Любить или ненавидеть.

…Дальше все происходило так спокойно, так по-домашнему, словно они находились в гостях у доброго дядюшки. Все раны были обработаны, Кириллу сделали повязку на ногу («Не бойся, пес здоровый, прививка тебе не нужна», – по-отечески утешил его Писатель), затем они снова собрались на веранде, на этот раз за легким ужином… Тоня задавала себе вопрос: уж не дурная ли шутка вся эта мизансцена в подвале? Ну, не может быть, чтобы человек, который вел себя сейчас как радушный хозяин, угощал их хорошим вином и фруктами, быть садистом, который завтра собирается так жестоко поступить с ней!.. Она поглядывала на него внимательно, пытаясь найти признаки предвкушения завтрашнего действа, возбуждения или что-то такого, что, как ей казалось, должно быть свойственно садистам, – и не находила. «Он не садист, – думала она, – он вряд ли хочет реально причинить мне боль и унижение… Если бы это было так, то почему все не случилось сегодня? Почему он повел нас смотреть на это кошмарное оборудование подвала заранее? А потому, что он меня пугает ! Он хочет, чтобы я боялась. Чтобы я умирала от страха. Он сам так сказал: мой страх хочет видеть. Значит… Значит, у меня есть шанс избежать самого страшного, если я покажу ему, что боюсь? Но как же я не сообразила раньше… Нельзя было в подвале вступать с ними в схватку!!! Надо было упасть в обморок, надо было разыграть по полной программе ужас!!!» Проблема заключалась в том, что Тоня, при самой что ни на есть всамделишности ужаса, немедленно начинала искать выход из положения, способ разрешить ситуацию с наименьшими потерями. Она сама раньше не знала за собой такой черты, – возможно, просто потому, что ей никогда еще не приходилось попадать в сложные переделки, а в обычной текучке жизни она была пассивна. Но теперь эта черта обнаружилась и заявила о себе в полный голос, и не было никаких сил с ней сладить. И страх отступал на задний план перед ее энергичной активностью, что лишало Писателя возможности насладиться самим процессом страха! А он хотел именно этого – теперь Тоня не сомневалась, что разгадала его замысел. И уже была готова разыграть перед ним – во имя спасения! – то, что ему требовалось. Одно лишь занимало ее сейчас: не слишком ли поздно она это поняла? Но имело смысл попробовать. – Николай Сергеевич… – робко произнесла она. – Я не хочу… Не надо всего этого завтра… Я вас умоляю! Я буду слушаться, я больше ни слова не скажу, я все сделаю, как вы скажете! Только пожалуйста, не надо этого… Вы же не такой жестокий, не может этого быть… Слезы появились на ее глазах, и голос дрогнул. Писатель с любопытством посмотрел на нее. – Ну-ну, продолжай. – Я… – Тоня растерялась. – Я… не знаю, как вымолить ваше прощение… Я вам очень благодарна за все, что вы для меня сделали, вы ведь меня действительно изменили, многому научили, я стала другой, я открыла саму себя… Благодаря вам… Не надо меня наказывать, прошу вас!!!… Она замолчала. – Это все? – осведомился Писатель. Тоня опешила. Неужто он ей не верит?! Надо до него дотронуться, – мелькнула мысль. Он к ней не равнодушен, и ее прикосновение смягчит его! Можно, например, схватить его за руки, как бы в порыве… – Я… Я просто не знаю, как вас смягчить, как вас убедить… Мне страшно… Я боюсь боли… Пожалуйста, умоляю вас, не надо!!! Тоня сделала неуверенный шажок к его стулу. Она не была актрисой, и броситься к Писателю «в порыве» у нее никак не получалось. – Говоришь, что согласна на все? – Да… В смысле, только не на завтрашнее… Не надо меня бить… И насиловать… Тоня уже и в самом деле плакала, вспомнив подвал. Сквозь слезы ей показалось, что Писатель смотрит на нее насмешливо. И Тоня решилась. Сделав еще два шажка, она упала перед ним на колени и схватила его за руки, уткнувшись в них мокрым лицом. – Ну, хорошо… – произнес Писатель. – Раз ты согласна на все, то так тому и быть! Я отменю завтрашнее представление. Если ты мне докажешь, что