(уже)не имеет значения

— Гектор, ведь обратно не возвращаются, да? Гектор обратил затуманенный взгляд на дверной проём. Мигель стоял там в ночной рубашке и нелепых шерстяных носках — Имельда заставляла его носить их, потому что пол в доме был очень холодный. Его лицо было расслабленным, а мягкая улыбка на нём — почти обречённой. Гектор отставил бутылку виски в сторону и с горечью помотал головой. — Нет. Стрелка часов приближалась к пяти. За окном было ещё темно, но до рассвета оставалось совсем немного. Гектор, кажется, и не ложился спать этой ночью — его постель была идеально заправлена со вчерашнего утра, и за целый день на простынях не появилось ни одной складочки. Он проспал некоторое время за кухонным столом, положив голову на руки, и теперь у него жутко болели шея и плечи. Кроме того, Гектор был пьян. Благо, совсем немножко, но, так или иначе, он был, а это означало, что ему придётся сильно постараться, чтобы не попадаться на глаза тем самым недоброжелателям, что стараются выжить его из рабочего коллектива уже который год. Тем самым, что намеренно создают в этом коллективе дыры, как только в него вступают. Да, наверное, доля вины Гектора в наличии этих дыр тоже есть, но… По крайней мере, он разбирается в людях достаточно, чтобы быть милосердным. Дыры в коллективе, дыры в семье… Гектор понимал, что он не справляется, но времени на передышку у него не было, да и, по его мнению, он не заслуживал отдыха. Он начал курить в два раза чаще, и запах сигаретного дыма так прочно прилип к нему, что рядом с ним часто морщили нос и тихо покашливали в кулак — чтобы не смутить. Этот запах въелся в его одежду, кожу и волосы. Этот запах сопровождал его везде. Мигель отлично помнил, как Гектор пахнул раньше: яблочным мылом и порошковой смесью — самым приятным и располагающим, по его мнению, запахом, — но теперь он с грустью вдыхал терпкий запах дыма, и кожа его горела, как от ожогов, после ласковых прикосновений пахнущих сигаретами пальцев. Гектор сказал, что обратно не возвращаются. Вопрос только в том, что именно Мигель имел в виду под этим «обратно». Жизнь или поцелуи, дарящие тепло и надежду, искреннюю улыбку на его лице, любовь к музыке и приятный запах… — Прости, — с трудом произнёс Мигель. Было видно, что он долго решался: даже пальцы на его ногах были стыдливо поджаты. Гектор мысленно умилился этому. Он приложил пересохшие губы к горлышку бутылки и отхлебнул порядочную порцию виски, даже не поморщившись. К его щекам немедленно прилил жар, и он небрежно расстегнул верхнюю пуговицу своей рубахи, шумно выдохнув горячие пары алкоголя. Им с Мигелем было одинаково плохо, но Гектор пообещал себе, что Мигель не будет об этом знать. Поэтому он натянул на лицо улыбку, многим походящую на естественную. Годы тренировок. Ему верили все; даже проницательные падре в периоды католической службы называли эту улыбку «улыбкой человека, свободного от низких земных страстей и грехов». Пожалуй, все находили её очаровательной; все, кроме Мигеля. — Не извиняйся, Мигель, — сказал Гектор, — Я ценю то, что имею сейчас. Пускай денег в кармане хоть шаром покати и пропасть в семье, всё же это лучше, чем… — Лжец, — перебил его Мигель, готовый заплакать. Взгляд Гектора стал растерянным. Это правда — он любил Мигеля отчаяннее, чем Фрида Ка́ло свои автопортреты, но если другие люди в своей любви становились только сильнее, они с Мигелем медленно уничтожали друг друга, как свеча и огонь. Но, пока воск плавится, фитилёк на свече горит. Если свечу оставить без огня, она никогда не выполнит своего предназначения и станет ненужной вещью. А если у огня отобрать свечу, он потухнет. — Мне надо подумать, — Гектор встал из-за стола и шатающейся походкой вышел из кухни. Мигель бросил озлобленный взгляд ему вслед. Капельки слёз скопились у него в уголках глаз, но, как бы он ни хотел выплеснуть чувства наружу, гнев будто сковывал его изнутри. Гектор не помнил, когда последний раз спал больше шести часов. Он настолько привык к недосыпам, что стал считать вечную утомлённость и частые головные боли своим нормальным состоянием. Когда ему становилось хуже, он просто пил аспирин и шёл на работу, надеясь, что всё образуется. И сама работа помогала ему: график у него был таким загруженным, что ему просто некогда было думать о каких-то недугах. Например, голубей в зимнюю пору особенно мучала жажда — зимы в Мексике сухие и жаркие, — поэтому