то белым, непорочным сиянием — это было особенно заметно в темноте гремящей грозы. Когда бесновались и вздымались волны, свистел холодный ветер, Мария оставалась спокойной и льющей слёзы лишь по сыну и Господу. — Мы осядем в Александрии, — проговорил осипшим голосом Иосиф. — А когда Ирод умрёт, вернёмся в Землю Обетованную. Тихо засмеялся Клеопа, отдыхающий в тюфяках. У него под боком прикорнули мальчишки и Иаков Алфеев. Клеопа постоянно смеялся, даже иногда в синагоге, но никто на него не злился, даже если шутки были острыми, как плоды горчичного дерева. — Из Египта — в Израиль. Мы совсем не меняемся. — Меняемся, — возразила вполголоса Мария. — Господь послал нам Мессию. Мы меняемся, брат мой, и скоро нас будет так много, что конца и края не будет нашим свершениям. С этим нельзя было не согласиться. Открыли бурдюк, преломили лепёшку, чуть покрошив хлеб, и стали есть. Потом молчали, вздрагивая от сквозняков и брызг, приносящихся со стороны лестницы. — Ангел не предупреждал нас о такой буре, — снова пошутил Клеопа и немилосердно закашлялся, раскрасневшись. Все стали потешаться, даже маленькие дети, а Клеопа притворно нахмурился. Иосиф сжал влажную ладонь Марии в своей. Всё-таки это будет славная жизнь. — Началось, — молвил Иосиф и посмотрел на малыша Иисуса в пеленах.