***
— Да кто ты такой, чтобы ставить нас на колени? — с вызовом произносит та, поднимаясь с пола. Она чувствовала всем телом, что главные герои ограбления направили, в ее сторону оружие. Мотивация этого действа оставалась тайной и для самой Элизы, но она надеялась, что если и пристрелят, то хотя бы не здесь. Отвели бы в комнату неподалеку, застрелили и оставили бы тело валяться в знак того, что нельзя перечить грабителям, а уж тем более их лидеру. — Ты идешь со мной, — произносит темноволосый мужчина, жестом руки давая знак сообщнику, чтобы тот провел девушку за ним. Одним только взглядом он мог унизить любого из здесь присутствующих, одни только глаза выдавали в нем лидера по натуре. Он был главным среди тех, кто осмелился «поднять руку» на Монетный двор Испании. Неужели действительно пристрелит? Может, нужно было молчать в тряпочку? Может, стоило бы просто следовать указаниям, забив на чувство собственного достоинства? Девчонка даже не шишка этого общества, не чья-то дочка, у нее нет влиятельных знакомых — двигателем стали обычные наглость, неумение вовремя засунуть язык в задницу и шило в той самой заднице. — Нет, — твердо произносит та, скрещивая руки на груди. Ее возражения не вызвали никакой резкой реакции, которая могла бы хоть как-то встревожить народ. Мужчина просто глянул на нее, явно давая понять, что пора бы заткнуться, пока не стало хуже. В душе затаилось чувство, будто в назидание остальным ее прилюдно унизят, или повесят в холле, или придумают иное ухищрение. В общем, в голову лезли самые отвратительные мысли в духе «прощайся с жизнью, идиотка». По итогу, страх взял свое. Блондинка любила жить, любила приключения, чувство свободы и вседозволенности в рамках закона, который она мечтала безнаказанно нарушить. В какой-то степени она завидовала грабителям, но сама бы ни за что не решилась. Пришлось подчиниться, чтобы не получить пулю в затылок, о которой упорно намекал пистолет, периодически упирающийся в черепушку. Они оказались в кабинете директора, шикарно обставленном, с мягкими диванами и пуфами, резными шкафами и кофейными столиками. Все явно сделано из наилучших материалов на благо руководителю предприятия, чтобы он нежил свой, наверняка толстый, зад в этом шедевре мебельного производства. — Как тебя, прости? — равнодушным тоном произносит мужчина, после того, как они остаются наедине. Его холодный взгляд подмечал каждое даже незначительное изменение во взгляде или мимике. Он наблюдал, словно хищник, выжидающий удобного момента, чтобы напасть и порвать в клочья какую-нибудь несчастную антилопу. Изучающий взгляд скользнул мимо, оценивая сидящую перед ним девицу, что осмелилась открыть свой рот там, где требовалось молчать. — Элиза, — чуть прищурившись гворит девушка. Часть ее коротких волос была собрана в какое-то нелепое подобие сложенного вдвое хвостика на макушке, а остальная часть просто расположилась ниже. Солнце освещало все неидеальности кожи. Она нервничала, нервно стучала пяткой по воздуху, чтобы не издавать лишних звуков, хотя и старалась делать невозмутимое лицо и держаться максимально спокойно. На самом деле стоит грабителю сейчас нажать на больную точку, да даже просто надавить или прикрикнуть, она расплачется и сломается морально. — Берлин, приятно познакомиться, — произносит тот все тем же тоном. — Так вот, сеньорита Элиза, не стоит разлагать наш дружный коллектив. Вся наша кампания продумана до мелочей, в том числе и выпады таких как ты. Если ты будешь мешать нам, то это будет очень легко исправить. Он красноречиво достает пистолет и кобуры и кладет его на стол рядом с собой. — Я надеюсь, что достаточно доходчиво все объяснил и мы будем сотрудничать, — он приподнимает брови, чуть больше облокачиваясь о стол. — Если тебя успокоит, то вы — просто гарантия нашей безопасности. У на нет цели вас убивать, это скорее лишнее телодвижение, которое способно испортить настроение всем присутствующим и усложнить ситуацию в целом… Поэтому ты либо закрываешь свой рот, либо мы прощаемся с тобой, ты все поняла, дорогая моя?***