на крышах он проводил значительную часть времени. И хотя к его поясу был крепко прицеплен трос, он ручался никогда не смотреть вниз, опасаясь, что из-за головокружения в любой момент может потерять равновесие. Гектор зарабатывал днями напролёт, но не получал от этого никакой выгоды. Раньше он был приветлив и разговорчив со всеми, кого обслуживал, и те с радостью награждали его лишним песо за составленную компанию. Теперь же он относился к деньгам, как к единственно стоящей вещи в его работе, а к жителям города — как к простым заказчикам, с которыми он вполне может обойтись только официальной беседой. '— И тогда я пошла жаловаться в инспекцию! Одинокая хозяйка, проживающая на Персиковой, уже полчаса распиналась о том, что жилищные условия в этом году стали ещё хуже. В доказательство она суматошно покрутила кухонный кран, из которого не вытекло ни капли воды. — Как часто вы смазываете механизм часов? — сохраняя безразличие, спросил Гектор. — А что, его надо смазывать? — женщина удивлённо вскинула свои бровки-дуги. — Прежде чем раздувать из маленького недоразумения проблему, следует убедиться, что вы действительно не можете справиться с ним сами. — У меня ещё много неисправных часов… Вы вовсе не тратите своё время зря. Я всё время живу в неведении, который час, и однажды чуть было не пропустила Святую ночь несколько лет назад. К тому же, я заслушалась по радио песни Ла Круса и… ах, ну да, их автор на самом деле не он, а некоторый Гектор Сапатеро… Но я считаю, что всё это чепуха! Много завистников, сами понимаете. Его просто оклеветали. Вот вам, например, нравятся его песни? — Возможно, — ответил Гектор, пока возился с механизмом других часов. — Но, признаюсь честно, до него я ещё ни разу не встречал человека, который бы так бездарно исполнял Нирвану фингерстайлом. Нирвана вообще не предназначена для игры на обычной гитаре… — он аккуратно вытянул какую-то маленькую деталь пинцетом и внимательно рассмотрел её со всех сторон, — но я придерживаюсь мнения, что талантливый человек талантлив во всем… В общем, я бы предпочёл застрелиться, чем услышать это ещё раз. Прямо загнать пулю себе в рот. Вот так: пау! — и всё. — Вы просто молоды и глупы, — отстранённо протянула хозяйка, зачем-то потирая заднюю часть причёски. — А вы просто болтливы, — сказал Гектор, отложив инструменты в сторону. — В той же мере глупы, что и я, но в гораздо большей болтливы.' Гектор не спал, потому что Мигель кричал по ночам слишком часто. Так получилось, что они разделились. Никто из них теперь не ходил в комнату к другому под предлогом провести с ним всю ночь. Мигеля и раньше преследовали кошмары, но с тех пор они участились и стали в разы тревожнее и страшнее. Простыни под ним всегда сминались и становились мокрыми от пота, одеяло часто оказывалось случайно скинуто им на пол во сне. На крики Мигеля сбегалась вся семья; Гектор появлялся последним, но — стоило отдать ему должное — он появлялся, чтобы попробовать успокоить его так же, как остальные. Это занимало у него огромное количество сил, — иногда он даже останавливался на середине пути, пережидая резкий скачок кровяного давления или внезапное учащение сердцебиения, из-за которого он не мог ровно дышать, — но он обязательно был в комнате Мигеля, когда тот нуждался в поддержке. Мигель называл его лжецом. Гектору всегда было обидно, но на правду он старался не обижаться. Но, что бы он ни предпринимал, он никак не мог вытянуть Мигеля из этого порочного круга. Он не мог быть лжецом, но не мог быть и честным. И это всё чаще приводило его к мысли, что лучше вообще не быть. — Ненавижу! Ненавижу! Ненавижм-м-м! — мастерская Ривера никогда не была пустой, и время от времени кто-нибудь останавливался в коридоре и затихал, прислушиваясь к подозрительным звукам, поэтому Мигеля порой приходилось затыкать. Гектор знал, что каждая беседа с родственниками отнимает у него кучу моральных сил. Он открывал окно нараспашку и крепко держал вырывающегося Мигеля за талию перед ним. Его длинные ноги вываливались наружу и болтались по воздуху, а истеричный крик тонул в шуме улицы. Когда Мигель выбивался из сил и истерика сходила на нет, Гектор бережно укладывал его на кровать и укрывал плотным стёганым одеялом. — Ты останешься? — спрашивал Мигель каждый раз, когда замечал со стороны Гектора лишнее движение. — Я не могу, — неизменно отвечал Гектор. — Сейчас не могу. Но я обязательно