Monsterous beauty

Яркий свет прокрадывался в комнату, играя в черных локонах девушки. С плакатов на стене на нее смотрели неистовые рокеры 60-х годов. Расположившись в самых вызывающих позах, они чувствовали себя вполне в своей тарелке и следили за каждым, кто входил в общажную комнату, провожали взглядом заблудшие в это логово души. Марселин, однако, ничуть не смущал львиный взгляд Джима Моррисона с оголенным торсом или непринужденность заигрывающего с микрофоном Роберта Планта. Ее бледные пальцы еще помнили, каково это, скользить по струнам, следуя мелодии «Stairways to heaven», помнили трель на третьей струне, когда играешь «Love me two times», и она была благодарна за эти воспоминания. Даже если сейчас с трудом прикасалась к гитаре. Старый бас, который она когда-то смастерила из топора-реликвии-их-очень-древней-и-уважаемой-семьи (почти как у Джина Симмонса на шоу в Детройте), пылился в углу, соседствуя с шестиструнным фендером из местного музыкального магазинчика. Листки с текстами песен она зашвырнула глубоко в ящик стола и заперла на ключ, который теперь болтался у нее на шее. Марселин не осмеливалась признаться себе, почему перестала играть. С грустной улыбкой на лице иногда вспоминала деньки, когда они с группой отрывались на сцене в каких-то сомнительных заведениях. Творилась дикая жуть: все запахи смешивались в один тяжелый аромат потной толпы, колонки рычали изо всех сил, народ внизу слэмил, растворяясь в излияниях гитарных соло. Когда доходило до подпевок, Марселин и Эш орали в один микрофон, потому что не хватало денег на второй, а бары не доверяли им ничего своего. Но там, на сцене, прогнувшись в рьяном порыве, она чувствовала себя нужной. Позапрошлым летом они даже решились на запись альбома. Наскребли сбережений, нашли небольшую студию где-то за чертой города, договорились о встрече. После первой сессии в студии Эш приперся в гараж, где они репетировали, и выложил на стол слегка измятую бумажку. Контракт. С лейблом. После первого прослушивания. Какой-то продюсер заходил по делам и услышал их за игрой. Марселин была в восторге: их ждало прекрасное будущее. Но после пары концертов в элитных барах Эш стал вести себя просто отвратительно. Пока группа репетировала, он сидел, развалившись в ободранном кресле, и сосредоточенно счищал грязь из-под ногтей серебряной пилкой. Он считал себя изюминкой всего коллектива. «Без меня вы бы так и продолжали играть в дешевых барах для дешевого сброда», - так он любил говорить, когда кто-то лажал. «А может, скатились бы до свадеб. Играли бы на свадьбах, а?» Может, и играли бы, если бы Эш заставил. Он стал угрозой для всей группы. Держал всех в страхе. Марселин иногда приносила ему идеи песен и воодушевленно наигрывала мелодии на бас-гитаре, но в ответ – соленая ухмылка и снисходительное «неплохо». Ей нужно больше заниматься. Если они метят на международную сцену, придется сильно попотеть, а эти песенки, что ж, это уже не их уровень. Из-за всех этих слов Марси чувствовала себя совершенно бесполезной. С трудом сдерживала слезы, окунаясь в убаюкивающие объятья худощавого парня. Эш - герой, Эш – их последняя надежда, он все делает правильно, он знает. Так она успокаивала себя долгое время. Может, даже слишком долгое. А потом она просто положила всему этому конец. Порвала все прежние связи, когда ее уже не могло не тошнить от собственной игры, когда при взгляде на угол с гитарами не оставалось ничего, кроме боли. И вот сейчас она сидела на краю постели и пялилась в тот угол. Чувствовала ли она что-либо? Хотя бы боль, как прежде, или ярость? Живую ярость от осознания собственной ненужности. Но ничего не было. Все эмоции улеглись, успокоились, и осталось только холодное безразличие. Да? Марселин рывком поднялась с постели и принялась напяливать на себя попадающиеся под руку вещи. Вечер пятницы, до экзаменов еще два месяца, и студенты устраивают хэллоуинскую вечеринку. Там можно будет немного успокоить нервы. Старые джинсы, майка, рубашка в клетку, побольше теней - за ними можно скрыть свою разбитость. Марси больше никому не позволяла заглядывать к себе в душу и переворачивать там все вверх дном. Зато других пронзала взглядом на раз-два. Щелк, и человек в ее власти. Недаром однокурсники ее побаивались. Последний штрих - черное сердечко на губах. Слишком претенциозно? Плевать. Раз в году можно позволить себе быть кем угодно, потому что быть собой – тяжкий труд и требует выдержки. Перед выходом Марси бросила взгляд в зеркало и довольно усмехнулась. Ночка обещала быть незабываемой. Их первая встреча, окрашенная в радужные цвета дискобола и отдающаяся в ушах резким звучанием колонок, была довольно спонтанной. Марселин уже не помнила, когда перестала понимать, что происходило вокруг. Проводя пустым взглядом по толпе, девушка пыталась сообразить, что она забыла в этом жутком месте, где все мерились костюмами и строили друг перед другом мрачные рожицы. Кто-то в гуще танцующих разбил стакан. Парня вытащили из центра зала и приволокли за стойку, где сидела Марселин. Его болезненный вид говорил о готовящейся нагрянуть катастрофе, и он то и дело хватался за живот. Тяжело вздохнув, девушка сползла с высокого стула и медленно скрылась с места будущего происшествия. О том парне обязательно позаботятся. Слегка пошатываясь, с отсутствующим взглядом, Марселин лениво прошагала по резиновому покрытию мимо веселящихся студентов, мимо свисающих с потолка бумажных призраков, бутафорских монстров, столиков с едой и… Пам! Розовый локон, грустный взгляд (или смущенный?), прелестное «извини» - стремительно пронеслась перед ней девушка в костюме эльфа, оставив Марселин в полной невесомости. Весь шум вдруг затих, будто колонки забросали плотными подушками, а движение вокруг превратилось в призрачное воспоминание, отголосок бушующей жизни, ее совершенно не касающейся. Мифическая девушка тут же исчезла в толпе, растворив в воздухе сладкий аромат жвачки. "Ничего страшного..." - только и слетела с губ Марселин эта фраза, запоздалый ответ, который уже некому было принять. Она долго могла бы простоять, ни о чем не думая, ничего не желая, медленно возвращаясь к реальности, к шуму, искрам и веселью, если бы не сильный толчок в спину. Какой-то верзила в парике и на каблуках случайно задел ее, и она хотела было заорать «ублюдок!», но, окинув взглядом повернувшегося к ней здоровяка, который со скромной улыбкой на раскрашенных губах начал закидывать ее извинениями, - «ой прости, крошка, как неловко», - Марселин растерянно отмахнулась и в недоумении поплелась к выходу. Сколько она стояла там, не двигаясь, упершись глазами в пустоту? И какая играла песня? В голову вдруг ударило содержимое трех выпитых стаканов, и ноги стали ватными. Черт, она потом обо всем этом подумает.