Грань

And then we're caught up in the arms race An involuntary addiction And we're shedding every value our mothers taught So will you please show me your real face Draw the line in the horizon Cause I only need your name to call the reasons why I fought War - Poets of the fall Чего Какаши не ожидает, так это того, что она отзывается мгновенно – подаётся на прикосновение всем телом, порывисто выдыхает ему в рот, вскидывает руки и зарывается пальцами в волосы, сама тянет его на себя. Её губы влажные и горячие, совершенно не сопротивляются и даже не застывают от шока. Он ошарашенно смотрит в её лицо, не разрывая поцелуя, и напарывается на её взгляд как на нож: такой тот живой, осмысленный, смотрящий будто бы прямо в душу. Её рыдания прекращаются, перейдя в судорожные вдохи. Оставляют после себя дрожь, которая кажется заразной, потому что вдруг передаётся и ему. Какаши даже не успевает понять, что происходит, как Сакура уже целует его в ответ, отчаянно, с ласковой доверчивостью, от которой сжимается сердце и весь контроль рассыпается вдребезги. Не в силах остановиться, не думая, не сомневаясь, он углубляет поцелуй, которым хотел ограничиться. И она так восхитительно позволяет ему, сталкиваясь с ним языком, вторит его движениям. Какаши чувствует, как у него окончательно сносит крышу. Рывком отрывает себя от девушки. Отшатнувшись, опирается на ладони, всё так же сидя на земле и тяжело дыша. Смотрит потрясенно и в то же время испытующе, пытаясь понять, насколько трезво куноичи сейчас оценивает собственные и его действия. Её взгляд тяжелый, но прямой и вполне осмысленный. Взгляд без тени былого мутного ужаса, которым плескал на него с глубины зрачков всего несколько минут назад. Он хочет что-то сказать, но она опережает его: - Не надо, - просит твёрдо, и не отводит своих слишком взрослых, слишком внимательных глаз. – Ничего не говорите. Лучше поцелуйте меня еще раз, Какаши-сэнсэй. Какаши шокированно давится воздухом, и отрицательно качает головой: - Это исключено, Сакура. Ты не в порядке, тебе нужно успокоиться и отдохнуть. Я..- он и сам не знает, как может объяснить свой поступок хотя бы самому себе, чтобы это не звучало как жалкое оправдание. - Я знаю, - перебивает она его на этот раз почти зло, чуть повысив голос, - зачем вы это сделали. И вы правы, я не в порядке, - соглашается, делает глубокий вдох, явно борясь с какой-то болезненной мыслью, а потом снова заглядывает ему в самое сердце своими невозможными и такими печальными глазами. Несколько движений – и она опять оказывается рядом с ним, без колебаний вторгаясь в его личное пространство. Сакура теплая, живая и больше не плачет, и это уже больше, чем он мог бы надеяться, а потому побежденный вдох рвётся из груди, когда её пальцы робко, словно крылья маленькой бабочки касаются подбородка, а глаза жадно вглядываются в его лицо. Приходит запоздалая мысль, что Сакура никогда не видела его без маски. Слабая улыбка касается губ Какаши. Глядя на её ожившие, не искаженные гримасой страдания черты, на её пальцы, порхающие по его коже, Какаши не находит в себе сил пожалеть. Ни об этом, ни о, собственно, поцелуе. – Но ведь и вы тоже не в порядке, сэнсэй, - вдруг добавляет она и опять смотрит так, будто знает о нём всё на свете. Медленно ведет рукой по его скуле, и Какаши, не сдержавшись, подаётся на прикосновение. Они оба сидят на земле, за его спиной остов разломанной скалы, потому у Какаши не особо есть пространство для маневра, но еще меньше – сил, чтобы пытаться избегать её. - Никакой я тебе больше не сэнсэй, Сакура, - выдыхает горечью в её ласковую ладонь, на что она только раздраженно фыркает и немного перемещается, оказавшись на коленях между его