* * *
— Где он похоронен? — это первое, что спрашивает она у Хуан Хуа. — Я… — взгляд главы Эль несколько мгновений нерешительно мечется, но потом она вздыхает, словно решается на что-то отчаянное. — Я не знаю, — Хуан Хуа виновато качает головой. — Он как будто… просто исчез. — Как? — Айлин непонимающе моргает, и крупные слезы срываются с ресниц, оставляя мокрые отметины на белоснежном больничном одеяле. — Тут творился такой хаос, — Хуан Хуа пожимает плечами, — такая суета, мы… забегались, а потом… — она хватает Айлин за ладонь и виновато шепчет. — Прости. Айлин горько. Она просит Хуан Хуа отдать ей все вещи Валькиона — хоть что-то, но у гвардий не осталось ничего. За такой банальной просьбой следует долгий и сумбурный рассказ о том, как отстраивая штаб они все реорганизовывали, все пускали в ход. — Мою чертову комнату вы, значит сохранили, — Айлин закрывает глаза и от отчаяния слезы стекают по щекам ручьями. Хуан Хуа обнимает ее за плечи, но Айлин уже сейчас кажется, что глава Эль ей что-то недоговаривает… А потом она сталкивается с Лансом. Хуан Хуа тащит ее в сторону, запоздало пытаясь все объяснить. Все они — в голос твердят и оправдываются, что такое было время, что теперь все по-другому, что Ланс не причинит никому вреда и сполна искупил все грехи перед Элдарией. На просьбу оставить прошлое в прошлом и смотреть в будущее душа Айлин загорается черным огнем. Она слушает друзей, а понимает одно: Ланс отнял у Валькиона все: жизнь, место, и наверняка прибрал к рукам все его вещи! А ей не осталось ничего. Айлин клянётся Хуан Хуа держать себя в руках и не устраивать ненужных сцен. Но все летит к чертям, стоит ей спустя пару дней увидеть Флоппи на плече предателя. В душе взрывается атомная бомба, и она больше не может сдерживать — ни слов, ни чувств, ни слез.* * *
Айлин всхлипывает, дает себе волю только оказавшись на пустом пляже, в месте, где волны мерно бьются о камни, и громко шурша крыльями рыбачат прибрежные птицы, в месте — где им было хорошо, где они провели свое первое свидание и впервые поцеловались, хоть и были не совсем собой. Здесь Айлин чувствует себя не так одиноко. Сотрясаемая рыданиями она хватается за камень, глотает крупные соленые слезы, от которых глаза покраснели и причиняли боль. Айлин понимает, что потеряв еще и Флоппи, она совсем сломлена. Усталая и изнеможенная, хотя день только начался, она падает на горячий песок, словно подкошенная. Валькион бы ее не одобрил, думает Айлин, скрозь рыдания. Определенно, ему это совсем не понравилось бы. Она делает глубокий вдох, вытирает слезы, старается взять себя в руки и унять спазмы в груди, но ничего не выходит. — Не могу, не могу я успокоиться! — всхлипывает она, стискивая пальцами нагревшийся на солнце песок. — Это несправедливо! Несправедливо… Ты отдал свою жизнь, а они, а они в ответ… — ее голос тонет в слезах. — Нет, я не эгоистка! Мне безумно одиноко… Я держусь… Ну нет, ни за что! Я никогда его не прощу!.. Это ты бы смог это преодолеть… Это ты — сильный. А я нет. И без тебя… я совсем не могу с этим справиться.* * *
Боль, ставшая Айлин второй сущностью пришла не сразу. Первые часы после возвращения слились для нее в какое-то смутное пятно. Она была словно в коматозе — слабо ощущала себя, свое тело, не понимала, что происходит, и в какой она реальности. Она говорила какие-то слова, жала руки, узнавала, что произошло за эти семь лет, пока Хуан Хуа водила ее по штабу. Но когда все гвардии собрались у столетней вишни, и Айлин разом увидела своих друзей — повзрослевших и изменившихся всех вместе, рядом… Она вдруг поняла, что это все не сон. Не галлюцинации. Не шутка. Не Рай или Ад. Это реальность. И осознание накрыло ее с головой. С той минуты Айлин больше не могла смотреть друзьям в глаза. Не могла слышать их смех и восторженные рассказы о том, как здесь стало здорово. О том, что нового в их жизни. Это показалось ей чудовищно несправедливым — то, что у них была полная и насыщенная жизнь, а свою она отдала. Они отдали свои. Это и было несправедливо.* * *
