'Ах, как твои безумства будоражат мои чувства… Слетаю я с катушек от вида твоих веснушек…'
Если ударить под определённым углом…'Но мне так даже лучше! Ведь с тобой я…'
Скажем, сорок пять градусов…'С радостью чокнусь!'
То этого будет достаточно, чтобы проломить корпус. Послышался громкий треск. Струны издали встревоженный перезвон, что быстро прервался новым, ещё более разрушительным, ударом. Гектор беспощадно превращал корпус гитары в месиво и, в конце концов, схватился за гриф и с яростным рыком ударил гитару об землю. Остатки корпуса разлетелись в щепки. Он разжал руку и обнаружил, что она до крови рассечена струнами. Инструмент, который для него смастерил отец в честь его девятого дня рождения и который исправно служил уже семьдесят с лишним лет, был полностью уничтожен за пару минут. Боковым зрением он заметил яркое огненное свечение по левую сторону. Из темноты вырвался вихрь из лепестков Мертвоцветов. Яркий свет озарил до боли родное лицо. Мигель. Наплечный ремень от исчезнувшей без следа гитары со свистом упал на землю. Мигель смотрел на него со смесью шока и сожаления. Только сейчас Гектор понял, что голос, который он слышал у себя в голове, пока сидел тут разбитый, звучал наяву. Это глаза Мигеля наблюдали за ним из темноты. Мигель видел всё. Его лицо было расписано макияжем, руки визуально казались тоньше из-за чёткого рисунка костей. Вот они и встретились… мёртвые или живые, влюблённые или попросту одержимые, но одинаково ненавидящие друг друга в этот самый момент. Гектор Мигеля — за ещё один повод покончить с собой, когда это невозможно, Мигель Гектора — за разбитую на его глазах гитару и надежду на то, что всё обязательно изменится в лучшую сторону. Но от одного они просто не могли отказаться. От поцелуя. Они впились в губы друг друга с такой жадностью, что стало больно. Мигель крепко сжал волосы на его затылке, притягивая к себе ещё ближе. Куда уж ближе — кости чужой челюсти давили на его подбородок, они несколько раз ударились зубами и поцарапали себе языки об клыки, этими же клыками прокусили нижние губы друг друга и, только когда почувствовали во рту привкус железа, наконец разорвали этот ужасно болезненный поцелуй. Не успел Гектор очнуться от такого сладкого наваждения, как получил звонкую пощёчину. Площадь постепенно начала наполняться шумом — толпы любопытствующих зевак толкались в кругу, во все глаза наблюдая за разразившимся зрелищем. Гектор получил вторую пощёчину, что была даже сильнее первой, и пошатнулся на месте, чуть было не сбитый с ног. Он замахнулся кулаком наугад и, судя по тому, что Мигель запрокинул голову, он случайно разбил ему нос. — Бей его! Бей! — слышалось из толпы. На секунду Гектор отвлёкся, осознав, что это просто безумие — они же любят друг друга, они не должны драться, тем более на потеху толпы; но, как только в его челюсть прилетел кулак, думать головой как-то сразу перехотелось. Он снова вошёл в ритм драки, и жжение в рассечённой ладони превратилось в меньшую из проблем. Теперь Гектор думал о том, как бы одержать в этой драке победу и чем заткнуть кровоточащие ноздри. Тёплая кровь текла по его губам и капала на испачканную в дорожной грязи белую рубашку. Они дрались, не жалея друг друга — за всю ту боль, что каждый из них причинил другому. Они били друг друга в живот, несколько раз прикладывали друг друга затылком об жёсткую плитку; им было больно до звёзд в глазах. Они были практически одного роста, весили практически одинаково и были равны по силе; пожалуй, единственное, чем они отличались — числом годов, которые им пришлось провести в депрессии. Они не жалели друг друга. И, только когда руки Гектора сомкнулись на шее Мигеля и толпа восторженно завизжала, когда из горла Мигеля вырвался жалкий хрип, Гектор понял: это — безумие. Кха! Гектор впился в лицо ладонями — до боли. Кха! Кха! Он почувствовал, как слёзный ком сковывает его горло тугими цепями. Кха! Не