действительно готова вымолить мое прощение… С этими словами Писатель встал, из-за чего Тоне пришлось неловко, на коленях, отодвинуться. …И принялся расстегивать брюки. Слезы мгновенно высохли. Тоня вскочила на ноги. Писатель спустил брюки, под которыми показались трусы. Тоня беспомощно посмотрела на Кирилла. Неужели??? Писатель неожиданно развернулся к ней спиной и спустил трусы. – Поцелуй меня в задницу. И я тебя прощу!!! Тоня снова бросила отчаянный взгляд на Кирилла, но в его изумленном взгляде не нашлось подсказки. – Ну же? – ерничал Писатель, отклячив тощий дряблый зад. – Я жду! Тоня стояла как вкопанная, не смея ни отодвинуться, ни подойти. – Ну же, Антония, ты ведь сказала, что на все готова!!! Тоня сделала неуверенный шаг в его сторону. Отвращение поднималось к горлу. – Извините… – выдавила она, зажимая рот рукой. – Мне надо в туалет! Писатель, нисколько не смущенный, с удовлетворением застегивал брюки. – Ты хитрая бестия, – заявил он, когда Тоня вернулась, бледная и осунувшаяся от рвоты и чувства гадливости. – Хотела меня провести? Но я ловко вывел тебя на чистую воду, а? – Он засмеялся сухоньким дробным смехом. – Ты пытаешься мною манипулировать, Антония?! Ты хочешь изменить мой сюжет? Но разве может персонаж вмешиваться в творчество автора? Разве он может что-то решать?! Разве может персонаж перехитрить своего создателя?!!! Нет, милая, этот номер у тебя не пройдет! Все завтра будет так, как наметил я! И, почти не сменив маски благодушного хозяина, Писатель разлил остатки вина по бокалам и поднял свой. – Я предлагаю тост за ТВОРЧЕСТВО. Словно зомби, Тоня и Кирилл подняли свои бокалы. – Если вы это сделаете, – вдруг поставил обратно свой бокал Кирилл, – то сядете в тюрьму. Неужели вы думаете, что мы это так оставим? Или вы уверены, что против вас, известного писателя, мы не добьемся справедливости? Что вы всех своим авторитетом задавите?! Да я жизнь на это положу, но добьюсь суда!!! – У-ти-ти, наш Киря расхрабрился! – Писатель с удовольствием смаковал вино. – А я в прессе расскажу! – решила внести свою лепту Тоня, мысленно благодаря Кирилла, что он додумался зайти с этой стороны. – У меня есть подруга-журналистка, очень известная, между прочим! И влиятельная! – Касьянова, Александра, как же, как же, знаю… И он посмотрел на их разгоряченные лица с улыбкой. – В милицию, значит, сделаете заявление? Но чтобы его сделать, нужно сначала до милиции добраться. А чтобы до нее добраться, нужно сначала отсюда выйти. И да кто же вам сказал, что вы отсюда выйдете? Тоня с Кириллом переглянулись. Что он хочет этим сказать??? – Вы еще не в курсе, детки: извините, не успел поделиться с вами последней новостью! – Писатель, перехвативший их обмен взглядами, просто сиял от удовольствия. – Я уже сочинил финал моего романа. Он у меня красивый и трагический, как у Шекспира. Увенчанный смертью героев. Читатели будут рыдать, уверяю вас. Ну подробности завтра. А сейчас – по койкам. Гера! Отбери у них одежду, а то вдруг решетки зубами перегрызут да деру дадут… И Писатель весело расхохотался, обнажив бледные десны. …Сначала они долго шептались, эти дети. Но он не мог понять ни слова: как ни чувствительна аппаратура, она не улавливала ни слова, только тихий шелест: «ш-ш-ш-ш». Постепенно шепот затих, их губы слились в поцелуе, а затем и тела – в бесконечной ласке. Именно это его бесило больше всего, именно это! Захотелось сбросить экран на пол. Но он ограничился только злым нажатием на кнопку. Экран погас, и два обнаженных тела убрались с его глаз долой. …Когда он расписал, как никчемная кассирша влюбится в своего тряпичного принца, – она влюбилась, и это было правильно. Когда он расписал, что они будут заниматься сексом, – они и занимались. И это было правильно. Когда он захотел изысков в сексе, он создал для них и эту партитуру. Кирилл действовал по его указке, ничего удивительного, а Антония – на волне своей влюбленности. Все было