Семь раз, когда...

      На заре алый через завесу дыма разливается грязью. Восходящее солнце похоже на маленькую точку взбешенного глаза, у которого лопнул сосуд.       Смотреть на выползающую рывками из тьмы столицу тревожно и тошно, но Чан Гэну ничего не остается, как стоять на стене и вымученно встречать рассвет. Он хватается за сколотые камни, на ладони неприятно липнет серая крошка и пыль, сердце учащенно бьется. Лицо все еще горит от присутствия в небе железных машин и кораблей. В горле першит от копоти переработанного цзылюцзиня, от едкого дыма горящих зданий, от тлетворного запаха паленой человеческой плоти. В глазах вспышки света не унимаются, они режут снопом искр и жидким огнем.Прошедшая ночная атака была еще более отчаянной, еще более жестокой и кровавой.       Топливо лилось рекой, снабжая двигатели машин обеих сторон чудовищной мощью, броня скрежетала, вокруг свистели стрелы, звенело, гудело оружие. И бесконечно кричали люди.       Сейчас над миром нависает тишина.       Чан Гэну всего лишь остается смотреть на пепельные обломки города, которые торчат из земли, как безобразные зубы древних чудовищ, пока коронованное солнце медленно поднимается, пронзая своими лучами плотную завесу смога, плещущегося в пределах стен.       Враги ушли, но их присутствие могильной плитой нависло над всеми. Уродливо и неотвратимо.       В небрежной позолоте нарастающего дня, покрывающего пыль города, Чан Гэн наблюдает, как Черный Железный Лагерь собирается вдаль.       Снова на войну.       Снова они где-то там будут вершить судьбу своей страны, водружая собственные тела на алтарь смерти, пытаясь выкупить свободу людям.       В такие моменты Чан Гэн старается не задумываться, что эти воины молчаливо собирают лучшее оружие, спешно чинят доспехи и складывают провизию. Никто из них не снимает броню. Со вчерашнего вечера солдаты облачены в свою железную форму. Многие не снимут ее больше никогда.       Темные глаза Принца грустно смотрят на тонкую базальтовую фигуру, будто искусным мастером вырезанную из камня. Но она движется, быстро и четко, не позволяя себе ленивого изящества или размеренности.       Его Цзыси сейчас вовсе и не Цзыси, а Великий Маршал Аньдинхоу Гу. Он не снимает даже шлем, чтобы голова могла передохнуть после кровавой суеты. Только поднятое забрало позволяет уловить черные росчерки ресниц и глаз, алый всполох губ, дает поймать крупицы родного человека, который всего через пару часов исчезнет где-то вдали.       И только неверные птицы будут связывать их.       Чан Гэн так и не успел сказать Цзыси, что так долго лелеял в своем сердце. Эта мысль, это чувство родились, когда он блуждал по улицам столицы, прячась от чужих взглядов под капюшоном, пересекал рыночные площади, наблюдая за жизнью простого люда из тени кареты.       Чан Гэн касался этого сокровения кончиками пальцев, перебирал изящество и легкость, слушая чарующий звон, чувствуя себя невероятно счастливым. Но стоило ему обратиться к своему ифу, как тонкость каменела и превращалась в свинец, как слова трещали и падали неловким молчанием, как прекрасное, любовное оседало обрывками и пеплом перед Гу Юнем.       Чан Гэн просто боялся.       Он боится и сейчас, касаясь под отворотом своего золото-грязного ханьфу маленького комка нежности. Пальцы вязнут в прохладе, сердце бьется так сильно и часто.       Могут ли быть сожаления, когда они могут видеться в последний раз?       