Код "Отелло"

— Песню! Песню! Юные крокрысцы теснились вокруг комиссара, радостно галдели, скрипели и трещали по-своему, как кузнечики. Каждый старался хотя бы дотронуться до рукава форменной куртки, подержать за руку, прижаться щекой, выказывая своё уважение. — Ну, детишки, — умилился Эльд. Всего полгода назад он шарахнулся бы от крокрысцев, как от огня, но теперь хитиновые пластины не вызывали у него ни отвращения, ни даже опасений. — Мои, — с гордостью сказала Дирас, — все мои! Видите картинки? На спинах подростков красовались узоры: квадраты, круги, абстрактные линии, в которых проглядывал уже знакомый комиссару почерк. Он незаметно повернул одного из ребят спиной и внимательно всмотрелся в узор. Точно, та же работа, даже такой же белый лак! — А с треугольником нету? Дирас дёрнулась, как от удара, зрачки её очень правдоподобно расширились. — Нет, — скрежетнула она. — Есть, — сквозь зубы ответил Ларн. — Бог весть где, но есть. Моя дочь, моя Ия. — Заколдованный круг, — прошипела Дирас, втянув голову в плечи. — Второй раз приходит корда и спрашивает мою дочь! — Ты не должна была её отдавать, — горько вздохнул Ларн. — Это честь, — упёрлась крокрысска, — жить у корды великая честь! На базе у неё не было будущего! — Мы уже всё обсуждали. У неё было будущее на Фиксе! — Я и так бежала со всем выводком, — фыркнула Дирас, — ради тебя, дурак! Думаешь, просто запихать эту ораву в буксирный катер?! — Да ты убилась бы в рейде ни за грош и меня бы убила этим! — взвыл агент и тряхнул жену за лямки комбинезона. — Стоп, — быстро вмешался Эльд и вклинился между ссорящимися супругами, положил им руки на плечи. Крокрысска замерла: собственный муж, может, уже и примелькался, но чужие фиксианцы вызывали у неё благоговенный ступор. — Если нет на свете второй девочки с красным панцирем и треугольником на хребте, — сказал комиссар, — то я знаю, куда мы поедем отсюда. Ваша дочь живёт у корды. *** — Если я рассчитал правильно, будет корданс, — тихо скрежетал Крыс, таща за собой по коридорам муравейника небольшую фигурку в толстовке. Милодар еле поспевал за проворным насекомым и про себя заметил, что Киз наверняка преувеличила, добавила Крысу десяток сантиметров роста, если не больше. — Если я рассчитал неправильно, всё равно будет! Впрочем, толпа, состоящая из самых разных существ, известных и неизвестных науке, шевелилась направленно, двигалась и катилась волнами куда-то к центру муравейника. Там уже топали и скандировали что-то двухсложное, так что по полу приходила пульсирующая вибрация. — Корданс, — почти прорычал Милодар. — Скажи мне, что это неправда! — Это моя правда, — рыкнул таким же тоном Крыс и бесцеремонно рванул комиссара за руку. — А ну шевелись! Сегодня ты мой гость, так что играем честно. Милодар резко вдохнул, чувствуя, как резануло в груди. Якорь нельзя отрывать! Умрёт… Он заставил себя поверить, вжиться в роль. Он — простой человек, возможно, на пару десятков лет моложе себя реального, особенно без привычных усов и в мальчишеской толстовке. Его тащит куда-то пират Крыс, и неизвестно, что этому Крысу взбредёт в голову в следующий момент. Там, где-то в толпе — самое родное после мамы существо, брат, какой бы дурной он ни был, и Крыс желает ему зла. Крокрысец невозмутимо распихал толпу локтями, пробуравив проход в самый, так сказать, партер. Определение было довольно точным, потому что зал и правда напоминал концертный. Муравейник начинал строиться с помощью местных добровольцев, и некоторые помещения еще несли отпечаток культуры Содружества. Только вот кресла все вынесли, народ стоял вплотную и