Айлин смотрит на переливающиеся грани кристалла и думает, что лучше было бы остаться там. Она трясется от беззвучного плача, стараясь не нарушать сакрального покоя этого места, хотя для нее оно словно склеп. Айлин смотрит по сторонам, но видит здесь пробитую крышу. Валькиона и его последний взгляд. Тогда она знала, что больше они не увидятся… и, сливаясь с кристаллом, Айлин и не думала, что ей придется остаться. Но встреча на небесах отложилась. Очнулась она в чистилище. Айлин снова и снова прокручивает в голове бой двух драконов отчаянно пытаясь понять, почему Валькион просто позволил себя убить, почему не стал сражаться до конца? — Почему? — сквозь рыдания спрашивает она у пустых стен. Чьи-то руки обнимают ее сзади, и Айлин вздрагивает. Но повернувшись, она видит Офелию и ее глаза — невинные и чистые, — полны слез. — Ох, черт, малышка, прости! — Айлин падает на колени, вытирает ее слезы. Она чувствует себя никчемной эгоисткой, вспоминая, что их чувства когда-то были связаны, и как она чувствовала всю боль Оракула, словно собственную. Тыльной стороной ладони Айлин наскоро вытирает и свои слезы, через силу улыбается, боясь даже думать, что эта связь осталась. Потому что эта маленькая невинная девочка сейчас не должна чувствовать разрывающую ее душу бездну отчаяния, не должна чувствовать горечь и боль от того, что кого-то близкого и родного нет, и больше никогда не будет. — Прости, меня, прости, — шепчет Айлин, но собственные слезы унять нет сил, потому что они стоят под этой залатанной крышей, на этом самом месте… — Все правда хорошо. Офелия, как всегда, ничего не говорит, но берет ее за руку и тянет за собой. — Куда мы идем? — вздохом подавив всхлип, спрашивает Айлин, но Офелия не отвечает. В холле она отпускает ее руку и бросается вприпрыжку бежать. — Офелия? — девочка оборачивается, и когда Айлин делает нерешительный шаг навстречу, снова бросается бежать. Айлин до сих пор не знает, как разговаривать с Офелией: как с ребенком, каким она выглядит, или как с высшим существом, которым она является? И в том, и в другом случае, Айлин чувствует себя глупо. Во всяком случае сейчас Оракул ведет себя, как маленькая девочка, и Айлин куда проще принять решение. — Офелия! — она бежит следом. Ее тело после семи лет коматоза похоже на набитый опилками мешок, и ей точно не угнаться за энергичным ребенком. — Мы играем в догонялки? — Айлин выжимает из своего тела все, что может, кое-как ускоряется, но у нее получается настигнуть девочку только у ворот. — Набегалась? — тяжело дыша она заключает Офелию в объятия, но та проворно вырывается снова хватает ее руку и тянет за ворота. — Куда ты хочешь пойти? — недоумевает Айлин. — Хочешь пойдем на берег собирать ракушки? Но Офелия тянет ее в лес. — Эй, нам не стоит туда идти, — Айлин останавливается и несильно одергивает девочку за руку. — Ты же не ходишь туда одна, правда? — спрашивает она, непроизвольно включая тон школьной учительницы, но тут же понимает, что те, кто во всей Элдарии хотели и могли причинить вред Оракулу — сейчас оба сидят в главном штабе защитников кристалла. Какая нелепая ирония. Сквозь плотное кольцо деревьев они попадают на поляну, усыпанную святящимися синими искрами. Присмотревшись, Айлин понимает, что это цветы — яркие мерцающие соцветия с раскидистыми изумрудными листьями. Среди цветов, на слегка примятой траве построен шалаш из веток и широких листьев, в котором лежит одеяло и какие-то мелочи вроде игрушек. — Это что, твой штаб? — спрашивает Айлин и усмехается. В детстве она с другими детьми тоже строили домики под деревьями, которые называли «штабом». А теперь само слово «штаб» ассоциируется у нее с чем угодно, но не с ее беззаботным детством. — Во что ты здесь играешь? Офелия не отвечает. Она сидит на коленях, рассматривая яркие соцветия. Айлин осторожно опускается рядом. — Твои друзья? Офелия улыбается, а затем поворачивает голову направо и указывает в центр поляны. Айлин следит за ее рукой и видит, что в самом центре этого живописного и уютного уголка распласталось черное пятно. Будто бы заряд магии, огня или кислоты угодил сюда, оставив этот кусок черной выжженной земли, смотрящейся словно грубый и уродливый шрам на нежной коже. — Айлин, — говорит Офелия, все еще показывая рукой в центр. — Да? — спрашивает она, а потом понимает: Офелия говорит про нее. Это ведь она — кусок выжженой и мертвой земли среди цветущего и благоухающего сада. Айлин закрывает глаза. — Ты права, это