Любить или ненавидеть.

Утром Тоня обнаружила Николая Сергеевича на кухне. Он завтракал. – Я на всякий случай приготовил и на вашу долю, – сказал он. – Вон, на плите. Ешьте, если хотите. Тоня посмотрела: на сковородке оставалось пол-яичницы с ветчиной. Она соблазнилась: есть хотелось. Орудуя над своей тарелкой, она обдумывала, как бы сказать Николаю Сергеевичу, что не намерена обременять его своей персоной и своими историями, и что она… – Я должен предупредить вас, Тоня, – вдруг заговорил он. – Я не светский человек. И совершенно не умею быть любезным. Поэтому давайте так: вы начнете разговор сами, когда сочтете себя к нему готовой. Он несколько вымученно улыбнулся. – Я не хочу быть обузой для вас, – решилась Тоня. – Вы не отказали мне, будучи человеком деликатным, но факт остается фактом: я напросилась к вам. Не стану вас обременять и нарушать ваше одиночество, которым вы, видимо, дорожите… Я сейчас позвоню только и сразу же уеду. – Нет! Он произнес это неожиданно резко. – Вы не поняли… – несколько мягче добавил он. – Я на самом деле вам рад. И хотел бы помочь. Просто не ждите от меня предложений… Я не умею. Я живу один, и у меня редко бывают гости… Поэтому прошу вас взять инициативу на себя. Вы можете открывать холодильник, когда голодны, брать оттуда все, что вам вздумается, пойти прилечь, если вам захочется, не разговаривать со мной вообще или рассказать все то, что вас тяготит, если вам это необходимо… Договорились? – Николай Сергеевич, я не смогу вот так, прямо сейчас, взять и рассказать… – Я только что вам сообщил, – перебил ее Писатель несколько назидательно, – что вы можете это сделать в любой момент. И даже завтра или послезавтра. – Я поняла, – заторопилась Тоня, чувствуя неловкость, – но тогда получается, что злоупотребляю… – Тоня! – Я позвонила вам, чтобы посоветоваться, – еще быстрее заговорила Тоня, – а вышло, что занимаю бесполезно ваше время… – Значит, так: бесполезно вы его занимаете подобными разговорами. И, чтобы вы перестали каяться в своей бесполезности, я приглашаю вас почистить со мной участок. Я люблю физический труд, знаете ли, – это очень хорошо приводит в интеллектуальную форму. Соберем листья, ветки, к вечеру разожжем костер… Выпьем чаю… Если вы предпочитаете крепкие напитки, у меня есть водка, виски, коньяк, джин, мартини, «Порто». Вы, повторяю, не стесняйтесь. Я-то бирюк, а вам не к лицу… Ну, что скажете? И Тоня согласилась. Возможность отключиться от своих мыслей и предаться сельским работам на теплом солнышке показалась ей притягательной. Кроме того, Писатель… В нем было что-то трогательное. Эта неловкость, это неумение выражать словами свои чувства – ей было знакомо. Да-да, он был похож на мальчишку из пятого класса! Который так боится быть смешным и непонятым в своих чувствах, что предпочитает замкнуться в молчании… Тоня с детства понимала все то, что написано на мальчишечьих лицах. Она это как-то улавливала. И теперь тоже, она не сомневалась, что Николай Сергеевич сказал правду: он рад ее обществу. А его излишняя сухость и даже угрюмость – это из пятого класса. Он не сумел избавиться за всю жизнь от этого страха. Наверное, потому и книжки пишет: там он говорит не о себе, и потому ему там не страшно выражать свои чувства и мысли… Тоня весело орудовала граблями и лопатой рядом с Писателем, почти не переговариваясь, пока не устала. Она ушла отдохнуть, перекусила в одиночестве, – Писатель сказал, что не голоден, – потом снова покопалась в саду. В глубине огромного участка находился небольшой домик, и Тоня заметила у его дверей высокого бородатого мужчину. – Это мой садовник, – сказал Николай Сергеевич, проследив за ее взглядом. – Гера. – А почему вы тогда сами убираете участок? – Мне это нравится. Вот и весь разговор. Когда сгустился до темной синевы душистый вечер позднего апреля, они разожгли костер, и его терпкий дым показался ей ладаном. Тоня настояла на том, что ужин будет готовить она, и, придирчиво осмотрев содержимое холодильника, исхитрилась приготовить жаркое. Они ужинали на веранде, и Николай Сергеевич, ворчливо заметив, что в его возрасте следует воздерживаться от мяса, да еще на ночь, – ел, однако, с каким-то странным блаженством на лице. То ли о нем редко кто заботился, – подумала Тоня, – то ли он редко вкусно