Чувство дома

Гарри прекратил бежать только когда почувствовал острую колющую боль за грудиной, что для игрока сборной по квиддичу было совсем несерьезно. Он прошел еще несколько метров, а потом остановился, жадно глотая холодный декабрьский воздух. Вначале ему казалось, что он бежит по следу – за маленькими черными пятнышками, отпечатками собачьих лап на белом снегу. Но теперь, оказавшись в Мерлином забытом квартале с единственным разбитым фонарем, и отчего-то воняющим рыбой, он задумался. Мало ли бродит животных, которые могут оставить такие следы? А может, крестный давно обратился? Гарри старался не думать о Джинни, которую оставил «У мистера К». Злой, испуганной, расстроенной, с блестящими медовыми глазами и дурацкой шапкой, съехавшей набок. Старался, но эта мысль словно перешла в фоновый режим. «Разумеется, – подсказал услужливый голос в голове. – Вся эта история станет достоянием рыжеволосой общественности. О чем ты вообще думал?» Гарри ни о чем особо не думал; то, что произошло с его телом в момент, когда он сорвался с места и бросился за Сириусом, больше походило на первобытный инстинкт. Мышцы, которые напряглись раньше, чем он понял, что бежит – вот ответ на вопрос. Гарри протер очки, мутные от тающих снежинок, и внимательно осмотрелся. Следы животного обрывались, вернее, терялись в бурой кашице протоптанных тропинок (кажется, они вели к жилым домам). — В Нору он не вернется, — буркнул Гарри себе под нос. На секунду перед глазами мелькнуло острое, бледное лицо, обрамленное сальными прядями волос. Воображаемый Снейп выгнул бровь и сказал: «Браво, Поттер! Только, право дело, смотрите, не надорвитесь. Такие интеллектуальные потуги без подготовки весьма травматичное мероприятие». Гарри вздохнул и почесал отчего-то вновь занывший шрам. Он подозревал, что это сродни фантомным болям; как впрочем, и вся их послевоенная жизнь – одна сплошная гигантская фантомная боль. Палочка подрагивала в его руках – то ли от холода, то ли от волнения. Но заклинание вышло гладко, как по маслу. Да, мелькнула напоследок мысль, в критической ситуации человек не поднимается до уровня своих ожиданий, а падает до уровня своей подготовки. Сириус однажды сказал это, а Гарри запомнил. В следующую секунду его подхватил вихрь аппарации, и все последующие связные мысли утонули в водовороте раскалывающегося и вновь собирающегося по частичкам мира. *** Скрипнула половица. Гарри держал перед собой зажженную палочку, освещая путь, но тусклого света едва хватало, чтобы не споткнуться. Казалось, дом спал глубоким волшебным сном даже не до весны – куда дольше. Старинная магия особняка Блэков пропустила его, признавая. Первый порыв – вызвать домовика – Гарри подавил, вспомнив недовольное сморщенное личико Кикимера. А еще он боялся, что домовик узнает. Посмотрит и считает то-самое-сириусово-чувство в одной из его улыбок или чуть изменившемся тоне. Гермиона вечно болтала, что домовики обладают отменным чутьем, особенно, что касается их хозяев. — Сириус?... — неуверенно спросил Гарри у темноты. Длинный коридор хранил молчание, даже многовековые портреты на стенах казались по-маггловски безжизненными. Да нет его здесь, подсказал услужливый голос в голове. Он надирается в любом другом баре; глупый ты, наивный мальчишка. Гарри считал, что этот голос, вылезающий в самые неподходящие моменты как черт из табакерки, пришел на смену почившему Воландеморту, большому любителю покопаться в чужих извилинах. — Сириус! — громче сказал он. Зажечь, что ли, свет? Что за прятки в темноте? С другой стороны, крестный может дремать где-то, и перепугаться… Боковым зрением он внезапно уловил какое-то шевеление в углу. Гарри не успел ни испугаться, не обрадоваться; эмоции приходили к нему с запозданием, если вообще приходили. А в следующую секунду он оказался прижатым к стене, обезоруженным, и… — Что тебе здесь нужно? Как ты сюда попал? Говори, ты, пожирательское отродье! — Сириус, взъерошенный, с совершено обезумевшим взглядом прижимал ему палочку к горлу. От него пахло алкоголем, но это был не горячий медовый запах, который всегда ассоциировался с крестным, а резкий и горький. Такой, какой бывает от магглов, пьющих водку. — Сириус, что с тобой? Это же я – Гарри. Всего лишь Гарри, — он старался говорить как можно ровнее, надеясь, что голосом можно успокоить. По крайней мере, он слышал о том, что сумасшедшие могут входить в резонанс с окружающими.