покачивался, топая. — Корда, корда! Со всех сторон комиссара и его необычного спутника затирали крокрысцы всех размеров и цветов, от глинистого до угольного, как сам Крыс. Щитки и перепонки проезжали по одежде, оставляя густую кислотную слизь, перед носом мотались чьи-то прозрачные, жёсткие крылья. Стоп, крылья? У крокрысцев? Что-то новенькое, наверное, баамбучку где-то увидели и скопировали себе на радостях… — Красиво, а? — подтолкнул его Крыс, поймав направление взгляда. — Баба что надо, крылатая даже! Старый сорт, сейчас перемешалось всё опять, почти не осталось таких. Мамка моя такая, — похвастался он, — и я самый тоже! В доказательство он согнулся и затрещал над головой сухими, как пластиковая бутылка, крыльями. — Треугольник, — шикнул Милодар, — у тебя треугольник видно! — Не убирается, — так же приглушённо прошипел Крыс. — Без тебя знаю, земное отродье! Землянин замолчал и, привстав на цыпочки, принялся внимательно водить взглядом по рядам, разыскивая знакомую серебристую голову в толпе насекомых. Но Эльда не было, только разномастные трансформы, включая пару не очень-то убедительных фиксианских — их с потрохами выдавал глухой, землистый фон. Рука машинально нащупала в кармане коробочку антипрослушки: нет, работает, на всякий случай приглушая костёр его собственной энергии. Эльд не должен заметить, а вот он сам всё ещё слышит и видит всё… Как бы в ответ на эту мысль в солнечном сплетении ёкнуло и потянуло, заставив Милодара обернуться в сторону сцены. Там несколько мелких крокрысцев почему-то устанавливали на козлах клавиатуру синтезатора, и комиссар увидел на их угольных спинах белые картинки. Он хотел было дёрнуть за руку Крыса, показать, но тот уже сам смотрел на спины импровизированных звукотехников. За ними, скрытый тонкой переборкой стены, вспыхнул и становился всё ярче, приближаясь, знакомый золотистый рассвет. Милодар ахнул и широко раскрытыми глазами воззрился на Эльда, как тот совершенно спокойно подошёл к крокрысцам, даже погладил одного по жёсткому панцирю и махнул рукой: мол, всё, спасибо! Потом он дирижёрским жестом вскинул тонкие руки, и скандирующий зал немедленно стих, переминаясь с ноги на ногу. — Тише, тише, тише, — прошептал он в микрофон и очаровательно улыбнулся. — Хотите песню? — Песню, — зашелестел осиновым леском зал, — песню… — Это особая песня, — таким же шёпотом продолжал фиксианец, опустив голову так, что распущенные волосы совсем закрывали лицо. Руки танцевали по клавиатуре, извлекая душераздирающе прекрасную мелодию. — Это моя песня… Я так любил тебя, мне было больно — Но эту боль я признавал за справедливую расплату, Как я любил тебя, пожалуй, Бог не знал! Пожалуй, Бог не знал, что мои кости растрескивались по частям, Дробились от безмолвной злости, как я любил тебя, пожалуй, Бог не знал! — Он поёт тебе, — сквозь сжатые зубы выдавил Милодар, закрывая рукой глаза, контактные линзы жглись огнём от слёз. — Тебе, сволочь! Эльд пел без слов — тонкий, похожий на стон, нежный перелив мелодии с надрывными вдохами, и это было хуже любого корданса, заставляло всё тело вздрагивать от нежности и жалости. — Я был ребёнком, — выдохнул он, — я был птицей, — и Милодар услышал рядом с собой явственное, хоть и тихое сердцебиение, — я был всем тем, что ты сказал! Крыс распрямился во весь рост, толкнул замерших рядом крокрысцев, так что те повалились на соседей. В груди у него тихо стучало, и этот стук расходился чёрными кругами, толкался волной в уши, перетягивал внимание, заставлял грудную клетку привычно расшириться. Милодар сжал зубы и до спазма свёл лопатки, заставляя себя не