ел… Одинокий человек, она это чувствовала. Почему он так одинок? Он писатель, и даже, быть может, известный… Николай Сергеевич так и не назвал ей свою фамилию: – Зачем вам, Тоня? Если вы читали мои книги, – вас это только смутит и напряжет, вне зависимости оттого, понравились они вам или нет… А если не читали, так вам и вовсе ни к чему. Но, все равно, у него интересная профессия, которая могла бы привлечь к нему друзей и женщин… Почему же от него веет таким одиночеством? За окошком появился Гера. Писатель его окликнул: – Чаю хочешь? Гера отказался, сообщив, что только что пил. – Ну, зайди тогда, я тебя с нашей гостьей познакомлю. Крупный, плечистый, бородатый, с тем нескладным лицом, что формируют пьяные гены многих предшествующих поколений крестьян, Гера был угрюмо-послушен, хотя широкий и в то же время курносый нос придавал ему немного удивленное выражение. Его лохматую черную голову венчала кепочка с надписью «Микрософт», казавшаяся чьей-то насмешкой. У его ног преданно притулилась такая же нескладная, как и ее хозяин, собака. – Антонина, – представил Писатель. – Наша гостья. А это Герасим, мой садовник и сторож. – А собаку зовут Муму? – сострила Тоня. Писатель рассмеялся. – Почти! Я ее так иногда называю. Но на самом деле ее зовут Питти. А еще точнее, Герасим прозвал питбуля Петей, – а я переименовал его в Питти. – Питбуууль??? – изумилась Тоня. – Это питбуль ? – Он самый. Чистопородный. – А он… Он не опасен? – Нет, конечно, – заверил ее Писатель. – Это все выдумки! Ну, скажи же, Гера: опасен ли твой пес? – Нет, – обронил Гера. Помявшись, садовник ушел, а Писатель стал рассказывать Тоне его нехитрую историю: – Бабенка его бросила, Гера запил по-черному. Потом, почти по Тургеневу, хотел утопиться. Его, пьяного, с моста сняли односельчане. Гера чуток протрезвел, пришел в себя, снова за работу взялся. А руки у него золотые… И я позвал его к себе. Он такой же бирюк, что и я, нам с ним лишних слов не надо. – А почему жена его бросила? – Ушла к другому, как водится. Всего три года пожили вместе. Тоню почему-то задело это примечание – «как водится». Она воскликнула запальчиво: – Просто так не уходят! Значит, Гера был плохим мужем! Должен был заботиться о своей жене, тогда б она не ушла! – ДОЛЖЕН? Никто никому ничего не должен, деточка. Гера такой, какой есть. И принимать его следует таким, как он есть. Тоня вспомнила свое, еще недавнее желание, чтобы ее принимали такой, как есть… Но она уже знала, в чем ошибка и даже эгоизм подобной философии. – Как замшелое бревно, что ли? От которого нечего ждать, даже крохотного ростка? Писатель прищурился на Тоню с интересом. – Экая мичуринка! По-вашему, значит, Гера должен был цветочками покрыться, чтобы удержать бабу свою? – Так он же ее любил! Топиться с горя хотел! Значит, должен был напрячься, чтобы ей с ним было хорошо! – Опять ДОЛЖЕН! Да не растут на замшелом бревне цветочки, хоть ты его судом приговори! А жинка его ДОЛЖНА была, в таком случае, смотреть, за кого замуж шла! …А на самом деле, никто никому не должен. – Ну, если так подходить к отношениям, то нечего и ждать сказок. Чудес не бывает. – Именно так я ему и сказал. – Нет, не так вы ему сказали! Вы ему не сказали, что любовь, это не слово такое – это дело такое! – Интересная формулировочка, – хмыкнул Писатель. – Потому что надо уметь вкладываться в отношения, – продолжала запальчиво Тоня, – чтобы… – Ты сюда приехала совета просить или советы давать? – перебил ее Писатель. Тоня смутилась. – Учитывая твой возраст, у тебя любовная проблема… – Он вдруг перешел на покровительственное «ты». – Я не прав? – Он чуть насмешливо посмотрел на нее. – Вижу, что угадал… И что же, Тоня, разве ты не вкладывалась в отношения? Да уж, небось, изо всех сил! Однако позвонила ты среди ночи мне и сидишь теперь тут, у меня, а не держишься за ручку с любимым… И вот тебе твоя теория, а вот тебе твоя практика. Тоня прикусила губу, стараясь справиться с подступившими слезами. Писатель прав… И это самое обидное! Ужин подходил к концу. Писатель почти не смотрел на нее, но Тоня кожей чувствовала: он ждет, чтобы она решилась наконец приступить к своему рассказу. Ей и самой не терпелось, хотя страшно было подступиться. – Хочешь сок? Алкоголь? Чай? – неожиданно мягко спросил Николай Сергеевич. Этот