Грань

...and I've only got my brittle bones to break the fall War - Poets of the fall

- Очнулась? – спрашивает её Какаши и не узнаёт свой голос. Пустой взгляд безразлично скользит мимо него и вдоль линии горизонта, подсвеченного карминным золотом заката. - Уже... вечер? – тянет Сакура оглушенно-болезненно, словно не в силах поверить своим глазам. Усилием воли выдирает себя из плена увиденного в цукуёми и поворачивается к Какаши. - Наруто и Саске? - Пытаются положить всему конец. Последним сражением, - подтверждает он догадки Сакуры, внимательно вглядываясь в её на годы повзрослевшее за войну (или за этот день?) лицо. Словно прочитав его мысли, Сакура прячет вмиг потемневшие глаза, опускает их в пол. Её маленькие белые ладони мелко дрожат. Он долго-зачарованно смотрит на испещряющие её кожу разводы сажи, грязи и крови. Его? Наруто? Обито? Уже не важно. Сегодня мир закончится, знает Какаши, ведь Наруто и Саске к этому сражению шли всю жизнь – даже нет, все свои жизни, в каждом из перерождений. И в этой – как и во всех прочих – оба обещали сражаться насмерть. Если хоть один из них умрёт, а так и будет, всё потеряет всякий смысл. Без способностей Мудреца Шести Путей некому будет прервать вечное цукуёми. Вот о чём думает Какаши, валяясь среди обломков бесполезным мешком с костями весь этот невыносимо долгий день. Он бы попробовал что-то сделать, да только что он им – некогда учитель, а теперь жалкая песчинка, которую сметет одним порывом их нынешней мощи. У Какаши нет шарингана, да что уж там, у него не осталось ни чакры, ни даже физических сил, чтобы подняться на ноги. Он беспомощно смотрит на грозовые воронки и взрывы в Долине Завершения, слушает утробные стоны земли, что доносятся и до сюда. Иногда убирает волосы со взмокшего лба Сакуры, пока та спит во власти наложенной Саске техники. Потом всё зловеще стихает, и он жадно впивается глазами в даль в поиске любых опровержений своих невесёлых выводов. Что, возможно, оба уже мертвы. Рядом раздаётся шорох. Сердце делает кульбит вниз: Сакура вдруг шевелится и открывает глаза. Вместе с благодарным облегчением, что он всё же не один, в груди разливается ласковое тепло. Мог ли Какаши предположить, глядя на нескладную седьмую команду генинов в их день знакомства, что они окажутся здесь? Потерявшимися-сломанными жалкими версиями себя на самом краю пропасти, в которую вот уже двое суток пытается обрушиться весь чертов мир. Что совершенно бесполезная как шиноби, пустоголовая избалованная девочка будет сражаться с ним плечом к плечу, чтобы остановить это падение? Что она – они оба – будут из раза в раз становиться между Наруто и Саске, но этого окажется недостаточно? Что он потеряет всех близких людей, кроме неё, той, кого по иронии много лет даже не воспринимал всерьёз. Не замечал на фоне двух других, более проблемных – более способных – учеников. Саске и Наруто – он всегда видел в них себя и Обито. Что же до Сакуры, Какаши защищал девочку из своей команды, потому что нес за неё ответственность. Защищал девушку, в которую она выросла – уже по инерции. За годы под руководством Пятой Сакура стала первоклассным шиноби, что успела не раз доказать, пока они пытались разобраться с Акацки и предотвратить войну, а после на передовой. Вот только по мере этого внутри у него всё крепла смутно-навязчивая ассоциация, от которой Какаши отмахивался из последних сил своего истерзанного в ошметки сердца. Он всегда видел в Саске и Наруто себя и Обито. Он всегда знал, кого может увидеть в Сакуре, и потому изо дня в день – из года в год – запрещал себе на неё смотреть. До этой минуты. Сакуру отчетливо трясет, хотя её щеки и ресницы остаются сухими. Она поднимает на него омуты глаз, в которых плещется животное страдание – и Какаши узнает в нём своё. А потом её губы выталкивают из груди хриплое, отравляющее признание, которым он давится хуже, чем мог бы от её фирменного удара под дых. Потому что, наконец, видит её. - Я чувствовала, как рука Саске останавливает моё сердце, - говорит, не повышая голоса, цепляется за Какаши невменяемым взглядом, словно только он удерживает её от того, чтобы захлебнуться ужасом и пойти ко дну. - Снова и снова, раз за разом, я чувствовала, как умираю от его чидори. Воспоминания подергивают поволокой её глаза, и Какаши чувствует, как Сакура оступается на той опоре их зрительного контакта, что еще поддерживает её на плаву. Как она побеждённо соскальзывает вниз – и подхватывает её. В который раз за последние сутки не даёт погибнуть, хотя сам тонет вместе с ней под гнетом собственного прошлого. Болезненные чувства и сожаления, казалось, только