выдержал; закричал. Кричал так громко, что срывал горло, не прерываясь даже на то, чтоб вдохнуть воздуха — настолько Гектору было больно. Мигель всё кашлял, совсем как чахоточный, и тянул к нему руки. — Не приближайся, — сквозь зубы процедил Гектор. Мигель опёрся на его плечо, помогая себе встать на колени. — Не приближайся! Гектор почувствовал, как руки Мигели впились в его спину. Объятия были такими крепкими, что затрещало в костях. — Меня там чуть не избили, — сбивчиво зашептал он ему на ухо. — Видно, здесь самоубийц не любят — иначе не трезвонили бы направо и налево, кого ведут. Там и народ-то ходить не мешал, знаешь, некого было просить расступиться; всё равно всем сказали. Гектор дрожал всем телом, ткнувшись в его шею носом. Волосы Мигеля пахли пылью и совсем немного — его любимым лимонным шампунем. — А там два священника. Один старый, насупленный, как индюк, перед собой раскрытую Библию держит, второй помоложе, чётки с крестом в руках. «Осознаёте ли вы, что самоубийство — это самый страшный грех для христианина?» Знаешь, что я им ответил? — Мигель заглянул ему прямо в глаза. — Что я не христианин. Что я отказываюсь повиноваться такому Богу, который манипулирует нами, как шахматист пешками. — Ну ты дурак… — прошептал Гектор без злости. — Дурак, не дурак, я свой выбор сделал. Жаль только, что поспешил. Поспешил. Гектор дотронулся пальцами до ярких узоров на его лице. Калавера у Мигеля был красивая, яркая. — Ну что, пойдём домой? — спросил Мигель, зачем-то приоткрыв налившиеся кровью и чуть распухшие после драки губы. — Поспим там. Завтра обсудим, что дальше делать. — Ну поспи, попробуй, — с явной насмешкой сказал Гектор. — Только не обещаю, что не буду мешать. Наверное, им следовало извиниться друг перед другом после такого ярого приступа бешенства или побыть наедине с собой некоторое время, но разогретая кровь только-только начала закипать в их жилах. Они даже не поняли, как добрались до мастерской и как вообще попали внутрь — вроде был момент, когда связка ключей полетела в сторону, но никто из них не заметил этого. За всю дорогу Мигель ни разу не притронулся к Гектору и дразнил его даже сейчас. Они бесцельно бродили по всему дому, выдерживая дистанцию длиною в три метра. Гектор следил за Мигелем, как изголодавший по мясу хищник. Весь его вид так и кричал: «Хочешь меня?» Но подойти и сразу же овладеть им было бы слишком просто. Он вальяжно раскинулся в широком кресле, положив руки на подлокотники. На всю гостиную было лишь три свечи: одна стояла на высоком комоде, у огромного автопортрета Фриды Ка́ло, вторая затесалась перед огромным зеркалом, а третья очень удобно располагалась как раз посередине стола, и её приглушённого света вполне хватало, чтобы Гектор мог разглядеть стройную фигуру Мигеля. — Это кресло, уверен — любимое место моей прапрабабушки, — с хитрой улыбкой сказал Мигель. — И что? — Гектор нетерпеливо облизнул губы, когда он сбросил на пол первый элемент одежды — широкий кушак, что так хорошо подчёркивал узкость его талии. — Это мешает делу? — И ведь не стыдно тебе, — Мигель расстегнул верхние пуговицы своей туники и запустил руку под её шелковистую ткань. — Хозяйничаешь в чужом доме… — Кто приносит деньги — тот сам хозяин, — властно проговорил Гектор и чуть наклонился вперёд, как будто желая дотянуться до лакомого кусочка. Мигель стянул тунику через шею, и Гектору наконец открылся вид его прекрасного молодого тела, пускай уже не смуглого и не покрытого многочисленными родинками, которые обнаруживались даже в самых неожиданных местах. Детальный рисунок костей выделялся на чёрной коже. Мигель с любопытством осмотрел себя со всех сторон, что вызвало у Гектора тихий смех. — Кажется, ты отвлёкся, — мягко намекнул он. — Кажется, пора заткнуться, Гектор Сапатеро, — с едкой улыбочкой произнёс Мигель. Им даже в голову не приходило, что они просто пользуются друг другом в одном огромном и непрекращающемся