приду вечером, и всё будет хорошо. Мигель послушно кивал, будто верил в его обещания. Изнеможённый, он быстро засыпал безо всякой надежды на что-то лучшее. Однажды Имельда допоздна засиделась на кухне, подклеивая подошву туфель, и услышала, как с небольшим скрипом открылась и закрылась входная дверь. Гектор обещал быть в мастерской не позднее девяти часов вечера, но снова задержался. Он остановился в дверном проёме кухни и прислонился горячим лбом к холодной деревянной раме. Имельда заинтересованно обернулась: Гектор и прежде сильно уставал, но что-то насторожило её. Его пальцы и рукава рубахи были испачканы в смазке, один ботинок — расшнурован, любимая шляпа болталась где-то на затылке. Решив сесть, Гектор сделал шаг по направлению к стульям, но вдруг опасно пошатнулся и с грохотом рухнул на пол. Имельда вскрикнула и вскочила со своего стула, прошелестев идеально выглаженными юбками. На её крик один за другим прибежали все члены семьи Ривера, и последним, сонно потирая заспанные глаза, в кухню вошёл Мигель. Он застыл в оцепенении. Гектор лежал прямо у его ног без сознания. В тот же вечер Имельда вызвала доктора. Гектора уложили на постель и поводили около его носа ваткой, пропитанной нашатырным спиртом. Это не возымело эффекта — обморок у Гектора был очень глубокий. Тогда на его голову положили компресс, и все сели на стулья рядом с кроватью в ожидании доктора. Мигеля затошнило от беспокойства. Очевидно, что в Мире Мёртвых нельзя было умереть повторно, но всё это напомнило ему подготовку к похоронам прабабушки Коко. Тогда его семья тоже собралась вокруг её гроба, прежде чем проводить её в последний путь. И хотя плакали они не от горя, для Мигеля всё это выглядело жутко и нелицеприятно. Наверное, глупо было ожидать привлекательности от мёртвого человека; но мысль о том, что прабабушка действительно мертва, приводила его в ужас. Мёртвые среди живых и мёртвые среди мёртвых воспринимались совершенно по-разному. Мигель водил глазами по её морщинистой коже, потерявшей естественный смуглый оттенок и отдающей синим. Коко была холодная. Коко их больше не слышала. Коко умерла. — Он умрёт? — спросил он взволнованно. — Что за чепуха, — проворчала Имельда. Тем не менее, было видно, что она беспокоится: она всё время поправляла и без того идеально лежащие волосы и теребила серёжки в ушах. — Он просто перетрудился. Я предупреждала его, что однажды он доведёт себя до белой горячки. — А если и впрямь — умрёт? — ахнула тётя Росита, прикрыв свой маленький ротик ладошкой. — Перестаньте разводить панику! — строго сказала Имельда. — Вы, что ли, никогда не падали в обморок! Он очнётся. Обязательно очнётся. Просто наберитесь терпения. Спустя некоторое время в комнату постучался доктор, и всех, кроме Имельды, выставили за дверь. По его словам, Гектора сморило обыкновенное переутомление, только более сильное, чем у обычного человека. Ничего серьёзного не произошло, если не брать в расчёт то, что практически все функции его организма были нарушены ещё задолго до обморока. Ему назначили постельный режим и усиленный отдых. Имельда недовольно сморщила губы, но ничего не сказала. Он пролежал в кровати ровно два дня. Все думали, что он пролежал. Каждый раз, когда кто-то заходил в его комнату, Гектор притворялся спящим, но в остальное время снова занимался работой и рефлексировал. Он не пытался узнать, что конкретно произошло. Он просто резко заснул и проснулся уже отдохнувшим — этой информации было вполне достаточно. Раз уж ему не становилось хуже, значит, пора было возвращаться в рабочий ритм. Мигель застал его бодрствующим только на второй день, ближе к ночному часу. Гектор размельчал что-то в небольшой ступке, сверяясь с потрёпанным рецептником медицинских снадобий. — Ты выглядишь здоровым, — сказал Мигель тихо. Гектор вздрогнул от неожиданности. — Не более, чем обычно… но здоровым. Что это? — Снотворное, — сказал Гектор. — Я заметил, что в последнее время ты спишь ещё хуже. Это снотворное для тебя. Я знаю, что поступаю неправильно, скрывая от семьи то, что бегаю на рынок за травами и экстрактами, но я уже говорил тебе… — Словно я никогда прежде не видел тебя в ночной рубашке… Гектор почувствовал, как кровать рядом с ним прогнулась. Мигель робко сел рядом, перебирая пальцы. Смущённым он выглядел таким… беззащитным. Гектор не удержался и протянул к нему руку. Холодная ладонь с нежностью огладила его