подпевать. Организм был готов предать, слишком хорошо помнил, какой кайф можно добывать этим простым пением, если совести нет… Я сильный, не веришь?! Сильный, Я сам сгноил утробный крик Дрожащими руками, сильный! Я сам сгноил утробный крик… Голос Эльда сорвался. Бит из зала бил хлыстом по нервам, это был тот самый корданс, который он после случившегося в Башнях снова вспомнил и уже не мог забыть, а в самом эпицентре, возвышаясь над упавшими соплеменниками и уперев руки в бёдра, стояла причина мучений всей его жизни. — Молчать, с-собака, — крикнул он, дрожащими руками вцепившись в микрофон, и с трудом принялся экранироваться. — Здесь тебе не корданс! — Корр-данс, — прямо сквозь бит проурчал Крыс и зашагал к сцене, раскидывая рычащих от возмущения и удивления насекомых. Он легко вспрыгнул наверх и склонился над фиксианцем: ещё двадцатка лишних сантиметров, злобно прикинул Милодар и сжал кулаки в бессилии. Сейчас всё решится, сейчас Эльд скажет… Эльд сверкнул глазами сквозь серебристую чёлку и вдруг схватил крокрысца за вторичные лапы, рванул на себя — и с размаха ударил коленом в живот, прямо по светящейся, как мишень, пряжке. Бит смолк, Крыс рухнул на одно колено, с трудом хватая воздух. — Зло. Добро. Это было встарь, — раздельно произнёс фиксианец, опускаясь на корточки перед поверженным врагом, — Ты сгорел, тебя нет, не злись! Теперь я — муравьиный царь. Ты — пойми. Прими. Растворись! — На меня не действуют заклинания, — глухо зарычал Крыс и качнулся вперёд, захватил Эльда жвалами под угол челюсти, оставляя кровавые царапины. — Ты мой! В грудь между пластинами горячей искрой упёрся табельный бластер. — Застрелю ещё раз, перед всеми, — тихо произнёс комиссар, стараясь не двигаться лишнего, — за себя, полоз проклятый, за Жар-Птицу, за Третьего тебя пристрелю, если не пустишь сейчас же! — Он мой! — крикнул кто-то, и слова эхом отлетели от стен, шёпотом прошли по толпе зрителей. Крыс разжал жвалы и вскочил, волчком развернулся в зал. Эльд тоже взглянул и с невероятным облегчением увидел, как расцветает там огненными лепестками до боли знакомый костёр. Чёртова антипрослушка, чёртов хитрый землянин! Коренастая, почти мальчишеская фигурка пробивалась к сцене, ныряя между клешнями и раскачивающимися хвостами опасных насекомых, и над невзрачной серой толстовкой драгоценным янтарём полыхало облако света. Концерт сорван, три корды на сцене, три расы… Ия, корда, раскха. Круг истории замкнулся. — О космос и звёзды, Милодар, — почти простонал Эльд, цепляясь всеми руками за его безликую толстовку, — вы пришли! Вы снова пришли меня спасать! — Это я виноват, — отвечал Милодар, отчаянно краснея под светлым гримом, — я чуть не убил вас своей глупой ревностью и причинил ненужную боль! Это вы спасли себя и меня. Вы так красиво пели! Как я мог подумать, что Крыс… Крыс зашипел, но отступил на пару шагов, как будто не в силах поспорить с землянином. — Да я не вам говорил, — горько рассмеялся Эльд, щекоча губами ухо побратима. Зал необычно затих, так что каждое слово эхом отдавалось в бетонных переборках муравейника. — Любить Крыса? Я? Какой нонсенс! Я говорил не вам, а себе, потому что я поневоле сам стал Крысом, это ведь он пил мою энергию, помните? Он хотел сделать меня собой, но благодаря вам — не смог. Мне не нужен их корданс, мне только вы всегда были нужны! Милодар, я добивался вас пять, нет, восемь лет… — Тогда зачем в Зиккурат? — Крыса нет, он мёртв. Я не знаю, не знаю, кто или что это, — он качнул головой в сторону пирата. — Но после… после Башен я стал им больше, чем когда-либо. Простите, но кажется, я доживаю его