Пока Чан Гэн бежит со стены, за спиной развеваются плащом сомнения: что Гу Юнь откажется от его любви, что Маршал растворится за горизонтом, не вернется и Чан Гэн не сможет оплакать его. Он больше не скажет ему, как сильно любит его. Как он желает его. Как он хочет…       Мысли разлетаются в прах и неясный шелест, стоит Чан Гэну широкими шагами подойти к Маршалу и взять его за горячий металл брони. Щитки кольцами обхватывают тонкое запястье — как может там крыться безграничная сила, что повергает в страх варварские племена? Его маленький ифу такой хрупкий!       Чан Гэн снова думает, что Гу Юню впору только в поместье сидеть под его заботой, но…       Он опять отпускает его на войну.       Гу Юнь привычно щурится.       — Чан Гэн?       Голос Гу Юня надсадный. Если глаза отражают храбрость и упорство, не пуская за стекло к душе, а броня — к телу, то ржавый хрип обнажает усталость и боль.       Сердце Чан Гэна снова холодеет болезненно. Неужели он не видит его? Неужели еще и болезнь пытается отнять у него его маленького ифу?!       Под взглядом изумленных солдат и старательным взглядом Шэнь И куда-нибудь в сторону Чан Гэн тащит Гу Юня. В его голове сейчас так пусто и холодно, будто извечно мерзлые обломки скал, скользкие ото льда и колючие от снега, окружают его, иглами вершин врезаясь в мякоть тела.       Он тащит его в коридоры крепостных стен, шагает по камням настолько ровно, что Гу Юню кажется, что перед ним одна из машин института Линшу. Это страшно.       Пространство под стенами предназначено для хранения оружия и припасов, потому здесь никого сейчас нет. Одна паровая лампа висит на входе, рыжий отблеск бросая на часть стен. У остальных вьются тени и сомнения. Здесь гулко и холодно.       — Чан…       Гу Юнь снова зовет его, но не успевает договорить, как Принц разворачивается.       — Ты меня видишь?! Видишь?! Цзыси!       Эхо рябью скрежещет по камням, бьется уродливо, не в силах выбраться, рычит, словно скалится, готовое броситься.       Чан Гэн кричит тяжело и исступленно. Хватает запястья больно, испытывая ненависть к этой броне. И благодарность. Он мечется до тех пор, пока его горячее лицо не ловят гладкие руки. На них черные перчатки с железными вставками, и впору ярости вновь бешено вздыбиться, но ее давит ясный взгляд Гу Юня.       — Я тебя вижу. Чан Гэн. Я тебя вижу.       В пышных парадных одеждах Гу Юнь легко скрывает свою хрупкость. Броня же ложится плотно, стискивая тело, подобно прутьям клетки, однако она позволяет Гу Юню быть с Чан Гэном почти одного роста.       — Я тебя вижу.       Гу Юнь повторяет почти шепотом и наклоняется к Чан Гэну. Целует его горькие губы, царапает щеку забралом шлема.       Они стоят так долго. Плотная каменная кладка не пускает к ним звуки извне, будто их не ждет никто, будто Шэнь И не будет снова закатывать глаза и ворчать, какими непотребствами они там еще занимались.       А Гу Юнь и Чан Гэн просто целуются, томно и тесно прижимаясь губами, лениво и тревожно прерываясь, будто боясь, что в следующее мгновение придется уйти.       Чан Гэн так и не решается снять шлем с головы своего ифу, а, просто уткнувшись носом куда-то в закрылки, сквозь металлический запах ловит парной запах тела.       Это не может длиться вечно и заканчивается, когда до них упрямо добирается шум с улиц. Кажется, сборы закончены. Остается всего один миг, чтобы решиться.       Гу Юнь смотрит в глаза Чан Гэна, когда вдруг они становятся красными. Когда все вокруг становится красным, будто кровь, пролившаяся с бесконечными ливнями.       Зацепившись за острые грани шлема, мягко струится по голове Маршала, ниспадая на плечи, тонкая алая вуаль, звеня маленькими бубенчиками. Она легкая, сияет тонкой серебряной нитью, проходящей через все полотно шифона.       Гу Юнь смеется, борясь с подступающим смущением, когда Чан Гэн подходит вплотную и пылко выдыхает:       — Цзыси… Давай поженимся.       