круглую щёку и остановилась на линии подбородка. — Я никогда не спрашивал тебя об этом… — неуверенно произнёс Гектор. — Что тебе снится? — Сестра, — ответил Мигель подрагивающим голосом. — Моя младшая сестрёнка, которую я оставил. Думаешь, это было худшей моей ошибкой? — Не знаю, — честно ответил Гектор. — Человек не может постоянно думать о том, кого он обидел или оставил. Тем более здесь. — Я оставил всех, — прошептал Мигель. — И я постоянно думаю об этом. Гектор притянул его к себе за подбородок. Мигель сжал в кулаке ткань его рубашки, чувствуя, как чужой язык протолкнулся внутрь его рта и мягко переплёлся с его языком. Поцелуй действовал на него, как хорошее успокоительное; Гектор скользнул ладонью по изгибу его шеи и мимолётным движением заправил выбившуюся прядку волос ему за ухо. И, когда поцелуй разорвался, а Мигель потянулся за новым, Гектор вдруг отвёл лицо в сторону. — Это снотворное — что-то вроде заварочного чая, — пробормотал он. — Просто насыпь одну ложку снотворного и ложку сахара в чашку и выпей на ночь. Будешь спать, как обыкновенные люди. — Ты избегаешь меня! — возмутился Мигель. — Вовсе нет, — устало возразил Гектор. — Просто- — Если бы я женился на Агате однажды, ты бы приревновал? Гектор перевёл взгляд на ночной пейзаж за окном. Санта-Сицилия по обыкновению ярко сияла огнями — в городе жизнь шла своим чередом. Только в этом доме время текло бесконечно, как будто стрелка часов вечно заедала и никак не могла сдвинуться с места. Дом был изолирован от внешнего мира, как медвежья берлога, внутри всегда пахло дубом, каменной пылью, которая летела из мастерской, мебелью, плотно обитой кожей. Интерьер был выдержан в классическом стиле, один массивный предмет загромождал другой, и среди однообразной тяжёлой мебели Гектор чувствовал себя никчёмным крошечным человечком, поглощённым отдельным, самостоятельным организмом. Атмосфера вокруг была такой давящей, что становилось дурно. Одно и то же. Он наблюдал одно и то же изо дня в день. — Я всегда ревновал, — признался он после некоторых раздумий. — Наверное, с того самого момента, как впервые увидел вас вместе. В твои шестнадцать я перебил всю посуду в доме. — Злился? — Как никогда прежде. Но помимо острого чувства собственничества во мне всегда было чувство справедливости. — И в чём заключается эта справедливость? — В том, что, если я не знаю, как любить кого-то без боли, я не готов любить. — Но ты не можешь скрыться от того, что ты любишь. — Выпей снотворное и иди спать. — Мы не договорили! — Мигель. Гектор смерил его взглядом, не терпящим возражений. Мигель обиженно поджал губы и вышел из комнаты, громко хлопнув за собой дверью. Гектор ещё долго смотрел в сторону этой двери, прежде чем броситься вслед за ним. Когда он доковылял до лестницы, еле удерживаясь на ватных ногах, Мигель сидел на диване в гостиной и плакал. Гектор обессиленно облокотился на широкие лестничные перила. Он чувствовал сильную слабость во всём теле и ломоту в костях. В глазах предательски потемнело, и он задышал быстро и глубокого. Воздух с громким свистом вырывался из его лёгких. Тот же звон в ушах. Звуки как будто сквозь мыльный пузырь. Чьи-то морщинистые руки сжали его плечи, и Гектор вырвался от испуга, а через секунду всё поплыло. И он очнулся в своей кровати. Один. Его доктор был очень странным мужчиной. Хотя Гектор нечасто посещал каких бы то ни было докторов вообще, он мог с уверенностью сказать: работа обычного терапевта не предполагает вопросы вроде «Как давно вы занимались сексом?». И Гектору нетрудно было ответить, просто… У них тут что, интервью, что ли? Даже тривиальная просьба поднять рубашку, чтобы доктор послушал сердце, вызывала подозрение после такого. — Мои пациенты не цирковые обезьянки, чтобы дурачиться и кривляться передо мной, но на вас жалко смотреть, — сказал доктор. — Вы исключительно добры, — ответил Гектор с сарказмом. — То, что вы последний раз занимались сексом два месяца назад, многое объясняет. Я вовсе не утверждаю, что личностный упадок связан всецело с этим, но испытывать либидо тоже бывает вредно. Вы посвящаете всю свою жизнь работе. Вы почти не спите. Вы не занимаетесь сексом, не занимаетесь хобби, не устраиваете утренние пробежки, чтобы проветрить голову. Это даже не переутомление, уважаемый. Это депрессия и простуда, которую вы запустили. — Всё не так, — прогнусавил Гектор уныло. В носу защекотало. Он