Дни несбывшегося будущего.

      Следует заметить, что сообщая о рассказе «Банка фруктового сока» часть биографических заметок о Сергее Павлове невольно вводят нас в заблуждение. В действительности Сергей Павлов не получил на том конкурсе рассказов 1962 года ни Второй, ни Третьей, ни даже Поощрительной премии (Первой вообще не было), а был среди целого сонма авторов «поощрительно премированных» годичной подпиской журнала «Техника молодёжи», что согласитесь – не одно и то же.       И это даже оказывается не был "первый подход к снаряду". Сам Павлов вспоминал, что проявил интерес к журналистике ещё в 1957 году, когда он написал два прекогностических очерка о Космосе и его скором освоении.       Да, можно признать, что рассказ «Банка фруктового сока» – вторичен. Причём буквально - это фанфикшен. Павлов прочитал некий рассказ и решил поспорить с автором. Можно даже предположить, что этот оставшийся анонимным рассказ был "Пленники астероида" Георгия Гуревича.       Но давайте вернёмся к самому рассказу.       Проблематику кибернетической «думающей» машины к этому времени уже великолепно раскрыл Анатолий Днепров (Мицкевич) в своей очаровательной вещице «Крабы идут по острову» (1960 г.). Она (машина), в общем-то, не думает, а делает то, на что её запрограммировал человек – не больше и не меньше. Занятно сравнение Мирзы Павлова с Железным Джоном из повести Казанцева «Планета бурь» (1959 г.). Ведь, в сущности, «систему самосохранения» в Джона так же вложили люди, как и «систему подчинения приказам» в Мирзу. И заметим, что основополагающие для этой проблематики идеи к этому времени уже были сформулированы Айзеком Азимовым в сборнике «Я, робот» (1950 г.); и остается только пожалеть, что перевод и издательство его Законов робототехники на русский язык так запоздали (1964 г.).       Позднее Сергей Павлов вновь приступит к этой проблеме в повести «Акванавты» (1968 г.). Однако матрица мозга Лотты напоминает нам новеллу Стругацких «Свечи перед пультом» (1960 г.) и уводит далее вглубь к беляевской «Голове профессора Доуэля».       Любопытна осветить и параллель с рассказом «Молот» Станислава Лема (1959 г.; издан на русском в 1960 г.). Там машина так же изменяет траекторию движения космолёта – правда следует отметить, совершенно из иных соображений. Тем более что благодаря ему, мы можем перевести взгляд вверх – в Космос.       Впрочем, и здесь мы вынуждены констатировать, что хотя в космос Павлов последовал на фотонной ракете Стругацких из «Страны багровых туч» (1959 г.) этот рассказ напоминает и «Детей Земли» Георгия Бовина (1960 г.). Кстати, эти две повести просто следует читать совместно – у них схожая фабула, они написаны практически в одно время и были изданы почти одновременно. Вот только повесть Бовина по отношению к повести Стругацких находится на предшествующей ступеньке развития нашей фантастической школы.       Да и в «фантастической самокритике» с её сатирой, памфлетом, юмористикой, пародией Павлов, к сожалению, не был первопроходцем. Это не так заметно, как в рассказе «Солнечная Луна» разросшемся в повесть «Корона Солнца», но образы героев Павлова этого любительского периода творчества несколько… гиперболизированы (что, в общем-то, и в духе времени). Вот хочется спросить у Павлова – зачем Алексею Морозову был дан такой «мужской экстерьер»? Хмм – мощный интеллект потребовал «могучего тела, полного жизненной энергии»? Или этот мужской вайтлс нужен, что бы на него обратила внимание Майя/Мечта?       Но всё же есть в этом рассказе нечто из-за чего он… как бы это сказать – не устарел, как многие из его современников. Возможно, это то, что в действиях своего героя Горина Павлов обращается к одной из древнейших максим: «Делай, что должен и пусть будет, что будет».       А может быть дело в ефремовском представлении мира (а Ефремов оказал очень большое влияние и на Павлова и на преодоление кризиса советской фантастики), отличного от того, в котором живёт автор и мы его читатели? В той самой изначальной намериваемой полемики с Гуревичем. О преодолении ради исследования Внеземелья раскола человечества. Не «коммунисты» и «западники» розно исследующие луны Юпитера, а совместный экипаж «Торнадо». Не корыстный и расчётливый Эрнст Ренис, а милый и весёлый Клод Живье.       