просчитано, предвидено, – и все было правильно исполнено. А потом девчонка стала проявлять характер. Он пишет одну сцену, она играет другую. Словно назло. Словно бросила ему вызов. Он не расстроился. В нем тогда только азарт разыгрался: ах, ты так? Ну, давай посмотрим, кто тут из нас автор, а кто персонаж!!! И он немало поразвлекся, когда Антония натыкалась на преграды повсюду, когда на ее пути домой в Пятигорск неожиданно, как по мановению волшебной палочки, вставали препятствия, когда не находилась ни одна квартира, на которую она могла бы съехать, уйдя, таким образом, из-под его наблюдения, из-под его вмонтированных повсюду камер… Он играл с ней, как кошка с мышкой. Давал чуток свободы, а потом, как только мышка навострилась сбежать, хррясть ее лапой! В бассейн ее! На массаж ее! В машину без водителя ее! Чтоб чуяла, кто тут правит балом! Девчонка, однако, оказалась на редкость упрямой. Он этого не ожидал. И начал не на шутку раздражаться ее выходкам. Хотелось схватить ее за шкирку и ткнуть, как нашкодившего щенка, в лужу носом. И наподдать по задику ботинком, чтоб больше не смела. Правда, последний сбой вышел по вине Кирилла. На этот раз мальчишка посмел ослушаться! Оплаченный актеришка, он позволил себе выйти из роли! Он сбежал с Тоней с дачи, где она должна была развлечь Писателя в компании парочки искушенных ребят, выписанных им специально из лучшего клуба С&М Москвы! Более того, он ей все рассказал, рискуя ее презрением и проклятиями! Слабак, сопля. Впрочем, из этого вылупился свой плюс: после дешевых откровений Кирилла эта упрямая, гадкая девчонка, она пришла сама к Писателю в руки! Он не ожидал такого поворота. То есть, что значит: не ожидал? Он его не совсем ожидал , но предполагал . Так часто бывает в романе: что-то смутно заранее предполагаешь, но только в нужный момент и в нужном месте сцена пропишется. Ведь не зря же его тогда осенило подсесть к девчонке в кафе! Не зря же он оставил ей номер своего телефона! Он тогда этот поворот просто посеял . А спустя некоторое время семена дали всходы . Все правильно. Это его роман, и это он сочиняет сюжетные повороты, – даже если их переписывает, даже если вычеркивает старые ходы и придумывает новые! Когда Тоня ему позвонила, ему так-таки пришлось придумывать новые. И он не сразу решил, какие именно. Поэтому в первый день на даче, в субботу, оттягивал момент ее откровений. Ему требовалось время для того, чтобы прописать эту сцену. Единственное, что он мгновенно понял с ее звонком: он наконец сумеет загнать строптивицу в рамки сюжета. Он выдавит из нее все, что она отказалась ему дать. Он заставит ее бояться!!! Он придумал, как ее напугать. Он еще сам не знал, доведет ли это до конца. У него не было совершенно никаких садистских наклонностей – равно как и сочувствия. Он был просто индифферентен к чужой боли. Все зависело от нее, – оттого, насколько она удовлетворит его желание видеть настоящий страх. Но она и здесь пыталась сопротивляться! Она боялась, конечно, но как-то неинтересно. Все искала, как бы выкрутиться. Это слишком здорово, слишком практично, слишком скучно: инстинкт самосохранения, и все дела. Поэтому он решил, что доведет задуманное до конца. Но дело не в этом, уже не в этом. В конечном итоге, она была мышкой в его лапах. Он полностью контролировал ситуацию. И никуда Антония не денется со своим инстинктом самосохранения: когда она поймет со всею окончательностью, что плеть и наручники, а также два здоровых ублюдка предназначены ей, тогда она, как миленькая, будет писать и кричать от страха… Да, но дело не в этом, – уже не в этом. Другое всплыло. Куда более важное, куда более оскорбительное. У нее сильно развит инстинкт самосохранения? Очень хорошо. Но именно поэтому она не должна была заниматься любовью с Кириллом! Секс – это роскошь для здорового организма и ничем не озабоченных мозгов! Страх производит парализующее действие. И он ее напугал. Он