громко чихнул в сложенные ладони и вытер нос рукавом. Доктор с тяжёлым вздохом помотал головой. — Если бы мои пациенты знали больше меня, я бы сменил работу, — сказал он. — Когда я говорил, чтобы вам следует соблюдать постельный режим, я совсем не имел в виду то, что вы должны покидать постель, как только предоставляется такая возможность. — Я вовсе не покидал постель, — настаивал Гектор. — Я спал всё это время. — Неужели? Наверное, поэтому вас нашли на лестнице в предобморочном состоянии. — Вам просто наврали. Да, я вышел на кухню, чтобы попить воды. Но сон сморил меня и… — Мало ли у меня ещё вызовов, драгоценнейший, — доктор с хмурым видом погрузился в свой ежедневник. — Всё, что я прописал вам, вы должны принимать неукоснительно. И, когда вы выздоровеете, — а вы сделаете это в разы быстрее, если окажите милость соблюдать мои указания, — найдите человека, с которым можно удовлетворить плотские утехи. — У меня есть партнёр, — вдруг ощетинился Гектор. Доктор поднял на него недоумённый взгляд. — Тогда в чём проблема? «В чём проблема?» Действительно, в чём? Этот вопрос крутился в голове Гектора всю неделю, но ответ на него он так и не смог найти. Точнее, ответ был, совсем рядом, как назойливая жирная муха кружился над пространством его кровати, и стоило ему только протянуть руку, как он бы тут же поймал его. Но этот ответ был так очевиден и прост, что принимать его не хотелось. Гектор повторял у себя в голове слова «я люблю тебя» с десяток раз на дню, но никогда не мог произнести этого напрямую, вслух. Изо рта вырывались только сухие просьбы или приветствия, и даже сопровождающие их мягкий тон и улыбка не избавляли Мигеля от чувства, что Гектора разговаривать с ним вынуждает жалость. Они держались на расстоянии друг от друга, сидели в разных концах одного дивана в гостиной, и, когда кто-то из них производил даже самое незначительное движение — хотя они и старались сохранять статичные позы, — другой, как Хатико, замирал в ожидании, что к нему наконец придвинутся ближе. И, наверное, в этом и заключалась проблема. Гектору хотелось не трахать чужое тело, а любить. — Вы выполнили мои требования? — спросил доктор спустя неделю, когда организм Гектора, по его прогнозам, уже должен был немного окрепнуть. — А вы принесли шоколад? Доктор со вздохом вытащил из кармана хрустящий бумажный свёрток и передал его Гектору. Тот развернул его нарочито медленно, стараясь продлить секунды томительного ожидания, и на лице его отобразился детский восторг. На бумаге лежал немного раскрошенный кусок молочного шоколада с вкраплениями цельного лесного ореха — его любимого. Он осторожно взял его в руки, намереваясь отправить в рот, как вдруг приостановился. — Дурно пахнет? — озадаченно спросил доктор. Гектор помотал головой. — Нет, вовсе нет. Просто решил, что лучше съем его с чаем. На самом же деле, в тот момент Гектор решил, что отдаст шоколад Мигелю. — Я думаю… Я думаю, что мне нужна другая терапия. Не та, которую вы предлагаете. — Тем не менее, она неплохо действует. — Может быть, вы и правы… Но в моём случае это лишь ещё один способ самоповреждения. Просто делайте свою работу. Доктор кивнул с пониманием. Больше доктор не приходил. Однажды Мигеля весь день не было дома — даже дольше, чем самого Гектора, — и Гектор так сильно перенервничал, что Имельда пихала ему под нос нюхательные соли и умоляла в таком состоянии не уходить из дома на его поиски. Гектор безутешно пытался вырвать своё запястье из её стальной хватки и сдвинуться в сторону входной двери хотя бы на шаг, но, что бы он не предпринимал, Имельда не отпускала его. Ривера толпились в кучке, лицезрея их ссору, как вдруг дверь открылась, и дома стало так тихо, что, пробежись где-нибудь в углу мышка, её бы было отчётливо слышно. В дверном проёме сначала показался лакированный корпус гитары, а прямо за ним — Мигель. Он поставил гитару перед собой и сложил руки на голове грифа. — Что это? — с ужасом, как будто действительно не догадываясь, спросила Имельда. Мигель сохранял молчание, переводя взгляд то на одного, то на другого члена семьи. — Гитара, — ответила за него Виктория; её тон был строгим и недовольным. — Вопрос только в том, зачем нам понадобилась вторая? Гектор не отрывал взгляда от совсем нового инструмента. Эта гитара была чуть меньше, чем его предыдущая, но её изгибы возвращали его к временам, когда он ещё держал в руках такую же фигуристую