… Закричать, если кто-то кричит. Может, в обратную сторону тоже сработает? — Ты следил за мной! — Сириус, ты ужасно перепугал Джинни… опрокинул стол. Я переживал. Я Гарри, твой крестник, ты помнишь? В синих глазах мелькнуло узнавание. Как в замедленной съемке, он опустил руку и сделал шаг назад. — Гарри? — хрипло переспросил Сириуса. — Вот беда. Кажется, Молли была права. Я спятил. Ты спятил, согласилась какая-то часть внутри Гарри. Должно быть, разумная его часть. Но беда в том, что она могла только поддакивать исподтишка, тогда когда все его тело и мысли тянулись к человеку напротив. — Тебе просто надо отдохнуть, ладно? Гарри неловко обнял Сириуса за талию, позволяя ему облокотиться на себя. Что дальше? Зажечь светильник. Проводить его в спальню. Перестать думать о… черт! Отделаться от мысли о теплоте чужого тела оказалось не так просто. Гарри зло щурился в полумрак, пытаясь не поддаваться мягким, убаюкивающим волнам тепла. В комнате он зажег несколько свеч – ровно столько, чтобы различать очертания предметов, но не мешать крестному погружаться в сон. Сириус выглядел дезориентированным. Он тяжело опустился на кровать и вцепился руками в край. — Я принесу одеяло, — сказал Гарри. И он действительно принес одеяло, взбил подушки, и даже расшнуровал ботинки Сириусу – несмотря на вялые протесты. — Я вижу их. Я вижу Пожирателей. И их не боюсь, но это весьма действует на нервы. Профиль крестного в тусклом свете свечей казался совсем тонким, почти призрачным. Он лежал на боку, поджав длинные ноги, и смотрел вроде бы на Гарри, но будто и мимо него. — Я знаю, — сказал Гарри. — Мы что-нибудь придумаем. На секунду взгляд Сириуса стал более осмысленным. На этот раз он точно смотрел на Гарри. — Со мной все будет в порядке. Сегодня наверняка. Ехал бы ты к своей рыжей девочке. Я и так подпортил вам праздник. — Я не люблю эту рыжую девочку, — выдохнул Гарри, сам не веря в то, что он это произнес. Странное, пьянящее чувство освобождения разлилось по телу – от макушки до пят. Как будто внутри он долгие годы носил личный Азкабан, а теперь решетки открылись, а все дементоры вышли наружу и растворились в солнечном свете. Синие глаза с расширенными от полумрака зрачками внимательно смотрели на него. — И я не хочу ехать в Нору. На самом деле, больше никогда. — Детка, ты уверен? — Как никогда в жизни. Ненадолго Сириус заколебался, а потом широким жестом откинул край одеяла: — Забирайся. Гарри нырнул под одеяло и внезапно, вместо того, чтобы откатиться на другой край, прижался к боку крестного. Им двигало странное желание согреться – во всех смыслах. А еще он внезапно почувствовал, что ужасно устал. Должно быть, эта усталость копилась долгие месяцы, а то и годы. Когда изо дня в день приходилось делать вещи, миллион вещей, которых от него ждали, не получая ничего взамен. А потом приходит долгожданное тепло. Оно всепоглощающее и огромное настолько, что почти причиняет боль. Гарри где-то слышал, что каждый человек получает ровно столько, сколько способен вынести, но не верит. Как можно вынести такое и не помутиться рассудком? — Однажды, когда я был маленьким и ничего не знал о волшебстве, — начал Гарри, — и думал, что мне всю жизнь придется убирать засохшие обеды и драть туалет в доме дяди Вернона, Дадли подхватил какую-то болезнь легких. Врачи сказали, что ему необходимо дышать морским воздухом. Дядя и тетя незамедлительно