ног, совсем рядом. - Да какая уже разница, - возражает мягко, и её глаза сияют непонятной, незнакомой ему эмоцией. Без зазрений совести протягивает к нему вторую руку, зарывается ею в волосы. Наклоняется к его лицу, не разрывая зрительного контакта, так, что они сталкиваются носами и чувствуют рваное дыхание друг друга у себя на губах. И прежде, чем Какаши успевает осечь её, спрашивает, полностью обезоруживая своим вопросом: - Можно? И больше не медлит, потому что обоим очевидно, кто проиграл в этом споре. Быстро мажет губами по его щекам около глаз, словно сцеловывает слёзы, которых там нет. Легонько-дразняще поддевает нижнюю губу зубами, чем вызывает у него полузадушенный рык, пускающий стайки электричества по позвоночнику. Кажется, даже улыбается ему в губы перед тем как поцеловать всерьез. И, как только целует - горячо и робко - Какаши отпускает себя. Позволяет рукам взлететь вверх и притянуть её ближе. Позволяет себе ответить, слепо, голодно, пьяно. Вкладывая в поцелуй всё, что чувствует, что не взялся бы описать, потому что не сможет подобрать переполняющим эмоциям имена. Пульс гремит в ушах, но все равно он слышит, как Сакура еле слышно стонет ему в губы. Мысленно усмехается и, следуя заданному ею темпу, целует её долго и мучительно медленно, вслушиваясь в каждое оглушительное ощущение и прикосновение, чувствуя, как она плавится и становится будто податливая глина в его руках. Её послушная откровенная ласковость пугает до чёртиков, как и подозрение, что Сакура не остановит его, что бы он ни сделал. Поэтому Какаши подгребает ее на себя и вверх, меняя положение их ног так, чтобы она оказалась на нём. Чуть тянет её за волосы, разрывая поцелуй и предостерегающе шепчет, строго глядя в глаза: - Ты хоть понимаешь, что делаешь со мной? Прекрасно зная, что она чувствует сейчас внутренней стороной бедра. Рассчитывая, что хоть это напугает её, ведь больше не доверяет себе. В том, что сможет остановиться сам, если она не попросит. Но в ответ Сакура только льнет ближе, смотрит всё так же прямо и смело, трезво, почти повелительно, словно знает, как он не может перед ней устоять. Словно только того и добивается. - Вы когда-нибудь замолчите? – спрашивает сердито на перебивающемся дыхании и снова утягивает его в поцелуй. - Сакура! – повышает он голос, встряхивает её голову, дернув волосы на затылке, чтобы привести в чувство. – Ты. Пожалеешь. Потом, - медленно, чтобы она осознала всю полноту последствий, вытягивает каждое слово из последних остатков самообладания. Её ироничный взгляд из-под приподнятых бровей обжигает лицо. Несколько секунд куноичи низко, гортанно смеется, совершенно не походя больше на солнечную девочку, которую он тренировал в Конохе. А потом криво улыбается и озвучивает их общий страх, притаившийся под ребрами: - Но ведь не будет никакого потом, не правда ли? Они там, - небрежно кивает головой в сторону долины, - уже поубивали друг друга. Какаши цепляется за её жест, как за спасительную соломинку, находит в нём повод, чтобы остановить это безумие. Пытается встать, но Сакура без труда удерживает его на месте, опираясь кулаками о камень по обе стороны от его головы. - Нужно добраться к ним, - настаивает Какаши, избегая смотреть в её прищуренные глаза, что читают его насквозь. - Бросьте, - снова усмехается, не шелохнувшись, и здраво напоминает: – Я же чувствую вашу чакру, вы сейчас и на ноги подняться не можете от перерасхода. А моей пока не хватит, чтобы её восполнить. Вы не можете помочь им, сэнсэй. И ведь точно знает, какую бурю противоречивых чувств поднимает в нем этим обращением, но, кажется, ей всё равно. Потому что в следующий миг её ладони ложатся на его, тянут их на себя, уверенно кладут