И Эл слушалась, исправно выполняла свои обязанности. После этого разговора была еще не одна случайная встреча с переговорщиком. Они пересекались всюду, то в коридорах, то на рабочем месте, то в холле, то в столовой, то во время многочисленных ЧП. Несколько раз в час они видели друг друга и незаметно привыкли, если в кучке людей не находили друг друга взглядом чувствовали себя как-то не так. Элиза всегда могла узнать его из десятка людей, одетых абсолютно одинаково, равно как и он. Почему-то что-то зацепило внимание, не то безмерная глупость девчонки, не то чрезвычайная горделивость Берлина — неясно, загадка почти как убийство Кеннеди.***
— Элиза, позволь, — произносит тот, тихо подойдя сзади, словно нарочно подкравшись, и напугав этим девушку, что занималась своим делом по выпуску очередной партии купюр под начальством Найроби. Они успели даже сдружиться, непонятно, что за Стокгольмский синдром, но как-то очень уж резво она нашла подход почти ко всем грабителям. Если это не дружба, то как минимум приятные знакомства, которые позволяли ей страдать немного меньше остальных от неуверенности в том, что завтра наступит. Молча она оборачивается к мужчине и только сейчас осознает, что что-то переменилось в ее восприятии этого высокомерного говнюка. Она смотрит на него не с вызовом в перемешку со страхом, а с каким-то теплом и принятием. Почему-то он кажется ей привлекательным, сильным, статным. Она влюбилась? А он? Неужто он тоже смотрит на нее и тонет в синеве глаз? А может это просто плотское желание снять стресс после заварухи, в которую она невольно, он нарочито ввязались. — Найроби, я забираю ее! — ставит перед фактом брюнетку, получая в ответ лишь недоумевающий взгляд и всплеск эмоций аля «какого хера, Берлин, ты тормозишь работу». Пара идет по коридорам, которые сменяют друг друга едва успев начаться. Элиза чувствует, как ее запястье сжимают чуть крепче, шаг становится все быстрее и от этого она вынуждена едва ли не бежать вслед за Берлином. Девушка не понимала, что ее ждет там, впереди. Может быть, она провинилась и ее снова ждет разговор с поучениями, может быть ей нашлась какая-то другая работа, может быть надо что-то помочь разобрать. Господи, так много вопросов, но минимальное количество ответов. Неизвестность пугала даже немного больше, чем пуля в лоб, ведь в этом случае хотя бы понятно, чего ждать. Они останавливаются у одного из кабинетов в темном переходе между промзоной и отделом с офисами. Они стоят посреди прохода, друг напротив друга. Наконец, можно перевести дух и перестать торопливо перебирать стопами по гладкому полу. Лидер банды смотрит на пленную, замечая блики в глазах от тусклого света настенных ламп. Пахло пылью и старыми книгами, непонятно, откуда взялся этот запах, но он царил в воздухе. — Что случилось? — шепотом спрашивает девушка, боясь нарушить тишину слишком громким голосом. Эл не понимала, что ждет ее, почему он вновь позвал ее с собой. Кажется, что-то не так, но что? Почему чувствуется какая-то кардинальная перемена в его взгляде и... ауре? Чувствуются явные перемены. Или он просто замечательный актер? — Нужно разобрать кое-какие бумаги, — отвечает тот, заметно сократив дистанцию. Берлин заставлял девушку пятиться под его напором и в конце концов врезаться спиной в стену. Он чуть «робел», делая вид, словно ему снова 15, а это была его первая влюбленность, которую вот-вот разрушит легкое дуновение ветра с запахом парфюма другой девушки. Берлин не новичок в подобных делах, да и нерешительность не свойственна мужчине. Ему нравилось наблюдать за смятением Эл, как она не знала, что сделать или сказать, но в то же время понимала, к чему все ведет и не сопротивлялась, как глаза все больше покрывались пеленой желания, и как отступала осознанность, страх перед тем, кто лишил ее привычного быта. Блондинка решается действовать, это было ровно тем, на что и был расчет. Она пристально смотрит в глаза, подмечая хитрый и самодовольный взгляд, улыбается уголками губ и, уцепившись за воротник комбинезона, притягивает мужчину к себе. Ее развели как малолетку. Если бы она помедлила еще пару секунд, мужчина бы сам взял инициативу в свои руки, хотя ему, как никому другому, свойственны терпеливость и способность добиваться того, что желает. Их губы соприкасаются в пылком поцелуе с привкусом алкоголя, который мужчина отведал перед тем, как пойти в цех, на поиски своей добычи. Не то это было средством избавления от внутренних переживаний, не то просто прихоть — известно одному ему. Кстати, Берлин заранее знал, что заставит эту девку почувствовать себя шлюшкой и умолять трахнуть ее поскорее. Он решил это ровно в