Monsterous beauty

Их первая встреча, окрашенная в радужные цвета дискобола и отдающаяся в ушах резким звучанием колонок, была довольно спонтанной. В ту ночь они случайно столкнулись на студенческой вечеринке в честь Хэллоуина, и Боннибель, расплескав кучу извинений, случайно задержала свой взгляд на обведенных густыми черными тенями, чуть прикрытых глазах, направленных прямо-таки ей в душу. Смущенный взгляд скользнул на щеки, осыпанные блестками, на губы, едва заметные из-за нарисованного на них маленького черного сердечка, и, еще раз пробормотав неудачливое "извини", Боннибель, лесной эльф, растворилась в толпе, будто исчезла в лесной чаще. Но ей казалось, - или, может, она лишь надеялась? - что незнакомка все еще смотрит ей вслед, простирая свой взор сквозь беснующуюся в танцах толпу студентов. Второй раз их встреча внезапно нагрянула на сдвоенном семинаре по истории культуры, проходившем в левом крыле университета, из окон которого открывался внутренний двор, окутанный осенней дымкой. Ступая в кабинет, Бонни встрепенулась, когда заметила запомнившийся с вечеринки образ в глубине аудитории, но незнакомка, казалось, и не думала обращать внимания на происходящее вокруг. Примостившись на заднем сиденье, она задумчиво поглядывала в окно и вертела гелевой ручкой возле лица, делая какие-то записи в тетради. Занятие было посвящено творчеству прерафаэлитов в викторианскую эпоху. Прекрасная, интригующая тема. Бонни предвкушала какое-нибудь сочное обсуждение античных сюжетов в картинах Уотерхауса или основанных на древних английских легендах полотен Бёрн-Джонса. Хотя Боннибель избрала в качестве будущей профессии науку и всегда была погружена в статьи по астрономии и химии, она была не лишена чувства прекрасного и любила иногда забыться в искусстве. И тут профессор будто окатил девушку с ног до головы ледяной водой. “На прошлом занятии мы распределяли темы для докладов, и сегодня, как вы уже поняли, начнем их презентацию”. Где она была в тот раз? Почему никто не сообщил? Забыла? Как всегда ушла в размышления и не услышала слов лектора. Как назло, в списке ее имя находилось сразу после первой буквы, и времени на подготовку оставалось в обрез, но и жалких двадцати минут не хватило на то, чтобы сосредоточиться и найти выход из положения. Боннибель услышала свою фамилию. “Что ж”, - выдавила Бонни, с напускным спокойствием расположившись у кафедры. Если она хотела получить зачет, а это было просто необходимо, нужно было срочно найти оригинальную тему и вытянуть как можно больше знаний из своей головушки. У нее не было ни плана, ни даже названия темы, поэтому она просто дала своему воображению вести себя. И вспомнила о картине, которая когда-то совершенно случайно попалась ей на глаза, оставив печальное и даже немного грызущее ощущение внутри. “Гилас и водяные нимфы” Генриетты Рэй. Не позволяя себе тратить время на раздумья, Боннибель начала с самого сюжета картины, с мифа о прекрасном сыне Феодоманта и Менодики, которого влюбленные нимфы увлекли в пучину озера во время похода аргонавтов. Она говорила, выкапывая все новые факты и истории из своей памяти, нащупывая запылившиеся ящечки с потускневшими воспоминаниями и выворачивая их наружу, и даже смогла забыть о присутствии остальных и только выплескивала свое искреннее восхищение этой художницей, рассказывала, иногда захлебываясь словами, ведь стольким хотелось поделиться… “И чтобы понять, чем картина отличается от полотна Уотерхауса, достаточно взглянуть на выражение лица юноши у Рэй. В нем такая мечтательность и светлость. Он зачарован и смотрит над собой, будто не замечая всего окружающего, пока нимфы играючи затягивают его в глубь озера. Такой трагический сюжет воплощен художницей с невероятной легкостью, и в этом заключается главная заслуга Рэй.” На этом она остановилась и только тогда смогла выдохнуть, только тогда почувствовала, как кровь прилила к вискам и как душно и тесно было в аудитории. Зачет ей поставили, хотя и сделали оговорку на неподготовленность, и, взволнованная, Боннибель проследовала к своему месту. И она даже не подозревала о том, что ее рассказ отозвался музыкой в душе той самой чернокудрой незнакомки, упрятавшейся в собственные локоны на заднем ряду. Пожалуй, и сама незнакомка еще не могла этого принять.