вопрос ее вдруг успокоил, снял напряжение, и Тоня решила приступить к рассказу немедленно и без предисловий. – Бокал «Порто», – если у вас, конечно, настоящий, португальский. – Ты знаток, я смотрю, – поднял брови Николай Сергеевич и ушел куда-то. Затем вернулся с темной бутылкой «Порто» и двумя бокалами. Налил Тоне и себе и заявил: – Сладкого у меня нет. Не обессудь. – Мне и не нужно, – рассеянно откликнулась Тоня. – Фигуру берегу. Так вот, Николай Сергеевич, вы, наверное, себя спрашиваете, зачем я вам позвонила и даже почти напросилась к вам в гости… – Ничего я не спрашиваю, – буркнул он. – Это ты хотела, а я уступил. – Неправда, – рассмеялась Тоня. – Иначе бы вы не посочувствовали мне в кафе и не оставили своего телефона. Ваша воля играть бирюка, если вам так нравится, но я-то вижу, что вы просто сгораете от нетерпения! Писатель вскинул на нее взгляд, в котором сквозило неприкрытое изумление. Тоня не знала, чему именно он изумился: ее нахальному тону, – может, с ним так никто не разговаривал никогда? Или, наоборот, тому, что ее догадка верна? Но она не дала себя сбить с толку. Она уже учуяла, что, несмотря на его дремучую «бирючесть», в нем прятался ранимый и застенчивый мальчишка, а она таким мальчишкам с детства нравилась. Они интуитивно чувствовали, что Тоня насмехаться не станет, что сумеет понять и бережно отнестись к их неуклюжим чувствам, и потому их всегда тянуло к Тоне. Даже если влюблялись они в других – в красивых маленьких стервочек… Но теперь, когда у Тони благодаря урокам Кирилла появился «класс», она могла дать фору любым «стервочкам». И она чувствовала, что нравится Писателю, – нравится как женщина. Но при этом его возраст был гарантией безопасности. И потому она только усмехнулась его взгляду. – Кроме того, я уверена, что вам как писателю будет интересно узнать эту историю. Это просто сюжет для романа, поверьте! – Так начинайте. – Писатель вдруг вернулся к «вы». – Как вы выразились, я сгораю от нетерпения, – холодно оборвал он ее восклицания. Но Тоня не смутилась. – Подлейте мне «Порто». Спасибо. Все началось в конце прошлого лета… …Писатель слушал ее рассказ действительно жадно, задавая попутно вопросы и часто делая какие-то пометки в блокноте, – совсем как детектив Кисанов. Он, правда, в отличие от детектива, который предпочитал факты, больше расспрашивал о том, что она в тот или иной момент чувствовала и думала. – Как вы сказали? – перебивал он иногда ее. – Вы себя ощутили конструктором «Лего»? Замечательно сказано! И что же, вам было неприятно себя им ощущать? – А что же здесь приятного? – удивилась Тоня. – Надо думать, кому как… Я бы, к примеру, никогда не позволил собой манипулировать. Даже в детстве. Но вы ведь с самого начала согласились на роль глины, из которой Кирилл лепил нужную ему женщину! – Конечно, вы правы, я согласилась. Но… У меня ведь и раньше были свои взгляды на вещи. Просто тогда я стеснялась их высказывать. – Вы хотите сказать, что у вас была своя философия? Мировоззрение? – Нет, – смутилась Тоня, – никакой специальной философии… Так, отношение к разным вещам. На уровне «что такое хорошо и что такое плохо», – улыбнулась она. – Иными словами, вы претендуете на то, что разобрались в самом сложном вопросе, над которым бились лучшие умы не одно столетие?! – Не пойму, вы смеетесь надо мной? Тоня, ощущая странное напряжение и неловкость, предпочла сделать немного обиженный вид. – Что вы, Тоня, ни в коем случае! Мне просто необычайно интересно. Я, представьте, никогда не был молодой девушкой, – улыбнулся он. – И сейчас у меня появился редкий шанс узнать, что творится в головке одной из них. Так как же вы отличали добро от зла? Хотите еще «Порто»? – Да, немного… Вообще-то это очень просто: делать плохо другим – это зло. А делать хорошо – это добро. – Вы верите в бога? – Нет. Я выросла атеисткой, а теперь уже поздно. – Тогда как же вы разграничиваете «плохо» и «хорошо»? Если вы не ориентируетесь на заповеди? – Есть одна заповедь, с которой я согласна: «не делай другому того, чего не пожелаешь себе». – Ага… Теперь понятно… А вот когда вы говорите, что «делать хорошо – это добро», вы как при этом думаете насчет себя? Надо ли себе «делать хорошо»? – Наверное… – Тоня была сбита с толку. – Почему нет? – Но ведь так не бывает – и не может быть, – чтобы всем было хорошо. И если вы хотите сделать хорошо себе, вы сделаете плохо другому. И наоборот: делая хорошо другому, вы делаете плохо себе. Например: вы хотите пойти в ресторан с Кириллом. А он не хочет. При любом раскладе одному из вас будет хорошо, а другому плохо. И кого же надо выбирать, чтобы сделать ему хорошо? Себя или ближнего? – Наверное, ближнего… – А почему не себя, Тоня? На каком основании? Чем вы хуже другого? Чем менее достойны? – Не знаю, – честно призналась она. – Это, скорее, импульс: уступить, сделать хорошо другому, а не себе. Ей показалось, что Писатель был удовлетворен ее ответом. – Вернемся тогда к вашему ощущению, что вы «конструктор» в чужих руках. До определенного момента вы уступали и не сопротивлялись. Вы предпочитали делать все так, как вас просил Кирилл. Вы считали, что делаете «хорошо». А тут вдруг в вас стал назревать бунт. Можете объяснить, почему? Вы пересмотрели свои взгляды? – Да у меня, собственно, взглядов никаких не было… – Тем более! – Возможно, это его же уроки научили меня быть менее уступчивой? Он хотел, чтобы во мне появилось немножко стервозности, как он говорил… – Выходит, что вы оказались неблагодарной ученицей, Тоня? И обратили обретенные познания против вашего же учителя? – Погодите… Неужто, по-вашему, я должна была согласиться на все то, что мне не нравилось, что мне было неприятно, что меня пугало? – Здесь нет слова «должна». Один соглашается, другой нет. Это зависит от характера и от философии. У вас характер мягкий и философии как таковой нет. Вот мне и интересно понять, как это случилось, что вы проявили вдруг характер… Не напрягайтесь так, Тоня, – я напал на вас, как разбойник в лесу, извините! Но вы, помните, сами сказали, что по вашей истории можно писать роман. Я тоже так считаю. И потому все выспрашиваю до мелочей… Вы на меня не сердитесь? …Примерно в том же духе разговор длился до глубокой ночи. Николай Сергеевич то жадно впитывал ее рассказ, не перебивая, то вдруг словно спотыкался об какие-то ее фразы и тогда приступал к допросу с пристрастием. Он совсем уморил Тоню, и под конец у нее начали закрываться глаза. Да и день физического труда внес свою лепту, а «Порто» оказался последней каплей в виде пары бокалов. Кажется, произнеся какую-то фразу, – уже рассказав о признании Кирилла про таинственного Вуайериста, руководившем всеми его действиями, – она задремала прямо за столом. До нее донесся голос Николая Сергеевича: – Совсем последний вопрос, Тоня… Чего вы теперь хотите? Избавиться от Кирилла? От Вуайериста? – Я его люблю… – пробормотала она, укладывая голову поудобнее на руки. – Кого? – изумился писатель. – Кирюшку… – Так чего же вы хотите, Тоня? Еще одно усилие, давайте поставим точку в этом разговоре! Ну, поднимите головку, откройте глазки, – проговорил он ласково. – Чтобы Кирюшка был, а этот тип отвалил и оставил нас в покое… – Но ведь Кирилл вам признался, что он нищий! Безродный актер – без театра, без работы, без денег, без московской прописки, без будущего! – Так я же его люблю, а не прописку… – Тоня сонно хлопала глазами, с усилием выговаривая слова. – Все остальное как-нибудь устроится… – То есть вы верите во всепобеждающую силу любви, милая девочка… Она немножко проснулась, ощутив какое-то движение. Писатель нес ее на руках… На руках, да… Невысокий и явно не силач, он нес ее, высокую увесистую Тоню, куда-то на руках… Она так растрогалась в полусне, что обхватила его за шею и прижалась к ней лицом. Шея была теплой, немолодой и пахла хорошим одеколоном. Она снова чуток проснулась, когда он, не удержавшись, плюхнул ее на кровать. Открыв на секунду глаза, она увидела, как он укрывает ее одеялом. Она поймала его руку, прижала к щеке и, пробормотав: «Вы такой хороший…» – тут же уснула. И уже не видела, как смотрел на нее Николай Сергеевич, присев на край кровати. Уже не почувствовала, как он, склонившись к ней, прижался губами к ее губам. Просто прижался, без поцелуя, – подержал свои губы на ее губах, вдохнул ее запах и ушел. И уже не видела, как смотрел на нее Николай Сергеевич, присев на край кровати. Уже не почувствовала, как он, склонившись к ней, прижался губами к ее губам. Просто прижался, без поцелуя, – подержал свои губы на ее губах, вдохнул ее запах и ушел.