Кстати, заметим – что в этом кратком рассказе вообще нет отрицательных персонажей. Все в нём положительны! И тот же Ильин собирается совершить самоубийство из вполне героических соображений и в духе эпохи – он пытается спасти своего напарника (продовольствия на одного может хватить дождаться спасателей). Любопытно сравнить это с трагедией на Марсе в повести Стругацких (самоубийство космонавта). Самопожертвование и его последствия – к этой проблеме Павлов будет ещё возвращаться неоднократно в своём творчестве. Самопожертвование Акопяна в «Короне Солнца» и Николая Асеева во время событий оберонского грума; наконец, наверное, следует помянуть и Эла Брента из рассказа «Кентавр выпускает стрелу».       Вообще, упоминать о сотрудничестве Сергея Павлова с Николаем Яковлевичем Шагуриным… как бы это сказать – не хочется. Складывается впечатление, что для авторов эти два опуса носили скорее конъюнктурный характер в духе так называемой «фантастики ближнего прицела». И это при том, что Шагурин в то же время пишет «Возвращение „Звездного охотника“» (1962 г.) и «Межпланетный патруль» (1965 г.). Тем не менее, помянуть повесть «Аргус против Марса» и рассказ «Кентавр выпускает стрелу» следует, хотя бы в связи с «отходной», но значимо высшей по классу, вещицей Стругацких «Отель „У погибшего альпиниста“» (1970 г.). Работы интересной, но как признаются сами братья – неудавшейся. Зрелый Павлов, как мы помним, вернётся к этому жанру и создаст свой детектив о расследовании «чёрных следов».       Любопытно также отметить, как антиимпериалистическая канва этих двух опусов перетекает и в повесть «Ангелы моря» из цикла «мокрого космоса» с его утерянной атомной боеголовкой и соблазнами «мира чистогана».       Но не будем забегать вперёд.       Работу над будущей повестью «Корона Солнца» Павлов начал, очевидно, сразу же по обретению столь неожиданного «положительного отзыва» от «Техники – молодёжи». Фабула «Короны Солнца» насквозь традиционна именно для советской фантастики – разве что вместо классического «подземохода» Григория Адамова, Вадима Охотникова, Бориса Фрадкина, Бориса Шейнина или Виктора Сапарина здесь мы имеем – «солнцеход». Так же мы имеем насквозь штампованного, но симпатишного «юного и неопытного» Вергилия-Морозова ведущего нас сквозь сонм рассказов объединённых единой крышей приключенческого повествования. Это так же веянье эпохи – вспомним хотя бы «Балладу о звездах» (1960 г.) Альтова и Журавлёвой или «Стажёров» (1962 г.) Стругацких.       В повести Павлова как бы отображён тематический «взрыв» начала 60-х годов: тут и «пришельцы», нуль-транспортировка и парадоксы пространства – времени, двойники и Doppelgänger, кибернетические существа (тороиды), телепатия и виртуальная реальность, антигравитация и защитные поля, и даже «производственная героика». И это только то, на что я обратил внимание. А ведь можно было бы помянуть и психологические моменты – взросление главного героя и обретение им своего места в жизни; юмористические и «детективные» зарисовки; да и просто наследие «берроуза» – героическая романтика и приключения и т.п. То, что итальянцы XV столетия характеризовали как varietās «разнообразие, пестрота». Всё это и обуславливает структуру повествования – цикл новелл и рассказов соединённых под одной «крышей». Здесь же мы наблюдаем и складывание будущего авторского стиля – именно так Павлов и будет в дальнейшем строить свои произведения.       И, верно, именно это varietās и приведёт к тому что Павлов так и не соберётся позднее переписать эту повесть в роман. Слишком много идей, слишком большой соблазн самоканнибализма.       Например, если взять воспоминания Морозова об отдыхе на Азорах, смещать их с разрабатываемой отечественной (Стругацкие «Глубокий поиск», 1960 г.) и зарубежной (Артур Кларк «Большая глубина», 1957, перевод на русский – 1966 г.) тематикой «мокрого космоса», то может получиться очень интересно. Но и вернуться впоследствии к повести, что бы, например, переработать эту небольшую заметку-воспоминание скажем в новеллу в рамках «перерабатываемого романа» уже не так-то просто. Или, например, идея нуль-транспортировки и полемика со Стругацкими («Далёкая Радуга», 1963 г.) приведут к созданию «Чердака».