я, — говорит она, и ком с шипами снова подступает к горлу. «Ты права, не осталось во мне жизни, вся словно вытекла»… Кругом перешептывались, что, выйдя из кристалла, спасительница победила саму Смерть, но они жестоко ошибались — это Смерть победила… Смерть победила. Потому что Валькиона больше нет. И часть ее души теперь мертвее чем это выжженная земля, которая никогда больше не зацветет. Прежде чем слезы успевают брызнуть из глаз, Айлин берет себя в руки. Она решительно не может позволить себе разрыдаться, не может позволить Офелии чувствовать эту съедающую черную тоску. — Идем назад, — говорит она, улыбаясь. — Уже темнеет. У меня в комнате остались книги и… если хочешь, могу почитать тебе… разные сказки, — Айлин протягивает руку, не зная, нормально ли вообще ее предложение, учитывая, что девочка перед ней — старше ее самой на тысячи лет. Но Офелия неторопливо вкладывает в протянутую руку свою теплую ладошку.* * *
— Айлин. — Лейфтан. Они сталкиваются на алле арок. Ручка Офелии в ее холодной ладони, не дает забыть как Оракул столько времени пыталась предупредить ее… о демоне. — Как ты? — спрашивает Лейфтан, а его взгляд скользит вниз и останавливается на малышке. — Мы гуляли, — Айлин делает шаг в сторону, как бы ненавязчиво заводя Офелию себе за спину, становясь между ней и Лейфтаном. Это о нем она говорила. Это он терзал ее и мучал. — Хорошо, — уголки губ Лейфтана слегка дёргаются, изображая полуулыбку. — Это пойдет тебе на пользу. — Хуан Хуа тоже так говорит, — кивает Айлин. Все они так говорят. Все твердят ей больше времени проводить на свежем воздухе, как будто это какая-то мистическая панацея, способная залечить рану в груди. Молчание разрастается, заполняя весь главный штаб. У Айлин появляется чувство, что перед ней стоит кто-то совершенно незнакомый. Она знала другого Лейфтана… точнее, других Лейфтанов: один был ее другом, и поддержкой, другой — предателем Эль и убийцей Икар. Кто стоит перед ней сейчас… она не знает. И хотя они снова сблизились во время битвы за Элдарию, сражались бок о бок и в итоге пожертвовали собой, Айлин понимает, что одному черту известно, что сейчас твориться у него в голове. — Ты ей нравишься, — говорит Лейфтан, кивая вниз. Офелия все еще прячется за ее спиной и таращит на Лейфтана большие и чистые глаза. Но смотрит с интересом, а не со страхом. — Осваиваешься? — спрашивает Айлин, пока они втроем идут к штабу. Очередная дурацкая попытка завести разговор, который словно изживший себя механизм, тарахтя, катится на несмазанных и скрипящих шестеренках. — Понемногу, — он улыбается своей привычной меланхоличной улыбкой, а Айлин держит в голове, что он отказался вступать в гвардии и помогать им. — Как… твои новые обязанности? — Нормально, — отвечает она, но от его деликатного вопроса-намека у нее сводит зубы. Если бы не Офелия, она бы его ударила. — Жалеешь? — его вопрос становится настойчивее. — Нет, — решительно отвечает Айлин. Она сама на совете гвардий настояла на своем переводе в Обсидиан. Ради памяти Валькиона. Еще не знав, какой удар у судьбы наготове. — Полагаю, тебе нелегко. «Ничерта ты не знаешь про мое «нелегко»!!!» — нет, она бы определенно его ударила, если бы не Офелия. — Я справлюсь, — вслух отвечает Айлин, а изнутри ее уже разъедает словно кислотой. — Со временем, мы все привыкнем, — говорит Лейфтан. — Ко всему привыкаешь. Дурнота накатывает на Айлин и скручивает нутро, — она вдруг понимает, что сейчас спокойно идет и беседует с тем, кто убил ее подругу, кто словно в припадке безумия говорил о том, что хотел разрушить этот мир и создать свой собственный. Для них двоих. Голова идет кругом… Вдруг Айлин на секунду представляет, что когда-то она сможет вот так же спокойно разговаривать с Лансом и ей становится тошно от самой себя. Будто бы одним этим она навсегда предаст память Валькиона. — Прости, нам надо идти. Время позднее, а я обещала Офелии почитать, — говорит Айлин, сжимая ладошку девочки. — Представляешь, они оставили в моей комнате книги, которые мне когда-то подарила Икар. Уверена ей понравится… У Икар был хороший вкус. Она не может сдержаться, и не ударить Лейфтана под дых, пусть и фигурально. — Я искуплю свои грехи, Айлин, — тихо говорит он ей вслед. — Ничерта он не искупит! — Айлин не замечает, как на ступенях штаба снова начинает плакать. — Купит себе прощение, как Ланс! — зло шепчет она, но опомнившись, поворачивается к Офелии и прижимает ее к себе. — Прости, прости меня…* * *