Вот так просто.       Гу Юнь отчаянно краснеет под пологом и смотрит на зачарованное лицо Чан Гэна, в глазах которого багровый пляшет восхищением и ошеломляющим желанием.       Ничего более романтичного и глупого мир не узнает.       Гу Юнь смотрит в сторону, кусает губы, чтобы скрыть улыбку и вдруг отступает назад. Одновременно хочется выть, смеяться и плакать. Из всех возможных людей на свете, с кем его могла связать судьба, ему достался именно этот мальчишка.       Гу Юнь накручивает на железный палец кисточку и игриво смеется.       — Я тебе отвечу на это, когда вернусь в столицу. А пока так и буду носить!       Доспехи пресно бренчат на стыке, сапоги бьются гулко подошвой о камни, заглушая самозабвенный звон колокольчиков свадебного покрывала.       Гу Юнь все еще хихикает про себя, когда касается двери, чтобы выйти на улицу. Он настолько бесстыжий, что готов вот так выйти к воинам и Шэнь И, который обязательно попросится у Императора отправить его не на границу, а на другой конец мира, лишь бы не видеть такого Маршала и не слушать его нравоучения, как нужно невесту себе искать.       Но Гу Юнь замирает. За этой дверью не будет места их маленькой с Чан Гэном любовной игре, их отчаянным мечтам и порой болезненным чувствам. Мягкий шепот, которым они обменивались в теплых кроватях, обсуждая очередной политический ход, давно перестал существовать. Забудется и это мгновение, наполнится бесконечным ожиданием вражеского появления из теней, яростной и грязной борьбой за существование своей страны и дома.       — Ну хорошо!       Гу Юнь разворачивается, на губах снова улыбка довольная. Чан Гэн уже тут как тут, стоит вплотную. Что за глупый ребенок.       — Мы поженимся.       Гу Юнь еще никогда не ощущал столько неловкости и счастья одновременно. Два потока наполняют его, образуют водовороты, в которых разум тонет. Даже мысли о кислом выражении лица Шэнь И не помогают прийти в себя.       Глаза Чан Гэна сияют, как луна и звезды на фоне бездонной осенней ночи. Он долго думал, что его никто не полюбит, а сам любил всем сердцем.       Гу Юнь переминается с ноги на ногу, краснеет под этим откровенным, влюбленным взглядом. Принц упивается скудным бликом маленьких колокольчиков, переливом алого шифона, под которым лицо его Цзыси даже в окружении железных щитков остается мягким и самым дорогим, что у него есть. Его не смущает, что Гу Юнь не отмылся от чужой крови и копоти, стоит в доспехах Черного Железного Лагеря, готовый уйти за горизонт, а на голове у него свадебная вуаль.       — Может, поднимешь ее уже?       — Ты в ней невероятно красив.       Этот мальчишка!       Чан Гэн возвращает улыбку и касается мягких углов ткани, под дивное пение бубенцов открывая лицо своего суженого. Но неожиданно Маршал делает еще один выпад — как же без свадьбы в стиле Гу Юня! — подается вперед, и они вдвоем оказываются в алой тени.       — Теперь ты тоже невеста!       Довольный своей проказой, Гу Юнь упускает момент, когда Чан Гэн ловит его губы, сводя на нет всякие глупости.       Их поцелуи простые и душные, а не дикие и горькие, взахлеб, когда ночь дает им время. Сейчас его просто нет, и хочется напоить грудь тихой радостью.       — Вернись, хорошо?       — Я вернусь.       Гу Юнь выдыхает еле слышно. Фокусируется на любимом человеке, отмечая, как Чан Гэн красив под складками свадебной вуали. А ведь придумал же! Где-то достал ее, носил с собой!       Гу Юнь ловким жестом стягивает звенящую ткань, сжимает в руке и уходит на улицу.       — А это я заберу с собой!       Чан Гэн даже не сомневается, что Гу Юнь будет дразнить этой вуалью Шэнь И по вечерам. Но ему совершенно не стыдно.