Семь раз, когда...

      Гу Юнь шумно выдыхает, и отражение в зеркале покрывается трепетной дымкой, выскользающей из разгоряченных легких. Голова слегка идет кругом от небольшого давления в груди, но это не беспокоит его. Скорее прибавляет какой-то развязности тонкому силуэту.       Гу Юнь, мягко говоря, не узнает себя. Черты его лица остаются такими же острыми и ясными. Привычная легкая бледность сохраняется, хотя скулы и шея покрываются розовыми пятнами, переходя чувственной росписью на лопатки и грудь — будто бабочки слюдяные крылья раскидывают.       Темные стрелы бровей сходятся над переносицей, то и дело оценивая детали, снова и снова цепляясь взглядом за излишне заметную строчку на коже или чересчур ярко поблескивающий язычок ремня. Словно без этого его вид будет менее вызывающим.       Серые глаза сверкают холодно, оглядывая тело в зеркале — сильное и высокое, но насильно расслабленное разгорающимся томлением внутри. Взгляд стекает водопадом с округлых плеч на узкие локти, проваливается в тени ключиц, замирает на острых сосках, а затем будто теряется в лихорадочном пламени, стоит глазу зацепиться за край темной материи, пересекающей его тело.       Гу Юнь волнуется.       Наверно, это первый раз, когда его можно увидеть в таком состоянии. Осколки вечно зоркого, проникающего взгляда тают, становясь глубокими, вязкими озерцами. Тонкие бледные губы под мнущими их зубами превращаются в алую мякоть вишен.       Гу Юнь судорожно вздыхает, слыша в коридоре знакомую поступь шагов: уверенную и чуть скользящую, будто крадущийся волк ступает по снегу. Чан Гэн возвращается в номер. Они договорились об этом.       Мурашки кусают загривок, под кожей искушение давит на нервы. Ловким движением Гу Юнь скрывает свои глаза скользящим кружевом алой ленты. Они так условились.       Или так проще Гу Юню, для которого изысканный кожаный корсет на его талии вдруг становится жесткой, тесной броней.       Двери щелкают ужасающе громко, заставляя мужчину вцепиться пальцами в края настенного зеркала. Вот оно уж ни в чем не виновато, хрустит тихо, будто нашептывает несвязные речи.       Гу Юнь не чувствует стыд или страх — только смущение и наполняющее его густое возбуждение.       Шумный выдох позади заставляет сердце колотиться скорее.       Чан Гэн на него смотрит.       Тело вьется под полоской черной ткани, прельщая искушенный взгляд. Тонкая талия будто стыдливо спрятана, не давая любоваться выступами ребер и напряжением мышц. Черный корсет утягивает гибкое тело, лежит по контуру, ласкает ладные бока, отдавая сумрачным бликом.       Чан Гэн стоит в паре шагов, смотрит, не моргая. В янтарном отблеске гла́за черные прожилки жадно впиваются в силуэт. Руки сжимают края холодной куртки, на которой тающий снег хрусталем сверкает. Мужчина тянет шею, цепляет взглядом узкое плечо и забирается в отражение зеркала, где пояс стягивают, будто головки змей, тонкие ремешки с серебряными бляшками.       Молочная кожа натянута, бархатом окружает тренированные, жаром наполненные мускулы. Гу Юнь абсолютно обнажен. И это невероятно красиво.       Чан Гэн дышит медленно. Легкие, словно поршни, тяжело набирают воздух, нагнетают его в теле, смешивая с вязкой слюной и кровью. Ребра, будто свинцовые каркасы печи, где огонь жрет свое топливо, неохотно поднимаются, гнутся, сдавливая стучащее сердце.       Он делает шаг. Тяжелые ботинки стучат по кафельному полу гулко.       — Цзыси…       Надсадный звук, будто осязаемый, ложится на загривок хладным прикосновением и толкает вперед. Гу Юнь вжимается грудью в гладкое стекло, ощущая, как отражение хватает кусочки тепла, лижет легкую испарину. Мурашки бегут по позвоночнику.       В ушах пространный звон сменяется ритмичным шумом бьющегося сердца. В теле напряжение нарастает, хищно хватает пальцы ног и лодыжки, опутывает крепко бедра, ложится меж покрасневших стыдливо ягодиц, на косточку копчика и забирается под корсет вдоль хребта. Становится слишком тесно и тихо, как будто опасность таится в тенях.       Но Чан Гэн не скрывается. Его пальцы ложатся на шероховатую полоску черной кожи, задевают самый край, оставляя призрачное ощущение ногтей где-то рядом.       Взгляд Чан Гэна только внешне выглядит бесстрастным и ровным, в тени сияющих алчно зрачков кровь пробивается вместе с бесконтрольным возбуждением. Острое, будто лезвие ножа, прикосновение взгляда бархатно и искушающе скользит по линии плеча и перебирается на часто поднимающуюся грудь, где черным обсидианом выступает небольшая родинка. Корсет, лежащий точно под крепкой грудью, подчеркивает маленькую точку над левым соском, где шумно бьется сердце, также как и багровый росчерк ленты, покрывающий черные глаза, оттеняет кровавую киноварь под глазом.       