на свою талию и ведут вверх, вдоль ребер и выше по бокам. Цепкий взгляд не оставляет сомнений: Сакура прекрасно понимает, что делает. - Мы, - добавляет-признаёт устало, - не можем им помочь. Никогда не могли. Впервые отводит глаза, со дна которых снова отчетливо прорывается боль, опаляет дыханием шею. Подцепляет его мочку уха зубами, пробегается легкими поцелуями вниз к ключице, прежче чем прошептать ему на ухо с горечью проницательное: - Нас бы с вами кто спас. Сакура чуть касается его скулой, и Какаши вдруг чувствует её слёзы, а в них - немую, потаённую, отчаянную мольбу: не отталкивать её сейчас. Не уходить. Как много раз она умоляла об этом Саске, задумывается Какаши. Как часто просила то, что не могла иметь? Во что обратились все её надежды и мечты? Он ощущает вкус пепла на губах, и тянется к ней, чтобы стереть его, стереть её боль, и свою жалость, и свою вину. Заставить все отступить. Дать ей хоть раз – хоть ненадолго – почувствовать себя хорошо. Почувствовать себя нужной - потому что сейчас, здесь, Сакура нужна ему больше, чем весь долбаный свет. Сакура, которая бессловно умоляет не отталкивать. Её отталкивали столько раз, и на этот она точно расколется на части так, что уже не собрать. Можно подумать, Какаши может это сделать. Он очарованно повинуется маленьким сильным ладоням. Ведет руками вверх вдоль её ребер трогательно-нежно, так бережно, будто вся она из хрупкого, тонкого стекла. Пока в голове не разносится звон, вслед за кторым разливается горячая, гулкая пустота и свобода от мыслей. В них, как и в её объятие, он срывается почти с облегчением – на этот раз окончательно. Они снова переплетаются теплом губ и рук, перемежаются изломанными линиями тел, и уже он жадно вжимает Сакуру в себя и неистово пьет её податливо открытый рот, словно всё это время умирал от жажды. Вздергивает её и без того изодранную и перепачканную водолазку верх вдоль послушно вскинутых белых рук, и та опадает, забытая ими, на землю. Её плечи и шея, живот, спина - всё в следах от недавно регенерировавших ранений, в засохшей крови и копоти. В последних лучах заходящего за кромку кратера солнца они сливаются на её коже в прекрасный своей мрачной немыслимостью узор, служащий еще одним подтверждением того, что Сакура – больше не ребенок. Нельзя пройти через такое и не повзрослеть. Нельзя не измениться безвозвратно – Какаши хорошо это знает по себе, ведь уже столько лет не узнаёт человека, смотрящего на него из зеркал и прячущегося за маской, что некогда была его. Сакура ему больше не ученица, и потому имеет право на принятие самостоятельных решений. Он не может – и, видят боги, не хочет - повязывать их обоих жалким представлением о том, чем они больше не являются. А еще Какаши слишком устал прятаться от себя и продолжать погоню за тем, кем уже никогда не станет. Устал пытаться исправить то, что навсегда ушло в прошлое, предварительно разломав его прежнюю личность на части. Сакура смотрит – и видит его, настоящего, склеенного. Видит больше, чем кто-либо за все годы отчуждения и скорби, которыми Хатакэ Какаши окружил себя, словно непробиваемой стеной. Та стена впервые опасно дрогнула, когда он учил Саске, видя в мальчишке свое поломанное детство и безуспешно пытаясь переписать чужое. Стена пошла трещинами, когда неисправимый оболтус и сын Минато отказался сдаваться, заставив всех признать и полюбить себя, как любили Четвёртого. Но всё же выстояла. Она рухнула только сейчас, когда седьмой команды не стало. Рухнула в ноги Сакуре, которая повзрослела настолько, чтобы отчетливо увидеть человека за стеной и бесстрашно протянуть ему себя. Потому, целуя её, Какаши больше не сдерживается. В этом - их обоюдное спасение сегодня ночью.