и ждали удобного момента. Её тихие слова выпускают их на свободу и позволяют обрушиться на Какаши в полную силу. Всем, что он сделал с Рин, её болью, её любовью, её смертью. Её мгновенным и его – растянувшимся на годы - страданием. Слова Сакуры сочатся всем этим хуже любой отравы. Вот только Сакура, напоминает Какаши себе, еще жива. И потому он еще может что-то сделать – не для себя, для неё. Он еще может не дать хоть кому-то из своих близких сломаться. Цукуёми сильная техника, опасная, часто оставляющая неизгладимые последствия на психике пострадавшего. И то, что происходит с Сакурой – прямо как по учебнику. Какаши наблюдал такое не раз. Многие шиноби, подвергшись ей, так и не покинули госпиталь живыми, несмотря на все старания медперсонала и даже Цунадэ. Но он наблюдал и другое - насколько эта молодая куноичи, девочка, что взрослела на его глазах, была сильной. Потому сейчас Какаши не сомневается: Сакура может справиться с этим. Он не простит себя, если не поможет ей попытаться. Его ладони рывком ложатся на её плечи, сжимают с силой, намеренно до боли и синяков, лишь бы отрезвить, вытащить за шкирку из того ада, что подбрасывает ей сейчас травмированное сознание. - Сакура, - рычит он ей в лицо повелительно, даже зло – только злится, конечно, не на неё. А на Саске, за то, что сделал это с ней, и еще больше на себя. За то, что научил его, не остановил, никого не спас – ни тогда, ни теперь. – Сакура, посмотри на меня. Она вяло реагирует на его слова, мажет затуманенным взглядом по лицу, но, он точно знает, видит не его. Если и слышит, то очень отдалённо, погруженная в свою боль, замкнувшаяся, задыхающаяся в ней. - Смотри на меня! – он грубо встряхивает её, повышает голос, пытаясь достучаться. – Ты жива, слышишь? Это иллюзия, все кончилось, Сакура! Её тело, пробиваемое крупной дрожью, обмякает в его руках. По потерявшему всякие эмоции кроме ужаса лицу катятся слёзы. Так и не дождавшись реакции, Какаши обессиленно понимает: всё тщетно. Сакура слишком глубоко уходит в свою травму, чтобы внять хоть чему-то, что он ей говорит. Так что всё, что он может, это смотреть, как другой человек – последний его близкий человек – эмоционально разрушается. С отчаянием Какаши думает, что в этот миг возненавидел бы себя еще больше – если бы это было возможно. За то, что снова бессилен. Порывистым жестом притягивает её к себе, прижимает близко – так близко, как никогда прежде – в еще одной жалкой попытке успокоить. Чувствует, как содрогаются её плечи под его руками, как её пальцы впиваются в его жилет, сминают с нечеловеческой силой до жалобного треска ткани. Как её рваное дыхание опаляет его шею даже под воротом водолазки. Как Сакура вжимается в него так, будто хочет исчезнуть. Как собственная ладонь – следуя непонятному рефлексу – взлетает вверх и прижимает её лицо к его груди, путается в волосах, успокаивающе гладит по голове. Какаши не успевает понять, в какой момент сам начинает цепляться за неё – словно это он погибает, рассыпаясь и проваливаясь во тьму. Сакура же продолжает биться испуганной переломанной ужасом птицей, ищущей убежище в его ладонях. Сакура заходится скулящими рыданиями и бешеным от панической атаки пульсом. Под языком расползается горечь от очередного поражения. От осознания, что он никому – даже себе, боги, не может помочь, а тем более этой девочке, что выстояла в войне, но теперь задыхается от очередного предательства человека, которого любила всю жизнь. Как может он спасти её, если у самого внутри такая же беспросветная, леденящая переламывающая тоска. Что он может дать ей, кроме этого? Его другая рука машинально ведет по её мокрому от слёз лицу вдоль линии подбородка, удерживая её голову на месте в защитном, но совсем не дружеском жесте. И тогда Какаши вдруг замирает. Смотрит на Сакуру испуганно, осознав, что делает. И следующий порыв только первые несколько мгновений кажется ему немыслимым. Логика и выучка шиноби подсказывают, что это могло бы помочь ей сейчас. По крайней мере, шокировать настолько, чтобы остановить истерику. Вот только в груди надсадно колет, и сердце пропускает несколько ударов, выдавая, как мало холодного расчёта в том, что он собирается сделать. - Сакура, - мягко зовёт он снова, и что-то в его голосе заставляет её на мгновение поднять заплаканное лицо на расстоянии ладони от его собственного. Этого оказывается достаточно, чтобы принять решение. Какаши с сожалением думает, что никогда не был хорошим учителем ни для кого из них, прежде чем послать всё к чёрту. Одним движением пальцев он стягивает маску с лица и ловит её искусанные губы своими.