тот момент, когда пересекся с блондинкой в последний раз на лестнице, увидев ее с завязанным на талии верхом комбинезона, тщательно собирающей волосы во все то же подобие пучка. Не отвлекаясь друг от друга они вваливаются в кабинет за незапертой дверью, падая на какую-то софу, не замечая ничего вокруг, надеясь, что здесь никого не окажется. Это был архив и теперь стала понятна природа причудливого запаха. Солнечные лучи бесстыдно подглядывал за парочкой, будто намекая, что сейчас в космосе все будут знать о беспринципном сексе между, грубо говоря, пленной и надзирателем. А где космос, то где-то недалеко, наверное и Всевышний, который явно осудит такие отношения, хотя… кому не все равно? Спустя время, когда уже начинали болеть губы и хотелось нормально вдохнуть, а не коротенькими урывками длинною в полсекунды, мужчина отстраняется, медленно и тягуче, заставляя Элизу тянуться за его губами, как умирающий от жажды за глотком воды. Темноволосый ухмыляется, высокомерно приподнимая брови. Всем своим видом показывает собственную значимость, поднимается с дивана и наигранно самозабвенно подходит к столу, облокачиваясь бедрами о его край. Он с удовольствием наблюдал за растерянностью девушки и немым вопросом в ее глазах. Неужто он и вправду сейчас заставит тупо перебирать бумажки в поисках одной единственной? Сука! Если это так, то она пошлет его нахуй, предварительно ударив о шкаф головой. Ну, таков был план, которому, очевидно, суждено провалиться в самом его начале как минимум из-за явного силового преимущества Берлина. Однако планы грабителя были иными. Он немногословным жестом, буквально пальчиком, поманил девушку к себе, а та, не сопротивляясь ни секунды, подошла, о чем ей не то было суждено пожалеть, не то вспоминать со смущенной улыбкой до конца жизни. Она повторила его положение тела, встала рядом «в позу», только еще скрестила руки на груди, для большей деловитости. — Что нужно делать? — тихо спрашивает та, опустив взгляд. Уже готовая, что ей укажут на огромный шкаф с фразой аля «разбери это говно и найди бумажку с перечнем номеров всех правителей Испании чисто по приколу». И тогда уж она точно опрокинет этот шкаф, пнет кипу вывалившихся бумаг и брутально покинет чертов архив. Однако мысль прервали резким толчком. Незаметно для Элизы, Берлин уже стоял перед ней, заставляя упасть на поверхность стола, чуть ударившись лопатками. Пока та морщилась от неприятных ощущений в спине, мужчина встал непозволительно близко, по-хозяйски руками раздвинув ее ноги, нарушая все мыслимые личные границы. Возбуждение накатывало волнами, ведь происходящее здесь было чем-то новым, ранее неизведанным… Девушка чувствовала, как тянет нижнюю часть живота, как на коже появляется испарина. Она привстает на локтях в попытках одарить грабителя осуждающим взглядом за причиненный ущерб. Однако даже пристальный укоризненный взор, встретившийся с хищными глазами Берлина, не спас девушку от крепких, властных рук. Мужчина плавно, но отнюдь не нежно, расстегивает молнию на женском комбинезоне, оголяя чуть мятую серую футболку и край трусиков цвета изумруда. Как же, блин, не вовремя она надела этот набор белья. Розовый лиф с вишенками и зеленые трусы — что это вообще? Совсем не подходит для подобных интимных встреч с парнями. Но в свое оправдание можно сказать, что она не собиралась попадать в такую передрягу, а тем более трахаться с одним из виновников этого умопомрачительного события. Мужчина склоняется над ней, едва ли не касаясь кончиком носа чужого лица, а торсом — тела. Оба чувствовали горячее дыхание на коже, щекочущее нервы и душу, вынуждающее сердце пропускать удары. Одной рукой он упирался в стол, чтобы не завалиться на нее и не придавить своим весом, а другой, прямо через белье и комбинезон надавливал на промежность, чуть ее массируя. Уж в чем, а в физиологии женского тела он разбирался, а потому следующим выверенным движением руки попал в самую чувствительную часть. Такая манипуляция заставила ахнуть и вдохнуть побольше воздуха. Теперь все уж точно обернется совсем не канцелярией. Элиза сжала ладони в кулаки, чуть напрягая промежность и поджимая пальцы ног. Она чувствовала, как намокала ластовица ее белья, а по телу побежали мурашки. Требовательные руки доставляли удовольствие даже через толстый слой одежды, а внутреннее напряжение отступало, уступая место