кроху. Мигель преодолел расстояние между ними и передал гитару ему в руки. Гектор не сдержал восхищённого вздоха, ощущая приятную тяжесть. Гитара была нетронута и чиста, как девственница, даже не настроена. Он хотел было искренне поблагодарить Мигеля за такую находку, но тот без оглядки пронёсся мимо всех родственников и скрылся на втором этаже. Все синхронно подняли головы, смотря ему вслед. — Как же всё так получилось, Имельда? — прошептала Росита, в тревоге приложив к губам пухлые пальчики. — Мальчик в петле… Одинокий, потерянный. Кто побудил его принять такое страшное решение? Имельда промолчала. Гектор знал, что она смотрела на него. — И почему к тебе всегда было так легко привязаться? Это был риторический вопрос. Она прошла к креслу, придерживая ткань длинной юбки, и плавно, совсем как пёрышко, опустилась на подлокотник. Перед глазами сразу же пронеслось множество воспоминаний, таких ярких, словно это произошло только вчера. Имельда задавалась этим вопросом со своих шестнадцати, когда впервые повстречала его. Они потеряли головы друг от друга уже спустя неделю, и если Гектор особо не волновался по этому поводу, Имельда, напротив, сильно страдала, нарушая все свои принципы. Она оказалась третьей в компании двух перспективных юношей, которые воровали её по ночам прямо из-под носа родителей и перед красотой которых было очень нелегко устоять. И часто, когда Гектор был занят чем-то важным, она бросала в его сторону взгляды украдкой и тут же делала вид, будто ей померещилась птица вдалеке, если он замечал это. Она была готова с ним хоть на край света — из отчего дома пешком до солнца, в ночнушке и тапочках, с незаплетёнными волосами! — Ну почему в тебя всегда было так легко… — её плечи дрогнули, и по щеке скатилась слеза. Гектор ничего не ответил. Он взбежал по лестнице на второй этаж, в свою комнату, но резко остановился перед дверью, ведущей в комнату Мигеля. Он мог бы не заходить туда; просто пойти дальше, запереться у себя и подумать; подумать в сотый раз или тысячный, снова прийти к выводу, что проще выстрелить себе в рот, нежели что-то менять. Но он дёрнул дверную ручку, не постучавшись, и вошёл. — А мы долго ещё будем в молчанку играть? — спросил он громко. Ни один мускул на лице Мигеля не дрогнул. Он вытащил из уха только один наушник, но всё равно держал его рядом, чтобы вставить обратно в любой момент. Ого, подумал Гектор, будто я пришёл отчитывать его за неуспеваемость в школе или обсудить то, как без спроса рылся в его рюкзаке и нашёл там презервативы! — Ты это о чём? — невозмутимо спросил Мигель. — Ты знаешь, о чём. — Ничего подобного. — Это длится уже два месяца, блять! В порыве злости он пнул ногой расположившийся рядом стул, и он с грохотом упал на пол. Мигель дёрнулся от резкого звука и настороженно отполз к стенке. Но Гектор же не собирался делать что-то такое, что причинило бы ему боль? Разве в их отношениях было недостаточно боли? — Могло бы продлиться ещё дольше, — вырвалось у него. Мигель тут же пожалел, что не прикусил язык, но терять уже было нечего. — Может, это соревнование такое — «Кто умолчит о большем из своей жизни», что скажешь? Ну, раз уж оно объявляется закрытым, для начала я хочу знать победителя, а потом расскажу тебе, как в шестнадцать лет чуть не трах- — Достаточно! — рявкнул Гектор. — Хватит ёрничать! Пора уже уходить в ремиссию. — От того, что ты сказал это, ничего не изменится. У Мигеля был такой же острый язык, как и у его прапрабабки, у Гектора — проблемы с людскими ожиданиями, но одно они знали оба: и вправду, от того, что он это сказал, ничего не изменится. Даже хуже не станет, просто не сдвинется с места, как та самая заклинившая стрелка часов. И они оба чего-то ожидали друг от друга, даже не прощения или нежности… — Как насчёт того, чтобы ещё раз подраться? — Ты чокнутый. — Un poco loco, mi querido.