порыве страсти. Да нет, ничего такого. Просто Гектор хотел, чтобы Мигель наконец разделся и сам уселся на его уже давно пульсирующий член. Правда, для этого бы пришлось расстегнуть все грёбанные ремешки, которые только у него были, снять жилетку, заморочиться над шнуровкой старомодных штанов… Разумеется, Гектор собирался предоставить всё это ему — так даже интереснее. Мигель оседлал его сверху — ткань шёлковых штанов привлекательно обтянула его аппетитные бёдра — и несколько раз поёрзал по его возбуждённому члену ягодицами. Гектор дёрнулся от удовольствия, тут же мысленно упрекнув себя за несдержанность. Мигель расплылся в самодовольной ухмылке, двинув тазом туда-обратно, как если бы он насаживался на него. Он почувствовал, как руки Гектора крепко сжали его ягодицы и чуть приподняли их, практически сразу же опустив. Такое незамысловатое движение, а землю из-под ног выбивало. Благо, Мигелю не приходилось задумываться о том, как бы не упасть. Они самозабвенно слизывали подсохшую кровь с лиц друг друга, чувствуя солоноватый вкус кожи на языке, и Гектору в который раз пришла в голову мысль, что всё это — чистого рода безумие, но Мигель снова не дал ей прогрессировать, на этот раз потянувшись к завязкам его штанов. Гектор позволил себе расслабиться, будучи уверенным, что просто поможет ему их снять, но вдруг почувствовал, как его члена коснулось что-то горячее и шершавое, по структуре напоминающее… язык. Он опустил голову лишь один раз, просто взглянуть, и пообещал себе больше вообще не смотреть вниз, потому что чуть было кончил от одного лишь вида. Мигель старательно погружал твёрдую плоть в свой горячий рот, настолько глубоко, насколько ему позволяла его нетренированная глотка, и компенсировал каждое неудачное заглатывание долгим облизыванием и поцелуями. Изредка Гектор надавливал на его голову, заставляя брать глубже, но, слыша, как Мигель давится, сразу бросал эту затею. Мигель почему-то думал, что это нормально — когда его вот так дерут на столе после того, как он совершил самоубийство, а он стонет во всю глотку и просит ещё. Где-то там решают вопрос со срочной кремацией его тела, потому что «самоубийство — это самый страшный грех для христианина», где-то вместе с его живой семьёй по нему убивается семья мёртвая, и всё это где-то, а они тут, занимаются сексом и им плевать, что будет завтра. Гектор вколачивался в него так грубо, как будто это не Мигель был, а какая-нибудь проститутка, да в каком-нибудь закоулке в районе коммун отловленная. Проституток здесь было примерно столько же, сколько и в мире живых. Все молоденькие, в хлопковые сарафаны с узором выряженные, и внешность такая ангельская, непорочная. Всех отцы бросили. Бывает, отвлечёшься лишь на секунду — а она уже льнёт к твоих рукам, хвостиком за тобой волочится, как волчонок за матерью. Отец Гектору говорил, что там, где умершие души находят приют, мир чище и справедливее. Наверное, о таком мире известно лишь тем, кто был всеми забыт — мир забвения, где пусто и чернота вокруг. Потому что там, где есть люди, живые они или мёртвые, справедливости никогда не будет. Гектор сделал последний толчок, прежде чем кончить прямо в него, и в мгновенно опустевшую голову тут же ударила всё та же навязчивая мысль: это — безумие. Он посмотрел на Мигеля чуть более трезвым взглядом. безумие б е з у м и е Мигель притянул его к себе за затылок, чтобы поцеловать. — Я так не могу, — прошептал Гектор в нескольких сантиметрах от его губ. — Я знаю, — серьёзно шепнул Мигель в ответ. — Я тоже. На полу гостиной комком валялась испачканная в крови одежда, в гостиной витал запах маслянистого воска, в гостиной было жарко и — обычно Гектор не пугался этого, потому что уже привык, но в этот раз его сердце колотилось как бешеное, — одиноко. У них больше не было ничего, кроме щепок некогда целой гитары и безумия, которое полностью владело их разумом и разрушало всё на своём пути.