наваждению. Забывались и комплексы, связанные с несовершенствами ее тела. Впрочем, а какая девушка полностью удовлетворена собой? — Бер…лин… — шепчет девушка, едва сдерживая стоны, когда рука пробирается ближе к заветному местечку, и в ответ получая лишь тихое «чшш». Теперь пальцы хозяйски блуждали на поверхности трусов, чуть проникая внутрь вместе с тканью. В местах, где ткань чуть съехала, она ощущала тепло его рук, вздрагивая от этого и сжимая кулаки чуть сильнее, впиваясь ногтями в кожу ладошек. Прежде она и подумать не могла, что в такой обстановке можно предаваться разврату, что можно настолько наслаждаться моментом… Берлин ласкал ее киску, вынуждая прогнуться в пояснице приближаясь грудью к его телу, задыхаться от наслаждения и срываться на тихий стон. Если прикинуть, сколько ему лет, то он вполне мог бы быть ее отцом, а сейчас она желает всем своим существом стать его любовницей. Температура тела повышалась, хотелось скинуть этот дурацкий комбинезон, что стеснял движения и не давал нормально вздохнуть, чтобы хоть немного избавиться от жара, однако пока не представлялось возможности. Секунда промедления, пристального взгляда глаза в глаза и пальцем он проникает внутрь. Стон срывается с губ, вынуждая снова упасть на спину и прикрыть рукой рот. А если кто-нибудь услышит? А если этого нельзя допустить ни в коем случае? Она сдавленно произносит в ладонь: «Господи!» и просто не может совладать с собой. Плавные движения внутри развращали, она чувствовала, как все органы будто сжимаются, не давая нормально вздохнуть. Элиза коснулась своих волос свободной рукой, а потом сжала из, что есть силы. «Господи!», снова шепчет она, понимая, что происходящее на этом чертовом столе сводит ее с ума от блаженства. Берлин наслаждался не меньше, ему нравилось, когда от него, его прикосновений и взглядов девчонки текли как сучки. Он наслаждался узостью внутри, ему нравилось изучать женские тела, пользоваться ими, ублажая себя и их попутно. В сексе он был Богом, способным удовлетворить даже самую капризную. Или даже Дьяволом, ведь второй, скорее всего, гораздо ближе к такому роду развлечений. Мужчина мастерски контролировал себя, ощущая, что уже и сам не прочь резко ворваться во «внутренний мир» девчонки, разорвать ее и покончить со всем прямо внутрь, не заботясь о последствиях… Однако пока он не помучает ее вдоволь, не давая кончить и не получив свое в виде фразы на подобии «многоуважаемый Берлин, пожалуйста, трахните меня пожестче, прям до потери сознания», будет продолжать начатое. Он то увеличивал, то сбавлял темп, добавлял второй палец, третий, чуть шевелил ими внутри и продолжая движение руки. Он хитро прищурился, слух ублажали женские полустоны, которые сдерживали изо всех сил, но тщетно. Чувствуя, что Эл вот-вот станет слишком хорошо, чтобы это оказалось правдой, он остановился и медленно убрал руку, демонстративно вытирая ее о внутреннюю часть бедра. Он знал, что вот-вот та взорвется от переизбытка чувств, закипающих внутри, но не хотел, чтобы это произошло сейчас. Иначе какой смысл был тянуть? Иначе бы Берлин не был собой. Совместными усилиями стянули комбинезон с женских плеч. Сам он не собирался раздеваться, ясно давая понять, что если та хочет чего-то большего, то ей и самой придется напрячься. Здесь никто ничего не будет делать для нее. Тем более, что его Величество Берлин и без того сделал достаточно, чтобы заверить ее в серьезности намерений и качестве последующих действий. Элиза кое-как поднялась и уселась на столе, футболка чуть промокла от выступившего пота, зато теперь было чем дышать. Чувствуя, что она все еще на грани и что просто посильнее сжать ноги и порезать не поможет, тем более такой возможности нет, ведь до сих пор ее движения весьма ограничены стоящим меж ног мужчиной, да и мастурбировать под пристальным взглядом — не вариант. Конечно, вопрос сомнительный, ведь она собирается раздвинуть ноги перед этим мужчиной, но речь идет скорее о внутренних неурядицах. Действовать придется ей, это ясно. Пускай руки и не слушались ее в полной мере, но теплыми ладошками она уперлась в крепкую грудь, плавно спускаясь ниже, сопровождая свою руку взглядом. В это самое время на лице Берлина сияла самодовольная, как и всегда, ухмылка. О, как же он был собой доволен, насколько же ему нравится все происходящее и как тщательно ласкают его