взяли отпуск, ну а меня, к счастью, не с кем было оставить. Мы провели несколько дней у моря. Я помню скалистый берег и почти безлюдный пляж – был не сезон. Однажды мне даже позволили искупаться, и с тех пор, пока я не узнал о Волдеморте, мне часто снились серебристые волны в лучах уходящего солнца. Я помню, дело шло к закату, и я шел сзади всех – тащил корзины и зонт, когда небо окрасилось ярко-багряным, как свежая кровь. Даже вода отливала розовым цветом. Пляж остался далеко внизу, а мы поднялись на скалистый выступ. Я посмотрел вниз и подумал, что если спрыгнуть отсюда, то точно можно разбиться насмерть. И тогда я очень отчетливо понял, что хочу умереть – прямо в ту секунду, потому что это был лучший, самый счастливый день в моей жизни. Самое восхитительное, что я чувствовал. Мне хотелось поставить точку. Гарри замолчал, вслушиваюсь в свистящее дыхание Сириуса и стук часов. Нет, он не спал – слушал, так внимательно, будто боялся сказать что-то не то. Гарри сделал глубокий вдох, похожий на тот, который он делал перед прыжком в воду. Потому что сейчас он собирался сказать кое-что более смелое, чем то, что не любит рыжую девчонку. — Я хочу умереть прямо сейчас, Сириус. — Не надо умирать… детка, — раздался хриплый голос, похожий на голос разбуженного человека. Тонкие шершавые пальцы провели линию по его щеке. Обо всем остальном Гарри мог только догадываться, потому что он закрыл глаза, полностью погрузившись в ощущения. Мир смешался. Он видел розовую гладь моря, которую засыпал белый снег, густыми хлопьями падающий с неба. Он больше ничего не боится. Не переживает ни о чем. Все чувства, относящиеся к привычному миру, отступили. Осталось только одно – то самое сириусово чувство, безошибочно указывающее дорогу. Оно подсказывает, что, возможно, все кончится плохо (когда придется выныривать), но не сегодня. Не сейчас. Тонкие, жесткие губы касаются его собственных. Гарри догадывается, что эти губы не привыкли целовать, они привыкли выкрикивать непростительные заклятия и прикладываться к стакану, но ему все равно. Ему кажется, что он разгребает руками слой снега – и ныряет в воду. Руки, заслонившие собой целый мир, поддерживают его затылок так ласково, будто он - все еще ребенок, который учится плавать. И Гарри цепляется; так отчаянно цепляется за Сириуса, что чуть ли не рвет ему воротник рубашки; поцелуй углубляется, превращаясь из поцелуя-касания в поцелуй-укус. А потом теплый язык раздвигает его губы, и он тонет в водовороте ощущений. — Это плохая мысль – о смерти, это очень плохая мысль, Гарри, — говорит Сириус, слегка отстранившись. Он тяжело дышит, а синий цвет глаз почти не различим за увеличенными зрачками. Гарри разжимает руки, отпуская край одежды. Боль толчками возвращает его в реальность. Ему на ум приходит странное сравнение. Это похоже на рождение… но вряд ли в хорошем смысле. — Я не знаю, почему, но я не могу без тебя. Совсем-совсем не могу, — он звучит совсем жалко, но не может ничего с этим поделать. — Если я скажу тебе, что это чертовски неправильно, ничего ведь не изменится, так? — Гарри видит, что Сириусу больно. Он не знает, как, но он это видит так отчетливо, как никогда в жизни. — Не изменится, — соглашается Гарри с упавшим сердцем и снова тянется к нему. Вслепую, без конечной цели, просто поближе, еще ближе, настолько, насколько ему позволят. Теплые руки обхватывают его в кольцо и убаюкивают. Гарри чувствует запах алкоголя, хвои и свежего морозного ветра в спутавшихся черных прядях. Легкий, невесомый поцелуй в макушку. — Сегодня ты не умрешь, — говорит Сириус и его голос впервые за долгое время звучит совсем по-отечески. — Сегодня ты выспишься, без единого кошмара, слышишь? А завтра мы отправимся за новой елью… для нашего дома. Когда снег за окном перестает идти, Гарри уже спит. Ему снится море, засыпанное белым-белым снегом, и вереница маленьких собачьих лап на песке.