Don't cry mercy... (Сборник Драбблов)

У Дэймона есть черта. Он никогда не злится. Он сводит счеты. (В этом весь Деймон. Он не злится, он… просто мстит.) Дневники вампира (сериал)

***

— Это неправильно. — Вся наша жизнь, брат, плод грехов и пороков. Ты принес мне кровь моего мужа, а я… я приняла это. Приняла с готовностью. Словно бы так и должно быть. Но это… ужасно. Я это понимаю, но… сердцу ведь не прикажешь. Правда, брат? Чезаре не мог понять, подразумевала сестра гибель Сфорца или то… о чём они оба не решались заговорить. По крайней мере, один из них. — Прости, я не хотела, чтобы на твоей душе был столь тяжкий грех. — Если об этом… о муже, то… я бы сделал это вновь, можешь не сомневаться. — Я и не сомневалась. Никогда. Только не ты. Ты — мой смысл жизни, лишь с тобой могу я делиться сокровенным. И вместе с тем… я боюсь. — Чего? — Боюсь потерять тебя, нашу связь, — голубые глаза наполнились слезами. Кардинал готов был поклясться, что страдания сестры — худшее из возможных наказаний. — Боюсь, мы перестанем быть самими собой. Я слишком боязлива, верно? Хотя мне нет никакого дела до осуждений наших персон. Мне всё равно, что говорят о моей семье, а ты ведь знаешь, о нас говорят действительно ужасные вещи. В тавернах, борделях, за столом богатых господ — все обсуждают… — девушка, а Лукреции было не так много лет, хотя по складу ума и мышлению так не скажешь. — И что же говорят люди? — Что я потеряла невинность с понтификом, а после… не имела связи с мужем, ибо… была в… братских объятиях. — Кровосмешение? Какой вздор! — Или горькая правда. Для кого как, — глаза Лукреции покраснели. Но даже через пятьдесят лет она была бы для Чезаре самой прекрасной и самой невинной душой. — В конце концов, нашего отца считают плодом любви родных сестры и брата. — Вздор! — воскликнул мужчина, хотя и знал, что это всё может быть правдой. Конечно, Родриго старался не распространяться об этом, однако… как-то Чезаре спросил, так ли это. Отец ничего не ответил, лишь возвёл руки к самому небу, как бы моля Господа о милости. — Повторюсь, мне нет никакого дела до того, что говорят. Мне лишь важно знать, что моя семья всегда будет рядом. Ты, мама, папа и наши братья. Хочу быть уверена, что не останусь умирать в полном одиночестве. — Что же сделал с тобой Сфорца, коли в столь юном возрасте ты думаешь о гибели? — и вновь Чезаре злился. — Его уже нет. Я рада. В какой-то степени. — Тебе жаль его? — Нет, — и это была чистая правда, — мне просто всё равно. Будь он нашей крови, лишь тогда только бы что-то в моем сердце дрогнуло. Да, я была очень обижена, но… Бога ради, мой супруг был ничтожеством. И я даже не хочу думать о нём. На самом деле, все мои мысли занимаешь ты, Чезаре. Лишь ты один — царь и господин, — а это была ложь. Нет, что-что, а Лукреция никому не позволит взять главенство над собой. Она даже сумела-таки усмирить нрав своего жестокого покойного мужа. Что же до Чезаре, он был влюблён. Честно. Ни одна другая, даже самая искусная куртизанка, не могла вызвать в нём столь сильной бури, что поднималась вихрем и сносила всё на своем пути. Глядя на сестру, кардинал забывал обо всём на свете и лишь страх подвергнуть сестру моральным страданиям, помогали мужчине справляться со всеми желаниями. Нет, Чезаре Борджиа может и будет убивать. Он будет делать то, что прикажет долг, честь и Святой Отец. Но Лукреция… о, его милая и маленькая Лукреция… она не должна пасть жертвой чужих амбиций или его желания. Чезаре не станет обрекать её на подобное. — Отчего ты так спокоен? Я призналась тебе во всём, а ты… и бровью не повёл, — поведение брата, казалось, приводило принцессу Ватикана в истинное беспокойство. — Скажи же что-нибудь. — Что я могу сказать? Ты запуталась. Я понимаю. Тебе через многое пришлось пройти. Обещаю, вновь с тобой никто так не поступит. — И это всё? — мужчина кивнул. — Неужели? И ты не будешь даже злиться? — И для чего же? Ты запуталась, оно и понятно. Я убил твоего мужа. Твой ум ещё слаб, а ты сама наивна. Я убил Сфорца, потому что он посмел обидеть тебя, мою милую сестрёнку. — Значит, я не привлекаю тебя, не так ли? Как женщина, — теперь она говорила напрямую. И это было просто отвратительно. Она, считавшая, что Чезаре точно поймет и разделит с ней сладость этой запретной любви, была жестоко обманута. Хотя, он ведь прежде и не давал повода. Нет. Всё она сама. Глупые мысли и мечты. Это даже забавно. — Прости. Должно быть, стоило нам поговорить об этом ещё раньше, — мужчина хотел было подойти и обнять сестру, но та выставила руки вперёд, как бы говоря, что не желает более видеть никого. В особенности, его. Чезаре ушёл, сам только зная, каких усилий стоит оставить сестру вот так, скрывая истинные чувства и не смея поведать их даже ей самой. А Лукреция поняла, что не сможет оставить всё это просто так. Никому, даже её родному брату, не позволено так вести себя. Она — Лукреция Борджиа, храбрые мужи государства признали её красоту. Это стало делом чести. А честь для Борджиа важна. О, она приготовила для Чезаре сладкую месть — однажды он сам будет молить её о возможности того, что сегодня девушка могла подарить ему, отдать просто так. — Я Борджиа, братец. Я не приму такой ответ. Ты всё равно станешь моим. Или я не дочь Папы Римского. В этом все мы, дорогой брат. Мы не злимся. Мы мстим. Ведь мы — Борджиа, — Чезаре и не подозревал, какую участь приготовила для него любимая сестрёнка.