эго. Всегда приятно, когда девушки делают какие-то грязные штуки для того, чтобы их поимели. Да и в целом, уж очень ублажает тот факт, что делают для него что бы то ни было просто потому что он есть. Берлин остро ощущал каждое прикосновение изящных рук, чувствовал легкую дрожь в них, проникался аккуратностью двидений и их одновременной решимостью. Элиза, дойдя до заметного бугра в паху, поднимает голову, чуть склоняет ее на бок и заглядывает в глаза, сжимая ладонь. Она ждала реакции, какого-то хоть малюсенького вздоха, и получила: Берлин заметно выпустил воздух из легких и его губы сжались чуть сильнее, однако ухмылка с лица так и не сходила, скорее разразилась каким-то более дьявольским светом и взгляд это подтверждал. Точно Дьявол, никакой не Бог. Нет-нет-нет, святости в нем не видать совсем. Рука девушки игралась с напором хватки, то чуть оглаживала, то стискивала, то имитировала движение вверх-вниз, то вовсе останавливалась… Она хотела повторить на нем его издевательство. Вторая рука уцепилась за собачку на комбинезоне и решительно дернула ее вниз. Берлин схватил ее за руку, которой она измывалась над его мужским существом и хозяйски притянул к себе, вынуждая припасть телом к телу. Такое невозможно терпеть, особенно когда сам достаточно возбужден. Темноволосый по-прежнему был между ее ног, а потому резким движением прижался пахом к ее промежности, заставил девчонку едва ли не взвыть. Эл хотела было вырваться, но и вторая ее рука оказалась в цепких лапах грабителя. Он сильнее прижал ее к себе, максимально сблизил лица, смотря прямо в душу. Только сейчас, в лучах солнечного света она разглядела его глаза… Карие с зеленым отливом… Таких глаз она не видела раньше, во всяком случае никогда не рассматривала так пристально. Берлин провел кончиком языка по девичьей щеке, плавно опускаясь вниз, но не отпуская ее рук. Как только ткань комбинезона оказалась ничем не поддерживаемая, она спала вниз. Мужчина спускался ниже по шее, обжигая нежную кожу дыханием, оставляя после себя влажный след. К животу, целуя его через футболку, а у самого низа, ухватился зубами за кончик футболки и поднял его, обнажая светлую кожу и мягкий животик. Он, кажется, предал свой стандарт худощавых девчонок, купился на харизму и несовершенства этой девки, ему нравилось все в этом теле и, кажется, он поймал себя на мысли, что хотел бы узнать и душу, что кроется в нем. Зубами он цепляется и за край белья, стягивая его. Объемные, спортивные бедра с едва заметными растяжками впервые открылись его взгляду. Все это казалось ему таким… привлекательным, он удовлетворенно взглянул на смущенное лицо девушки, которое от этого еще больше покрылось румянцем. Берлин чуть облизнулся, словно волк, готовый отведать лакомство, и резко выпустив чужие запястья из ладоней, приподнял ее в воздух, сжимая ягодицы в руках до побеления костяшек и получая в ответ на это тихое шиканье и еще большую близость женского тела к себе. Он чуть прикусил нижнюю губу, вновь ощущая, что кровь сильнее приливает к члену. Невыносимо терпеть этот чертов стояк. Он вновь усаживает ее на край стола, вынуждая лечь на спину и хищно облизываясь, скидывает комбинезон, более не нуждаясь в дополнительном приглашении или ласках. Он избавляется от нижнего белья и плавно проникает внутрь, вынуждая девчонку вскрикнуть, а после вновь зажать себе рот ладонями. Он двигался уверенно, постепенно становясь более грубым и жёстким. Впервые он не смог устоять перед соблазном, впервые срывался на грубость так быстро. Он вбивал девчонку в стол, наслаждаясь ее стонами и вскриками «о боже, Берлин!», «о да!» и всякое такое, в этом духе. Темп нарастал, подобно лавине, которая с каждым метром приносила с собой все больше снега. Он не щадил ни себя, ни тем более ее, выколачивая всю наглость, неповиновение, сквернословие — все грехи, нажитые за последние лет 20. Однако только таким положением дел все не закончилось. На прочность были проверены кресла, диван, еще один стол, подоконник — все, что можно было использовать в качестве опоры. Незаметно оба вошли в кураж, не помня ни стеснения, ни приличий. В воздухе парил запах двух парфюмов, смешанный с кислинкой пота, было душно, будь помещение поменьше — запотели бы окна. Тело уже не слушалось, сил не оставалось ни у кого, оба измотаны до предела, а потому просто рухнули на диван и едва ли