Ave

- Лена, все мы прекрасно понимаем, как тебе трудно. Она мысленно дополняет: «И кровь моя переносится по всему телу, будто сок запретных плодов, с каждой каплей отравляет. Однажды я взорвусь. Просто звучит романтичнее, чем лопну. Согласись, в газетах бы некролог: «Она лопнула от переполнивших ее страхов, боли, страданий», - звучал бы более юморно и не вызывал бы трагичности по отношению к умершей». Она, коротко и отрывисто хихикнув (из всех лагерных девчонок только Лену Всевышние силы наделили столь искрометным даром), воображает себе женщину-пузырь, переполненную лилейными мечтами и похотью. Боится ли, что станет похожей личностью? Нет, навряд ли. Тогда почему жмётся в угол от глаз Алисы, в данный момент ничего не выражающих? - Ты старше нас всех, - как-то саркастически шепнула эта рыжая пакость. – Мудрец в теле ребёнка. Да, она мудра, потому знает все уловки хищных полудетишек: технарей из кружка, любительницы насекомых, паиньки, которая иногда гуляет голой. Да даже вожатой! А тем более – бунтарки-гитаристки, которой бы подошёл скипетр. Или лучше пистолет? Ладно, и то, и другое. Корона и мантия. Возможно, военный мундир и орудие пыток в сильных руках. Но сегодня Алиса Двачевская не хочет повелевать. Она хочет шалить… Лена пятится, зная: только больше распаляет нападающую. Алиса дёргает белую футболку, развязывает галстук. Их она, кажется, готова разорвать в клочья. Лена несмело крутит головой – дверь закрыта. Солнце, несмотря на серые облака, ярко светит, так что глазам больно. С юбкой Алиса тоже долго миндальничать не собирается. Не получат от нее жаждущих прикосновений и розоватые мелкие соски. Другой план, думает Лена. Раньше она не озадачивала себя вопросами, случается ли секс без любви. В СССР же нет такого слова! А сейчас, прижатая к полураздетой Алисе, мысленно кивает: да, да, бывает дело, это нам задавали, это мы тысячу раз проходили. Крошечные молоточки пульса дробят тишину, а солнца уже меньше, оно лишь лёгкими зайчиками изредка запрыгивает в комнату. «Обман», - горит киноварью щёк Лена, которая не любит пошлые шуточки парней, ссоры, а более всего – ложь. Но… раз всем так нравится подобная неправда, стоит смириться, не тиранить сердце и поставить кляп в рот ворчливой старухе-совести. Ус-по-кой-ся. В домиках скоро должен быть ремонт. Пипец они старые, почему никто не спохватился? Алиса вертит на пальцах чёрные трусики, словно мельничный жернов. Натешившись, откидывает их в сторону. Затем разрешает Лене снять свои (а лифчика нет – чёрт с ним). Та небрежно и медленно кладет предмет одежды на пол: ни дать ни взять служанка перед султаншей. А рядом – лес, непролазный и мохнатый. Весело, когда королева сама позволяет завладеть им, эта область государства уже под руками маленькой богини, колючая и терпкая. А ниже – ручей с ароматом амброзии. Где её цветы? Алиса совершенно пуста в этот момент. На глазах появляется влага, но это не слёзы. Даже в младенчестве она гнушалась плакать. Завтра будет новый день, со своими переливами, огнями и съеденными блюдами. Тогда её душа вновь возродится из обломков и пыли. Так будет всегда после того, как она кому-то принесёт боль. Морально ли, физически? Не суть важно. Руки по локоть в крови, но она ведь будущая строительница коммунизма, социальный или криминальный элемент, подлежащий перевоспитанию. Ей простится. Небо покрыто пряжей туч. А лучики – где? Алисе жаль, что Лена медленно возбуждается. Сейчас она стала бы с наслаждением пачкаться. Ибо нет большего счастья для сегодняшней Алисы Двачевской, чем абы как на Земле что угодно творить. Когда тебя раздраконили или ты устала, лучшее средство – вываляться в грязи. Враги также желали тебя измарать, облить, но Алиса знает – действенный способ выжить – понемногу приносить в жертву саму себя. Хлюпают и двигаются пальцы, все в слизи. Накрапывает дождь. Ну, моё золотое дыхание воздуха, кто побеждает теперь? Ты не увидишь небес, Лена. В Бога все верят, пусть и не сознаются. Лена сочно стонет. Никто не догадывается. Медленно падают на землю хрупкие капли. «Всем кино какое-то показывают, а у вожатой дела. Славя, конечно, будет на Семёна пялиться, следя за порядком, бояться собственных же действий, печально усмехаться взглядом туманно-лазурных глаз», - морщится Алиса, откидывая прядь волос чистой и свободной рукой. Скоро мы все будем наверху. Или внизу, как посмотреть. Между ними иные искры. Как же всё путается… Чего ждут от нас родители, учителя, знакомые? Кристальной чистоты, блеяния арф, сусальных свадеб, по трое, нет – по пятеро! – детишек у каждой. Они будут в шоке и ярости, если узнают, ну так сквозь стены невозможно видеть! Никто не отменял правило: «хорошенько насладись перед смертью». Теперь, упираясь в пол руками, Алиса двигается. Каким шаловливым бывает язык нашей тихой скромницы, которая в один момент оказалась распутнее бывалой, умудрённой шалуньи! И сама наклоняется, словно котёнок, лижущий молоко. Или, нависшая над телом Лены, она скорее напоминает стервятника? Как посмотреть… Начался ливень. «Теперь все по домикам. Хорошо, что они одноэтажные – меньше пожаров». Капли все быстрее барабанят по крышам. Приближается тот самый момент, словно волны щекочут её изнутри. Как долго они добивались полной разрядки и как быстро этот шторм закончился! Обе молчат, глядя друг другу в глаза. Обе уже стыдятся тех мыслей, что мелькали в двух взбудораженных разумах ещё пару минут назад. А сердца стучат быстро. Как же нравится принимать похоть за чистую, самоотверженную любовь, восхваляемую простодушными поэтами! Холодает. Алиса приоткрывает дверь, лишь высунув голову, чтобы взглянуть на лагерь. Ребятишки несутся, опасаясь простуды, которая не позволит им пинать мячи и купаться в реке. Хлопок назад и скорее – одеваться. Не мучаться кошмарами по ночам…. Negata…