показал ей оборудование в подвале, которое алкало ее завтрашнего прихода. Она обязана была бояться!!! А в конце ужина он сообщил, что живыми они отсюда не выйдут. Какая, к чертовой матери, любовь , когда она должна была сейчас поливать Кирилла градом упреков? Ведь все приключилось из-за него! Но нет, она, как последняя дура, обнимала его, отдавалась ему, шептала слова любви. Вот что непостижимо!.. Как она могла простить Кирилла? Как она смела его простить??? Она просто примитивная дура, она просто тряпка, без всякого самолюбия, без всякого эго… Но она же изо всех сил пытается спастись!!! То есть не такая уж и тряпка… Но при этом простила актеришку??? И любит его??? НО ТАК НЕ БЫВАЕТ!!! Он сам никого не любил. И женщин не любил, и ближних не любил. В этой жизни каждый воюет за свое «эго», и любовь лишь ловушка, чтобы, поймав в нее жертву, утолить свое эго. И это нормально. Женщины приходили и уходили, утолив его эго. Он их принимал без эмоций и расставался без них же. Некоторые говорили ему о любви, но он знал, что это пустые слова, рожденные на волне гормонов, на волне сексуального желания, и они даже не были ложью, потому что в данный конкретный момент, слившись в оргазме, самка и самец именно так думают. Но с его последним содроганием кончаются и возвышенные чувства, как всякое благое намерение. Поэты, воспевшие «любовь», – что с них взять! Они всегда придумывали себе максимально недоступный объект, Прекрасную Даму. И – оттого, что не могли ее трахнуть немедленно, – имели растянутый во времени, замедленный, мазохистский оргазм. Виртуальный, как нынче говорят. Но все равно их «любовь» длилась столько, сколько длился оргазм, – пусть даже растянутый на годы. Нет его – нет и никакой любви! Иными словами, все это выдумки людишек, чтобы облагородить самое что ни на есть примитивное влечение, заложенное природой: инстинкт размножения. И он должен был умереть, замереть под натиском страха!!! Тоня нарушила его понимание вещей. Собственно, о чем это он? Как ничтожная кассирша, сопливая девчонка, может нарушить ЕГО понимание?! Нет, это просто бунт! Это желание ему – создателю и творцу! – перечить! Писатель резко крутанулся в кресле перед темным экраном компьютера. Надо было лишить их не только одежды. Надо было лишить их пищи, тепла и воды. Первым даст себя знать холод. Потом жажда. Потом голод. И при этом мысли о смерти, медленной и страшной. Какой именно – он пока не решил. Но за этим дело не станет. Вот тогда мы на их любовь и посмотрим. К черту задуманную сцену с садистами! Это была ошибка: он в таком случае сделает из Тони страдалицу. А Кирилл будет зализывать ее раны, гладить, ласкать и шептать слова любви. Нет! Он придумал лучше: он их поставит в равное положение. Он их лишит всего, – но обоих. И вот тогда они перессорятся. Тогда они изойдут взаимными упреками… Она будет корчиться от жажды и холода – и в этом будет виноват он, Кирилл! А он станет шипеть в ответ, что сама дура, что сама притащилась в логово к волку, да еще заманила его, Кирилла, в ловушку! Гениальное решение. Эти детки перегрызут глотки друг другу раньше, чем он их убьет. Вот именно на это он хочет посмотреть! Иначе и быть не может. Потому что он знает жизнь и людей. И все случится так, как он напишет в новой версии финала. Поэтому завтра программа изменяется. Его уже не интересовал просто страх. Его интересовал теперь смертельный страх . Он был страшно доволен и возбужден. Он снова творил, а не воевал со своими персонажами. Новый финал романа придумался в одно мгновенье, и он, сверившись с записной книжкой, набрал номер телефона. Ничего, что глубокая ночь, – у этих отморозков-сатанистов самое рабочее время, так сказать! Он как-то к ним однажды ходил, из чистого любопытства: посмотреть своими глазами, как эти дебилы из местной секты мучаются дурью. Посмотрел. Низость человеческая многообразна, но лишь по форме. Схема одна и та же: каждое дерьмо пытается