жизнь… Потому и сорвался, и схлопотал от вас по лицу, и сбежал сюда к его родне. Помните, они ещё на Землю прилетали? Слова все закончились, стали далёкими и ненужными, и комиссары просто замерли, прижавшись друг к другу, как тогда, когда Эльд ещё был болен. Связь горела и грела сердца ровной полосой, коротким, бархатным поводком. Крыс, как заправский конферансье, ухватил микрофон за штатив и залихватски крикнул: — Горько! Горь-ко! — Горько, горько! — загромыхал зал и снова затопал, как будто вырвался из открытого шлюза девятый вал. Эльд заставил себя отпустить одну, другую, третью руку и полуобернулся, сверкая золотыми глазами. — Нет, Крыс. Прочь! В ночь! Где скрежет зубов, — резко крикнул он, перебивая гул. — Стоп кадр! Ответить готов, желтоглазых котов гоп-тварь! — О, — протянул Крыс и картинно облизнулся, — ты мне всё время стихи писал, что ли? Или это рэп? Побаттлим? — Нет, — твёрдо сказал Эльд и, продолжая держать Милодара за руку, выхватил из лап крокрысца микрофон. — А ну тихо! — крикнул он в зал. — Смотрите сюда! Зал немедленно снова умолк, переводя взгляд со старого корды на нового и обратно. — Не сюда, — Эльд указал пальцем на губы, потом на руки, — все, кто умеет, смотрите вон туда! Он обвёл круг за головой от ключицы до ключицы и легко шагнул к синтезатору. — Играйте, Милодар, — шепнул он, — левая половина ваша, и не дуркуйте! — Корданс, — тонко крикнул кто-то в зале и ойкнул, когда более разумный сосед съездил ему по башке клешнёй. Толпа зачарованно вздохнула, прислушиваясь к серебряным колокольчикам музыки. Ветер напел свою тёплую, летнюю песню так нежно, Звуками прибоя наполнится этот вечер небрежно, На янтарных берегах, говорят, на небесах, Говорят на наших берегах… Притёртый к стене зала Ларн мечтательно вздохнул и сгрёб всеми шестью руками свою Дирас, немедленно расплывшуюся в радостном оскале и жужжащую, как электродрель. Ты пришла из волшебного сна, я загляну тебе в глаза — и увижу Солнце. Как же долго я искал тебя, и летняя заря лишь только для тебя, лишь для тебя! Пусть зажжётся сердце вновь, подарю тебе любовь и свежесть берегов, Янтарных берегов! Крокрысцы вздохнули синхронно, как будто и вправду зашумел прибой, и краем глаза Эльд с удивлением увидел, как тут и там раскрываются прозрачные, стрекозиные крылья, загораются отблесками янтаря. Свет отражался в блестящих панцирях и подёрнутых плёнкой глазах насекомых, и с опозданием фиксианец понял, что свет этот реален, существует в виде фотонов, собирается облаком над их головами. Заворожённые обитатели муравейника не отрываясь смотрели куда-то между правым плечом Милодара и левым — Эльда, где летней зарёй встречались и смешивались золото с медью, заливая зал невиданными прежде красками. Крыс осел на пол, сгорбился, превратился в жалкую кучку себя и дрогнул, теряя трансформу. Панцирь его краснел, будто яркий свет отмывал от него черноту, и под прозрачными крыльями отчётливее проступал белый треугольник, отзываясь алым светом. — Доча! — взвыл кто-то и полез к сцене, расталкивая загипнотизированную толпу. Широкая, похожая на грузчицу тётка вскарабкалась по бортику и прижала к себе лежащую фигурку бывшего пирата. — Ия моя! — Мам, — всхлипнул пират и заревел, вытирая слёзы о джинсовый комбинезон Дирас Родези. Эльд поставил последний аккорд, как точку, накрыл руки Милодара своими, показывая, что песня закончилась, и, обогнув клавиатуру синтезатора, тоже присел на корточки рядом с рыдающими крокрыссками. — Ларэн, — сказал он в прихваченный заблаговременно микрофон. — Выходите на сцену, это ваш час. К нам обоим сегодня вернулась Ия.