Прошлая столовая нравилась Айлин больше, — там можно было уединиться за дальним столиком, и притворяться, что это тебе нет никакого дела до остальных. А не наоборот. За общим же столом поневоле приходится находиться в толпе… а нигде как в толпе невозможно чувствовать себя более одиноко. Невра подсаживается напротив, выдергивая Айлин из ее черных мыслей. Ничего не говоря, вампир ставит перед ней стакан, пахнущий пряностями. Глинтвейн. Айлин благодарно улыбается уголками губ. — Как ты? — спрашивает вампир. — Ужасно. — Заметно. — Спасибо, — Айлин отворачивается. Она и так прекрасно знает, что выглядит в точности так, как себя чувствует. Под красными глазами — огромные мешки, губы до крови искусаны. На лице — скорбь и вековая усталость. Но стараться быть непринужденной, благодарной и счастливой оказалось чертовски утомительно и сложно. — Слышал, тебя ранили, — Невра подносит к губам собственный бокал. — Ерунда. — Прости. Не надо было отправлять тебя на задание. — Мне это пойдет на пользу, — отвечает Айлин. — В следующий раз буду внимательнее. Она сама настояла. Хотелось как можно скорее вернуться к работе, к рутинному существованию, погрузиться в эту беготню с головой, и ощутить себя живой… А не бродить по штабу как зомби, глядя как вокруг кипит настоящая жизнь. Она думала, что задание — какая-то полезная деятельность, отвлечет ее. Но она только лишний раз заставила других нервничать. — Прости меня, — неожиданно говорит Невра. — Я же сказала: все в порядке. — Тебе, наверное, кажется, что я веду себя как последняя тварь. Ты вернулась, а я... — Все нормально, — Айлин мотает головой. На Невру она обижаться не в состоянии. Бывших друзей сейчас связывают только воспоминания неприятные для обоих. — Ты уже прошел через это, и не обязан делать второй круг. Сейчас моя очередь. Она делает большой глоток и заходится лютым кашлем. То, что выглядело и пахло как рождественский глинтвейн на вкус показалось ей смесью красного вина, апельсинового сока, корицы, перца и сиропа. Невра перегибается через стол, чтобы любезно похлопать ее по спине, помогая восстановить дыхание. — Будь я проклята, если это пойло называется не «кьянти санрайз с ведром перца от Каруто». Они оба заходятся смехом, и одновременно замолкают, словно осознав всю неуместность такой веселости. Но молчание угнетает еще больше, и Невра нервно стучит пальцами по столу, прежде чем решается заговорить. — Знаешь, Вальк… мне его не хватает, — он поднимает голову и заглядывает Айлин в глаза. — И Эза. Наших посиделок. Тупой болтовни. Помнишь, как мы сидели здесь вчетвером, расправившись с той безумной гамадриадой? — Помню, — Айлин слабо улыбается. Но почему-то он этой радостной картины на глаза опять наворачиваются слезы. — Это правда, что в Эль нет его могилы? — Правда, — словно нехотя отвечает Невра. — Свод обрушился. А потом случился оползень, — Айлин видит, что ему эти слова доставляют немало боли и мотает головой, прося не продолжать. — Ты справишься, — говорит он, но Айлин только обреченно роняет голову на руки. — Я не знаю, — она закрывает лицо ладонями. — Невра, эта мразота, убившая Валькиона счастливо разгуливает на свободе. Он прибрал к рукам Флоппи и все, — все! — что когда-то принадлежало Вальку… А я ничего не могу сделать, — сквозь стиснутые зубы прорывается очередной всхлип. — Это невыносимо. — Самое невыносимое, — говорит вампир, и Айлин кажется, что в его голосе боли даже больше, чем в ней, — то, что вынести можно все, — Невра залпом опрокидывает бокал. Невра сломлен и Айлин горько видеть его таким. Ведь если даже этот никогда не унывающий оптимист, тот кто всегда умел видеть красоту и жил полной жизнью, если он теперь похож на сломленную скалу… что говорить про нее? Она как лист, оторвавшийся от дерева — лишилась опоры и теперь летит куда-то вниз. «Самое невыносимое, то, что вынести можно все», — с горечью повторяет Айлин. Это значит одно: ей придется принять и примириться с новой реальностью. Тошно. Невыносимо тошно. Айлин залпом допивает свой мерзкий напиток.