возвыситься в собственных глазах любым способом. Сатанисты – ничем не хуже и не лучше остальных. Те же комплексы неполноценности и та же тупость. Только антураж другой. Все эти свечки, ритуалы и жертвоприношения позволяют им верить, что они выше других. Дерьмо. Он даже сплюнул, выходя от них. А теперь их позвал. В ответ они что-то плели про обряды. Что жертвы надо приносить там, где у них алтарь… Какой, к черту, алтарь??? Соорудили невесть что из старого, продавленного дивана!!! Да хрен с ними. Главное, что он сумел их убедить, что их дьявол все равно их видит и ценит. И примет жертвы в любом месте. А недоноски, у которых на все головы пол-извилины, согласились. И к завтрашней ночи обещали все устроить. С персонажами, посмевшими ослушаться, не может быть иного обращения. Автор всегда прав. Он всемогущ. Именно поэтому он решает судьбы персонажей. И именно поэтому они должны покинуть роман. Уйти с его страниц, когда их роль отыграна. А их роль отыграна. Он снова включил экран. Утихнув в последних содроганиях ласк, Тоня и Кирилл вскоре снова принялись шептаться. А через некоторое время Тоня поднялась. Гера забрал их одежду, и она была нагой. И сейчас, когда ее тело отделилось от Кирилла, перестало быть частью отвратительного, животного клубка тел, слившихся в коитусе, – сейчас, когда она стояла в темноте одна, освещаемая лишь слабым светом ночи из окна, – сейчас она была прекрасна… Она напоминала одновременно античную статую с гармоничными, округло-плавными формами, – и сильное, гибкое животное, полное молодой жизни… Он вспомнил тяжесть ее тела в своих руках. Тепло кожи. Запах. Доверчивое прикосновение нежной щеки к его шее… Нет, воспоминание не вызвало в нем ни умиления, ни жалости, – но ЖЕЛАНИЕ. Безудержное, бешеное. Захотелось броситься на нее, завалить на пол, вломиться силой в горячую плоть и распоряжаться там, внутри ее, – и пить эту сладость бесконечно… Завладеть ею! Вот оно, слово – ЗАВЛАДЕТЬ!!! Она персонаж, она ему принадлежит, он имеет право!!! Он положил руку на брюки, на вздыбленную ширинку, и нежно погладил через ткань возбужденную головку пениса. Сейчас бы позвать Геру – пусть нейтрализует Кирилла… И туда, к ней!.. Он потер лоб. Это сумасшествие. Встал, прошелся, стараясь усмирить возбуждение. Такого с ним еще никогда не было. Это она нарочно! Она пытается манипулировать им, своим автором! Она догадалась, что комната просматривается, и пытается его соблазнить!!! Она знает, что желание – это зависимость. А зависимость – это унижение! Он никогда ни от кого не зависел, он никогда не унижался, потому что ничего не желал. А она – она решила его унизить!!! Какая дерзость!!! У него в паху полыхал пожар, лоб покрылся испариной, а тело – мурашками озноба. Показалось, что заболевает. Что телом вкрадчиво овладевает тяжкий недуг… Не-е-ет, избавиться от них!!! Иначе он не сможет закончить свой роман! Они все время ставят под сомнение его авторство! Его понимание жизни! Они пытаются доказать, что имеют право на голос. Им кажется, что роман – это диалог писателя с героями. Они ошибаются. Это МОНОЛОГ!!! Тоня меж тем осторожно открыла дверь и выскользнула в коридор. Писатель нажал на кнопку у себя на столе и что-то едва слышно сказал Гере, который немедленно направился из своей сторожки в дом. Сходив в туалет, Тоня, вместо того чтобы вернуться в комнату, осталась в коридоре. Некоторое время она неподвижно стояла, прислушиваясь. И затем двинулась… Судя по всему, она направлялась к двери кабинета! Он был прав! Она пытается им манипулировать! Она сейчас войдет, обнаженная, нестерпимо прекрасная, и у него не достанет сил сопротивляться! Он набросится на эту горячую, нежную плоть, – и в ней пропадет… И она возьмет над ним верх, и персонаж займет место автора! Они с Кириллом разработали план, как пить дать! Нет, ничего не выйдет у тебя, Антония!!! Писатель шепнул Гере в микрофон два слова. Поправив наушник, Гера кивнул.