swamp

С чем сравнивают чувство любви? Кто-то говорит о эфемерных крыльях, которые делают тебя лёгким и счастливым. Другие сравнивают с нежным цветком, который медленно распускается день за днём. А кто-то восторженно рассказывает об ощущении свободного полёта. Чонхо бы сказал, что это больше похоже на болото, в котором ты вязнешь ещё больше при каждой попытке выбраться из него. Любое движение, призванное освободить, сдавливает грудную клетку лишь сильнее, душит, заставляя осознать, что бесполезно сопротивляться, бесполезно думать о свободе. Ты уже увяз в этих чувствах по самое горло. Может кому-то они и дарят седьмое небо, но тебе суждено задохнуться в них, без возможности вырваться, без шанса спастись. Но Чонхо не готов сдаваться так просто. Возможно, это элементарный инстинкт самосохранения, возможно — последние остатки здравого смысла, которые в нём ещё есть. Всё остальное он растерял, когда позволил себе полюбить своего младшего брата. Звучит совершенно аморально и бредово. Но, разве у него был шанс спастись? Он утонул в этом болоте уже давно, просто осознал это слишком поздно. Глаза, в которых похоть и невинность почти равнозначны. Губы целовать которые невозможно. Лишь кусать. Чонхо знает. Помнит. Помнит тот сумасшедший вечер, за который он будет гореть в аду, если тот всё же существует. Вечер, когда он поцеловал парня. Поцеловал своего собственного брата… Грубо. Отчаянно и пьяно (зачем только родители уехали куда-то в тот вечер?). Он не выдержал. Просто отпустил цепи, которые крепко держали демонов внутри него столько времени. Лишь, когда чужие пальцы невесомо заскользили в его волосах Чонхо пришёл в себя. Нельзя. Что он творит? Это его брат. Его Санни. Как он может даже просто думать о подобном. Отвратительно. Мерзко. Противоестественно. Бежать. Бежать как можно дальше. Не марать своими пороками чужую чистоту. Не верить в чужую жалость. Только не с Саном. Он не заслуживает этого… Лишь только пришло это осознание — он убежал, забывая о тёплой одежде и не смотря на холод декабря за порогом. Убежал от тепла в котором так нуждался. От человека которого так любил. Всё бродил и бродил по припорошенным первым снегом улицам, пряча руки в тонких карманах худи и всё старался найти выход. Хоть какое-то решение. Спасение. Но время вернуть вспять невозможно. Невозможно стереть память Сану или себе. Невозможно выбраться из этой топи… Безысходность. Страх. Холод. Их там много было на улицах города в тот вечер. В каждой подворотне и на всех светофорах, в скверах и у фонарей. Чонхо казалось, что и в нём самом почти не осталось свободного места… Только бы не задохнуться. Лишь, когда плечо обожгло осторожным прикосновением — он словно вынырнул на поверхность. За спиной попыталось совсем тихое «Чонхо, пошли домой». В тот момент он подумал, что всё же не заметил и уснул на морозе. И, возможно, завтра в новостях расскажут о неизвестном труппе окоченевшего паренька на одной из помоек Сеула. Что же, там ему и место, да? Но стоило ему невесело хмыкнуть на свои мысли, как раздался негромко всхлип, а мягкое, прижигающее до костей тепло, прижалось так крепко, что вновь стало совсем нечем дышать. И Чонхо почувствовал, что внутри снова что-то рухнуло. Разлетелось в пепел под этим жанром. С Саном всегда так. Сумбурно. До восторга страшно и… тепло. Чонхо отчаянно вцепился в брата, обещая то ли самому себе, то ли ему, что это в последний раз. Он не позволит себе подобное больше. Лишь сейчас. Хоть на мгновенье. -…хо. Я так испугался, когда ты убежал… — голос ломкий, словно первый лёд на реке, но слёзы на чужих щеках горячие-горячие. Солёные. — Не смей больше убегать. Я ведь тебя люблю… и ты… — Нет… — тихо перебивает его Чонхо, до боли впиваясь ногтями в собственную кожу на руках. — Нет. Сан, ты путаешь. Мы братья. Невозможно… нельзя. — Но ведь это правда! — по-детски зло выкрикивает Сан, обиженно и с каким-то отчаянным бессилием несильно стуча кулаками о чужую грудь, словно это что-то поменяет. — Это ведь настоящее… я тебя… — Это пройдёт, — перебивает его Чонхо, вновь прижимая младшего крепко-крепко и не давая сказать больше ни слова. — Это пройдёт, — повторяет он словно мантру. Совершенно бесполезную, он понимает совершенно ясно. Но этот самообман — это всё, что ему… что им остаётся… Это пройдёт. В тот вечер ему восемнадцать, и он был старше Сана чуть больше чем на два года. Сейчас Чхве Чонхо двадцать два, и он уже давно не живёт с родителями — съехал при первой же возможности. Или скорее сбежал? Это не меняет дела. Ведь в его случае эти понятия равнозначны. Он помнит слёзы в глазах младшего. Помнит едва слышные просьбы остаться или хотя бы забрать с собой. Но он ничего не ответил тогда. Лишь позволил себе обнять чуть крепче, надеясь запомнить, как можно на дольше ощущение этого тепла. Это пройдёт… Глупое детское обещание, в котором правды ровно столько, сколько в наивных историях про «долго и счастливо». Ничего не прошло и не забылось. Ни одно из прежних чувств не утратило и полутона своей яркости. Ни учёба за границей, ни выматывающий график не смогли за три года изменить в нем хоть что-то. Он всё так же тонет в этом болоте. Безвозвратно растворяется в человеке, любить которого нельзя. Лишь одно имя он готов повторять раз за разом. Лишь об одном человеке он думает день за днём. С возрастом эти чувства не стали тускнее, не потеряли своих очертаний. Они всё так же живы, и всё так же причиняют боль. Просто Чонхо уже и сам не верит в те слова что говорил когда-то. Лишь надеется, что Сан смог это сделать. Смог забить. Хоть один из них обязан это сделать. И если старший брат оказался слишком слаб — хватит ли сил у младшего?