могли и слово сказать. Их не было час, а может больше. Подозрения конечно же возникнут, но кого это волнует, особенно если учесть всю пылкость происходящего здесь. — Андрес де Фонойоса… — Элиза Фернандес… — Приятно… — Да… Чуть отдышавшись и кое-как поднявшись, они натянули на себя недостающие части одежды, все еще тяжело дыша. Казалось, что сейчас невозможно ровно встать и простоять и минуты. Все тело сводило и болело, ноги не гнулись, а внутри все неприятно болело. Если бы они считали, сколько раз вынудили друг друга кончить… К счастью, не считали. — А ты, оказывается, извращенка редкая, — саркастично произносит Берлин, стоя лицом к окну, напротив которого со скрипом одевалась Эл. Она недовольно поднимает на него взгляд, на что получает очередную реплику, — Кажется, маловато тебе оказалось. — А что же ты не доработал? Стар стал, чтобы за один раз все сделать как надо? — ехидничает та. Пожалуй, с этого дня и началась преступная история любви.***
С момента окончания ограбления, когда Элиза уговорила Берлина не лезть под пули, вытащив в этот чертов туннель, прошло чуть больше месяца. Они уже находились в Германии, в каком-то шикарном коттедже, владелец которого был надёжным поставщиком, скажем, укрытия для парочки преступников. Жизнь в роскоши, на окраине Дрездена — лучший из вариантов для тех, кого разыскивают все правоохранительные органы Испании. Они ни в чем себе не отказывали, не заботились о скрытности, не боялись ублажать все прихоти… У них нет никакой связи с внешним миром — ничего, что могло бы нарушить новый уклад жизни тюремным заключением. Все, определенно должно пойти по плану. Обязано. Они заслужили спокойствия и более мирных приключений на свои непоседливые задницы. Например сегодня их ждал театр, классическая испанская постановка, куда они заявятся как король и королева мероприятия. Берлин привил Элизе любовь к роскошеству за считанные минуты, стоило ей только примерить платье от какого-то именитого дизайнера, фамилию которого она не смогла запомнить ни с первого, ни с третьего раза. А впрочем, это и неважно. Так вот, Элиза, а теперь и Рейкьявик, не могла оторвать глаз от красавца, чей силуэт подсвечивался в дверном проеме. Берлин, теперь Андрес, плавно подошел к кровати, на которой сидела девушка, до его появления мучавшаяся с неудобной застежкой на туфлях. То и дело с губ срывалась ругань, когда в очередной раз не выходило закрепить этот вычурный замок. Мужчина, припав на одно колено, молча убрав ее руки от изящных щиколоток, легко и быстро решил эту загадку с застежкой, лукаво улыбаясь. — Ручки у кого-то из жопы растут? — произносит тот, приподнимая одну бровь в привычном жесте. — Что б ты без меня делала? — Спасибо и иди в жопу, дорогой мой, — фыркает та, после чего посылает воздушный поцелуй и демонстративно, походкой от бедра, направляется к выходу из комнаты. Откуда успела понабраться таких нелепых манерностей, благо они были лишь показушными и заканчивались там де, где и начинались. — Только если в твою! — кидает он вслед, провожая взглядом обладательницу великолепной фигуры и вычурного платья. Стоило бы поторопиться, но Берлин решает остановиться у зеркала, в очередной раз поправив прическу и посадку пиджака. Для него всегда был важен внешний вид, а потому он не гнушался уходом за собой. Но так как время неумолимо бежало вперед, что он чувствовал как никто другой, все же пришлось ускорить шаг и спуститься вслед за избранницей. — Андрес, знаешь что? — загадочно произносит та, доставая сигарету из пачки и поднося ее к губам. — Что? — нарочито спрашивает тот, зная заранее ответ. — Нравишься ты мне что-то, — задумчиво произносит та, смотря на себя в зеркало и выуживая зажигалку из кармана. Берлин приобнимает девушку за талию, волевым движением притягивает, разворачивая ее к себе лицом, двумя пальцами вытягивая сигарету из губ, и целует, отвечая на ее реплику. Нежный, проникновенный, будоражащий кровь поцелуй. Он влюбился, как мальчишка. Снова поверил в любовь. В шестой раз. Рейкьявик смотрит в его глаза и видит свет, но не блик от освещения, а внутренний, исходящий из глубины его, казалось бы разрушенной, души. Она смогла немного подлечить его внутренний мир, невольно подарила желание пожить подольше… Берлин помогает накинуть на женские плечи пальто, отдает сигарету, одевается сам и они выходят из их «убежища». Эл, наконец, закуривает и прикрывает глаза, поднимая голову к небу, где сияли миллиарды ярких, переливающихся звезд. Из легких вырывается дым, ветер ласкает лицо, играется с волосами и подолом шелкового платья… Время будто остановилось на миг, растягиваясь в маленькую вечность, девушка открыла глаза и увидела медленно поднимающийся к небу дым, постепенно рассеивающийся в вышине, затянулась еще раз, чувствуя горечь табака и затаила дыхание. Когда собственнические руки Берлина вновь ухватили ее за талию, соскользая все ниже, время вернулось в привычное русло. Она мечтала о таких отношениях. Мечты сбываются. Они снова встречаются взглядом, внимательно смотря друг на друга… — Люблю тебя, мартышка, — произносит Берлин, касаясь подушечкой пальца кончика ее носа, получая в ответ сигаретный дым в лицо и хихиканье. — Точно обезьяна, кошмар, с кем я связался? — С лучшей женщиной в твоей жизни, — непринужденно отвечает она и, туша сигарету, выкидывает то, что от нее осталось. Короткий поцелуй и Эл усаживается на переднее сиденье их новенького автомобиля через учтиво открытую мужчиной дверь. Андрес за рулем — лихач редкий, он ловко владеет автомобилем на дороге, поначалу заставляя девушку то и дело вздрагивать и покрепче сжимать в руках ремень безопасности. Сейчас уже это не вызывало такую бурю эмоций, как раньше, но все равно было не по себе. Никакие просьбы не останавливали пылкий нрав Андреса. Скорее разогревали интерес и заставляли лишний раз разогнаться или резко свернуть в противоположном нужному направлении, чтобы та зажмурилась от резкости поворота или даже взвизгнула. — Слушай, если тебе не хватает экстрима, давай я тебе приготовлю рыбу фугу? — спрашивает та, поворачиваясь корпусом к Берлину, когда машина уже была припаркована и наступало время выходить. — Обещаю сохранить интригу до конца. Как в симс, а может даже круче. — Нет, милая моя, куда интереснее наблюдать за твоим личиком, — подмигивает тот, вылезая из автомобиля. Он отдергивает костюм, обходит машину и высвобождает из плена металлического монстра свою даму. — Фрау де Фонойоса, приглашаю вас на представление… Галантно склонившись и протянув руку, Берлин помог девушке выйти из машины и, подставив локоть, дождавшись пока девушка ухватится, они направились в помещение. Выглядели, разумеется, эффектно. Эл оттеняла красоту Андреса в светлом платье приталенного кроя, а Берлин подчеркивал неповторимость Рейкьявика своей мужественностью и статностью. Некоторые их провожали завистливыми взглядами, некоторые недовольными и одновременно восхищёнными вздохами. Реакция была разношерстной, впрочем как и контингент. Оказалось, что до начала еще достаточно времени, а потому появилась возможность просто насладиться атмосферой вчера. Их окружали колонны, расписные стены, красные ковры и изящные предметы внутреннего интерьера. Такая обстановка позволяла взаправду почувствовать себя важным в этом мире. Не торопясь, размеренным шагом они прогулялись по холлу, рассмотрели все внутренние убранства и, наконец, расположились около одного из окон, облокотившись о подоконник, не желая садиться на рядом стоящую софу. — Почему ты решила, что я тебя не пристрелю за твою наглость? — внезапно спрашивает Берлин, оборачиваясь к девушке и боком упираясь в выбранную ими опору. —Отличная тема для разговора, а главное как вовремя! Но если уж ты начал, то я не была уверена, что ты этого не сделаешь. Так что, не знаю, что мной руководило в тот момент… — задумчиво произносит девушка, повторяя движение мужчины. — Я боялась, думала, что мне не избежать смерти в этом чертовом монетном дворе. Мне казалось, что именно ты станешь тем, кто погубит меня, повесит на перилах в назидание остальным или того хуже. Но потом я стала невольно вылавливать тебя взглядом, а когда поняла, что ты делаешь то же самое, страх перед бандитом начал отступать. Понемногу, но с каждой новой встречей он зарывался все глубже… — Я хотел, чтобы ты боялась. Чтобы все боялись лишний раз выступать, перечить и не смели ослушаться. Но ты стала сбоем в этом плане, — разговор зашел куда-то в дебри их сердец. Вкрадчивые голоса были слышны лишь им двоим, а потому разговор продолжался. — Я рассчитывал, что не будет ни одного отягощающего обстоятельства в виде каких-то романтических привязанностей, но ты влезла в душу. Нет, ты просто ворвалась туда. Не знаю