* Вини в этом только себя. Наверное, я чокнулся потому, что слишком сильно люблю тебя. — Да неужели? Может, ещё раз займёмся сексом на столе в гостиной, чтобы отпраздновать наше воссоединение? — Я знаю, что ты зол, но, не буду врать, я тоже. Ты младше меня на шестьдесят с лишним лет, а мыслим мы одинаково узколобо. — И что это меняет? — Ничего. Просто я люблю тебя, и ты от этого никуда не денешься. Как и я сам. Мигель недоверчиво сощурил глаза. — Я буду повторять это столько, сколько потребуется, — сказал Гектор. — Я люблю тебя. Он присел на кровать и приобнял его за плечи. Мигель продолжал сидеть в той же позе, скрестив руки перед собой. Он почувствовал, как руки Гектора сжимают его плечи увереннее, и сдался, уткнувшись носом ему в плечо. Он жадно вдыхал исходящий от него запах сигарет, лекарственных трав и крепкого кофе, который он пил каждое утро и в который не добавлял ни грамма сливок. Он так скучал по нему, по этим объятиям, невесомым поцелуям в шею или в висок. Он всё ещё злился, но скрывать свою любовь было практически невозможно, когда Гектор сам ластился к нему, как кот. Усилием воли он оттолкнул его. Окно в его комнате было открыто настежь, словно он готовился к этому весь вечер. Он накинул на плечи простую рубашку, чтобы защититься от ветра, подкатал на ней рукава и залез на подоконник. И он продолжал носить и другие старые рубашки Гектора, продолжал мазать их его парфюмом, чтобы ощущать его рядом даже во сне, но никогда не хотел это обсуждать. Ни с кем. Даже с самим собой. Гектор глупо улыбнулся, довольный тем, что его старая одежда используется в таких целях. — И что ты встал? Спускаться вниз со второго этажа, по трубам, с гитарой наперевес — Гектор не мог представить себе вечера лучше. Он снова чувствовал себя на двадцать, юным, сбегающим из дома в глубокую ночь, чтобы послушать выступление своего кумира или встретиться с первой любовью, что ждёт у ворот с синтезатором. Он подал Мигелю руку, чтобы он ненароком не подвернул ногу, когда будет спрыгивать. Тот демонстративно отказался от помощи и слез сам. — Где ты раздобыл эту гитару? — спросил Гектор, перекрикивая толпу. На улицах Санта-Сицилии было шумно всегда, даже ночью. — Ты не пользуешься своим положением, — сказал Мигель. — Если прийти в дом репетиций и потребовать там одолжить гитару от твоего имени, они дадут её без вопросов. Даже если у них нет свободных гитар. Даже если нужно лишь одолжить гитару, они подарят её. — Вау, — только и мог сказать Гектор. — В былые времена они дали бы мне только пеньку и кирпич и пнули под зад. — Разве ты не замечаешь, как люди на тебя смотрят? Гектор нахмурился. — Нет? Он оглянулся по сторонам. Действительно: практически каждый прохожий провожал его заинтересованным или влюблённым взглядом. — Они раньше не смотрели так. — Но это же не массовая галлюцинация. Они всегда так смотрели. Ты просто не видел этого. И все эти пару лет Гектор не замечал очевидного. Это не он вёл Мигеля вперёд, а Мигель крепко держал его за руку, следуя впереди. Как будто это не он прожил восемьдесят лет, пытаясь научиться не спотыкаться на каждой кочке. — Далеко идти, — цокнул Мигель. — Остановимся здесь. Они сели на старую покоцанную лавочку и упёрлись затылками в бугристую каменную стену. Мигель забрал гитару у Гектора прежде, чем тот успел открыть рот, чтобы попросить его настроить её. Его тонкие пальцы поочередно зажимали струны, извлекая из них короткие колеблющиеся звуки. Он сравнивал звучание каждой, то подтягивая, то ослабляя их. Гектор старался не вмешиваться. Честно старался. — Ну, нет, нет, что ты делаешь! — он укусил свой ноготь, сильно нервничая. — Ты порвёшь её… Точно порвёшь! — Не будь я музыкантом, я бы непременно поручил настраивать гитару тебе, — самоуверенно заявил Мигель. — А теперь, будь так любезен, помолчи. Гектор до боли закусил губу, когда Мигель принялся подтягивать очередную струну. Сам Мигель внимательно следил за степенью натяжения, чтобы и впрямь не порвать её и не ударить перед Гектором в грязь лицом. В глубине души он считал их соперниками; хотя Мигель знал, что ученик не может сравнивать своё мастерство с мастерством учителя, он всё равно продолжал это делать. И очень разочаровывался, когда обнаруживал, что Гектор неизменно играет лучше и гораздо меньше внимания уделяет своему телу, полностью сосредотачиваясь на внутренних ощущениях. Настроить гитару так, чтобы он был доволен — это уже прорыв. Он слабо ударил по струнам, удовлетворённый результатом. — Да, — кивнул Гектор бодро. — Вот так отлично звучит. Мигель смог выдохнуть с облегчением. Он мысленно настроился перед предстоящей игрой и взял первый аккорд. Гектор заметил, как проходящие мимо люди с интересом остановились.

Сказочный сон мне приснился к утру…

Сначала Мигель не старался петь и лишь проговаривал слова песни с заданным ритмом. Его голос звучал тихо и умиротворённо, как будто мать рассказывала сказку своему засыпающему ребёнку.