Гу Юнь видит, как сочные краски под веками рассыпаются пылью, тухнут и сгнивают, обращаясь в пепел. В глазах его темнеет.       От желания.       Вокруг остается лишь холодное дыхание зеркала и Чан Гэн, вбирающий жадным взглядом каждую черту, каждое движение.       Обнаженный Гу Юнь совершенно хрупкий, покорный и нетерпеливый. Выгибает спину под натиском морозного прикосновения, замирает на секунду и забывается, что в плену между двумя силуэтами — пытается сдвинуться, но Чан Гэн и отражение держат крепко, касаются обжигающими поцелуями узких плеч и бедер, заставляя дрожать мелко. Губы скользят по длинной шее, собирая душный шлейф лекарственных трав.       Чан Гэн целует медленно, по изгибу бархатной кожи спускается ниже. Пальцы вздрагивают, срываясь с жесткой пластины корсета на теплые бедра, не отстраняются, а сжимают податливое тело до белых ямочек, натаскивая на свои бедра, скрытые шершавой тканью драных джинс.       Горло хрипит, а рот наполняется пряной слюной, когда сквозь зубы выскальзывает судорожное дыхание.       — Цзыси…       Чан Гэн тянет запах парной кожи с острого крыла лопатки, носом ведет выступающий изгиб хряща до уха и захватывает в мягкий плен рта горящую рябиновой ягодой киноварную точку.       Терпение играет нечестно, бросает их, когда теплые пальцы раздвигают горячие ягодицы, хранящие следы от прикосновений — оттого и красные — и погружаются в тесное кольцо влажных мышц.       Чан Гэн задыхается от восторга, сбивчиво шепчет в самое ухо благодарности и комплименты. Разум тает и растекается от мысли, что Гу Юнь подготовил себя. И хочется спрашивать, говорить, не замолкая, о том, как это было, на кровати или же в душе, а потом хочется большего.       — Цзыси, позволь мне в следующий раз смотреть…       Гу Юнь только запрокидывает голову на высокое плечо, трется щекой о подбородок. Ощущения гуляют без узды, воспаленные, яркие и голодные. Он раскрывает алые губы и стонет гортанно.       Ощущать длинные пальцы в себе, когда они едва дразнят вход, обводят по кругу послушные мышцы, но тут же погружаются по самое основание, заставляя тесно сжаться — томительно приятно, головокружительно возбуждающе.       Для Чан Гэна — это пытка, двигаться слаженно, контролируя свои движения, глубину, угол, не позволяя себе хаотичного рывка или же короткой передышки, неумолимо подгоняя Гу Юня к послушной черте, не отвлекаясь на его умоляющее дыхание и сладострастные низкие стоны.       Рыжий, воспаленный взгляд ловит мягкие грани твердого члена, окруженного жемчужной вязью смазки. Гу Юнь трется о зеркало лбом, вздрагивая, когда головка врезается в морозное стекло, заставляя остро вздрагивать.       Чан Гэн упивается видом. Гу Юнь, словно ветка, прямой, но гибкий, пахнет таинственно — травами и возбуждающе — сексом. Его блестящий член идеально ложится в ладонь Чан Гэна, скользит в тесном плену его пальцев, оставляя капли семени. Они дорожками стекают с зеркала, покрывая пятном порока вьющееся тело в стекле. Они тихо падают на пол и звонко хлюпают под ступнями, дразня слух. Они покрывают молочные бедра, которые так хочется развести шире, меж которых так хочется врезаться, терзая собственным членом распаленное нутро.       Дорожки смазки сияют жемчужным отсветом на темном лоскуте корсета, в котором трещит гибкий позвоночник, в котором нежная кожа отпечатала фактуру материала, силуэты вставок и костей.       Гу Юню тесно в мыслях, тесно в корсете, который Чан Гэн придумал подарить ему на день рождения. Он не видит себя под игривой тенью алой ленты, но ощущает всего себя под жадным прикосновением Чан Гэна, под его судорожным дыханием и несвязной речью.       Чан Гэн берет его глубоко. Но сначала подушечкой пальца обводит мышцы за краем, пока под коленями мышцы не начинают ныть, после чего проникает фалангами, сгибает резко, почти царапая, отчего тело Гу Юня откровенно потряхивает, обдавая жаром.       — Цзыси…       Чан Гэн выдыхает резко, когда его длинные пальцы сжимают тесные бедра. Гу Юнь стонет сквозь зубы, напрягается так, что ноги не слушаются и встают на самые кончики пальцев и качаются…       Пока Чан Гэн не стонет снова:       — Цзыси…       С губ срываются надсадные стоны — непонятно, кто из них первым начинает умолять.       Чан Гэн Утыкается носом, желая с силой зажмуриться, но не смея спустить глаз с дрожащего на грани экстаза Гу Юня.       — Ты прекрасен, Цзыси.       Чан Гэн улыбается глупо и бесконечно влюбленно.