чем ты меня взяла, но ты это сделала… Негодяйка. Девушка улыбается в ответ на его слова, мягко касается щеки, а после… Слегка хлопает по ней, будто поощряла собачку за то, что та выполнила команду и теперь может получить свою вкусняшку. Берлин рассмеялся, корча забавную мордочку, вновь тыкая ее в кончик носа. Снова объятия, Рейкьявик уткнулась лицом в плечо темноволосого и так они простояли до последнего. Тепло тел согревало лучше портвейна или теплого пальто, а равномерное, спокойное дыхание означало лишь одно — страсть, возникшая там, в Монетном дворе, стала любовью, островом умиротворения. Отвлек сигнал к началу представления, их ждал личный балкончик и удобные кресла, в отличие от партера и других более бюджетных мест. Как-то так вышло, что спектаклем наслаждался только Андрес, а девушка просидела в своих мыслях. Она особенно остро ощутила, что ее счастье не будет длиться долго, ведь мужчина болен… Рано или поздно он ее покинет, а что останется после него? Болезненная пустота в душе и дыра, которую она, в силу характера, не даст никому заполнить. Что же будет делать она? Как будет жить одна? От подобных размышлений на глазах наворачивались слезы, которых в темноте не было видно. Элиза впервые усомнилась в том, что она по-настоящему любит жизнь. Происходящее на сцене в первом действии совсем не интересовало девушку, но ближе к антракту, она наконец смогла прогнать все переживания прочь. Придвинувшись поближе к Андресу, подсунувшись ему под руку и удобно расположив голову на плече, стала пытаться вникнуть, а по заинтересованному выражению лица поняла, что это нужно сделать как можно скорее, ведь впереди наверняка ждала жаркая дискуссия на тему представления и его скрытого смысла. Она любила слушать мысли Берлина, проникать в их глубину и наслаждаться его голосом. Господи, что за нежности лезут в женскую голову. Впрочем, не только в женскую. Андрес любил видеть заинтересованные глаза девушки, а после слушать ее точку зрения. Он любил моменты, когда они, сидя на кухне напротив друг друга, разговаривали обо всем на свете, любил помогать готовить и убираться, смотреть вместе фильмы и танцевать под разную музыку, строить планы на выходные и вместе ездить по городам выбранной ими для жизни страны. Кто бы мог подумать, что Берлин, тот самодовольный, напыщенный, преисполненный горделивость индюк окажется романтиком и примерным семьянином в нужных руках. Все меняется, иногда это абстрактное «все» кажется не тем, чем является. Любовь порой меняет людей.***
Многие дни, недели, месяцы они жили в идиллии. Даже поженились, сыграли свадьбу, отправились на медовый месяц на остров в Атлантическом океане и даже думали о детях. Все шло так прекрасно, что было похоже на сон. Бытовые ссоры, примирения, ночи и дни любви, жаркой и необузданной. Походы в кино, новые друзья, вечеринки, концерты… Веселая и безмятежная жизнь, полная счастья. Но в один момент состояние Андреса резко ухудшилось. В редкие дни он не мог даже подняться с кровати, счастье обернулось кошмаром, в котором все было взаправду… — Я не смогу так! — плакала девушка, стоя на коленях рядом с Берлином, сидящем в кресле у камина. — Я не смогу быть счастливой… Не покидай меня! Истерика давила изнутри, заставляя ту задыхаться. Она впервые видела, как по щеке мужчины бежала слеза. Он никогда не плакал, даже когда боль в его теле была невыносимой. Элиза видела, насколько ему больно, но он ни разу не позволял себе расплакаться при ней. Для нее он всегда был скалой, что не сточится никакой водой, но это оказалось не так. Девушка подорвалась с места, залезая в комод неподалеку. — Я понимаю, мартышка, — едва улыбается тот, но улыбка тут же пропадает, когда бледные руки ложатся ему на колени с двумя револьверами в них. — Ты… ебанулась? Какого черта ты делаешь? — Если это не сделаешь ты, то это сделаю я и моя рука не дрогнет…***
Ночь. Канун Рождества. В одной из комнат роскошного дома, где прятались два преступника раздался оглушительный выстрел. На кресле, сидели рядом с друг другом в объятиях два бездыханных тела. Голова девушки лежала на плече у мужчины, а его поверх женской. Руки безвольно опущены вниз, а на губах застыли улыбки. Так и закончились полтора года спокойной и не очень жизни Берлина и Рейкьявика, Андреса и Элизы. Наверняка они попадут в одно место после смерти, и даже там будут вместе.