Как встретил тебя я под пение струн…

Гектор закрыл глаза, погружаясь в музыку.

И с тобою вдвоём мы тихонько, без слов, подхватили её, ту мелодию снов…

Прохожие всё останавливались и останавливались, постепенно замедляя движение на улице, и подходили ближе, бросая монетки в шляпу. Откуда-то слышалась ругань тех, кому не давали пройти, откуда-то доносились тихие перешёптывания, но в какой-то момент Гектор перестал слышать что-то кроме нежной мелодии и волшебного голоса Мигеля, он начал ему подпевать.

Песню наших сердец, что стучат в унисон, в ритме лёгком, как детство, и быстром, как сон… Никак не напеться с тобой, моё Сердце, под эту музыку, Mi Corazón…

Мигель начинал петь громче, словно старался вытолкнуть голос Гектора, заглушить своим. Но Гектор не собирался ему уступать. Песня варьировала, как волны на водной глади. Мигель еле сдерживался, чтобы не бросить всё и не заставить Гектора умолкнуть здесь и сейчас. Его голосовые связки были в отличном состоянии, словно он каждое утро пил сырые яйца и практиковался в пении, в то время как голос Мигеля звучал… фальшиво? Когда он подумал об этом, ему срочно понадобилось прокашляться. Сила убеждения работала именно так. Гектор продолжал наслаждаться музыкой. Мигель хотел, чтобы он отвлёкся хоть на секунду, чтобы просто поддержать его. Он уже потерял надежду, как вдруг почувствовал, как чужая рука легла на его колено.

Ай, не напеться, ой, бьются часто, два сердца вместе, это, что за сон! Поверь, Моё счастье, стучит моё сердце лишь для тебя только, Mi Corazón!

Гектор взглянул на него с широкой улыбкой. Мигеля охватила приятная дрожь. В тот момент его душа словно отделилась от тела, а пальцы продолжали перебирать струны чисто механически. При виде такого Гектора его сердце вновь наполнялось любовью. Словно тогда, на сцене — энергичный танец со странным парнем в драных шмотках, живот которого был плоским настолько, что трудно было даже представить, чтобы в нём помещались хоть какие-то органы. Гектор тогда не ел со вчерашнего утра — он сам проговорился ему, — но улыбался так, будто весь день трапезничал на вечеринке Эрнесто. Гектор старался не обращать внимания ни на боль в животе, ни на боль в сердце, что тоже поселилась в нём вчера утром. Мало ли, от чего может болеть сердце; может, нерв защемило, или это вовсе не сердце болит. Или его забывают. Мигель оставил его среди деревянных ящиков за кулисами, с единственной фотографией в руках и порванной в области колена штаниной. Гектор тогда заплакал. '— А вы, — какая-то женщина осторожно дотронулась до его плеча. — А вы мальчика тут не видели? Лет шестнадцать на вид, в красной толстовке. Гектор поднял голову и увидел Её. Чёрные волосы с седыми прожилками, любимое украшение, фиолетовое платье — цвет, который она так любила при жизни. Она шокировано распахнула глаза. — Был здесь пару минут назад. Туда побежал, — Гектор указал трясущейся рукой в неправильном направлении. Она кивнула, ещё несколько секунд задержалась рядом, неверяще глядя перед собой, и только потом ушла.' А ведь Гектор искренне мечтал о предстоящей смерти… '— Почему ты не рассказал мне о том, что с тобой происходит? — спросил Мигель озабоченно. Гектор лежал у него на коленях, обессилевший и всё ещё потрясённый после произошедшего. — Думал, что ты догонишь… — Но ведь ещё можно что-то исправить! До рассвета недолго, но и не пять минут! — Но ведь забытье — это так хорошо, Мигелито, — простонал Гектор. — Только представь: тебя больше нет. Ни души, ни тела, ничего нет. Больше не чувствуешь боли, больше не существуешь… — Неужели ты думал так же, когда умирал от яда!' И песня закончилась. Толпа разразилась бурными аплодисментами, и Мигель вдруг убрал руку Гектора со своего колена и крепко сжал её. Из толпы выбежала маленькая девочка с монеткой в руках. — Ещё! — завороженно выдохнула она и бережно опустила монету в шляпу. Мигель ласково улыбнулся ей, и она, смутившись, поспешила спрятаться за юбкой матери. — Я думаю, мы не мертвы, Гектор, — сказал Мигель тихо. — Не мертвы, пока я могу говорить, что люблю тебя, каждый день. И Гектор улыбнулся так счастливо, что вокруг его глаз образовались складочки. — Это значит, что ты простил меня? Мигель поднял голову к небу, сплошь усыпанному звёздами. — Это значит, что я простил весь мир, — сказал он умиротворённо. — Даже себя.