Забытый

Скворец будто боязливо перебирался со стены дома на жестяной карниз. Из длинного окна лился тёплый свет, отчего по сравнению с сумерками, объявшими сад, комната казалась золотистой. Из приоткрытой створки окна доносились поочерёдно голоса: то тихий, спокойный, принадлежащий мужчине, то громкий, взволнованный, женский. —… Вы желаете опровергнуть те слухи, что ходят о вас? О том, что вы связались с... — Хм? — Якобы с самим Дьяволом? Птица торопливо клюнула по карнизу, найдя что-то интересное, тени в окне зашевелились, и скворец поспешил убраться подальше, короткий шорох крыльев, и о его присутствии не напоминало больше ничего. Натали зябко поёжилась и прикрыв окно, задвинула бархатную штору. — С дьяволом, — повторил мсье Агрест, будто пробуя слово на вкус. Он внимательно посмотрел на Надью Шамак, сжимавшую в руках диктофон. — Нет. Позволю себе напомнить вам, что я всего лишь практикующий психолог, а не фанатик. Надья деланно усмехнулась. — Знаете, грань между учёностью и фанатизмом очень тонкая, почти размытая, — она подалась в кресле чуть вперёд, в разрезе блузки мелькнула золотистая цепь. Натали не сводила с журналистки взгляда, будто надеясь прожечь смуглую кожу, как бумагу для папирос. — Всё зависит от того, кто проводит эти грани, — скучающим тоном парировал Агрест. — Тогда, — Шамак холодно улыбнулась. — Вам незачем скрывать правду. Народу нужна информация… — Ему нужно то, что они смогут проглотить, не подавившись, — прервал её Габриэль. Светло-серые глаза надменно блеснули за стёклами очков. — И как же именно ваш диплом психолога помог вашей семье уцелеть в разбитом самолёте? — Надья прекратила ходить вокруг да около. — Везение, — небрежно бросил Агрест, взгляд его вдруг стал тревожным, направленным куда-то вглубь. — И это всё? — разочарованно поинтересовалась Шамак. — А вы ожидали рассказов об НЛО и разработках ЦРУ? — уточнил Габриэль. С губ Натали сбежала холодная усмешка. — Извините, но этого не будет. — Погибло больше сорока пассажиров. Я надеялась на рассказ очевидцев, — сухо пояснила Надья и осмотрелась. — Кстати, где ваша жена? — Гуляет с нашим сыном. Тон Агреста не изменился, но взгляд вдруг стал острее, опаснее. Надья скрыла замешательство за разглядыванием ковра у себя под ногами. — А насчёт рассказа, — протянул Габриэль. — Не думаю, что я видел больше погибших. Я был обеспокоен безопасностью семьи. На лице Шамак вновь расползлось разочарование. Она сухо кивнула и выключила диктофон. — Спасибо, — она поднялась, Габриэль повторил её действие. — Насчёт безопасности вашей семьи. Где гуляет мадам Агрест с сыном? — Извините, но я не понимаю вашего интереса. — Вы не слышали? — брови Надьи поползли наверх. — Весь Париж говорит об этом… Детей убивают. Совсем крохотных… Похищают из-под носу родителей. Полиция ищет маньяка. — Похищают? — глаза Агреста метнулись на мгновение в сторону Натали. — Среди бела дня, в центре города, — добавила Шамак многозначительно. — Странно, что вы ничего не знаете, мсье Агрест. Она протянула ему ладонь. — Прощайте. Агрест поджал губы, проигнорировав жест. — Всего доброго. Натали тихой тенью проскользнула к журналистке. — Нет-нет, провожать меня не стоит, — Надья улыбнулась. — Дорогу назад я помню. В поместье царил мрачный полумрак, Шамак не могла отделаться от дурного чувства. Ей чудилось, что тени, окружавшие её, живые, зубастые. Надья испытала облегчение, увидев белевшую за углом парадную лестницу. Шаги её стали уверенней, быстрее, но мигом оборвались. Из густой темноты коридора, ведущего в неизвестную часть дома, с мерным жужжанием вылетел игрушечный грузовик, блестя в темноте серебристыми боками. Он упёрся в носки сапог Надьи, продолжая уже гудеть, но уже приглушённо. Журналистка вглядывалась в темноту напротив, но ничего не заметив, нагнулась, и подняла игрушку. Та в её руках замерла. Грузовик жёг ей пальцы металлическим холодом, темнота впереди чуть колыхнулась, словно кто-то внутри пошевелился. Надья, решив про себя, что боятся в любом случае нечего, медленно двинулась вперед, оставляя позади спасительные ступени лестницы. — Есть кто? — негромко спросила она, пытаясь углядеть в темноте хоть что-нибудь. Она вдруг оступилась, споткнувшись о что-то живое. — Черт возьми, — выругалась она. Глаза с крайней неохотой привыкали к темноте, но всё же Надья различила стены, обложенные плиткой, и тихо пискнула, когда почувствовала на своих лодыжках чьи-то ледяные пальцы. — К-кто здесь? — журналистка силилась справиться с приступом дурноты. — Никого, — раздался нежный, детский голос. Шамак в необъяснимом ужасе дёрнулась, пальцы, лихорадочно сжавшиеся, вдруг обожгло резкой болью. Она и забыла про игрушечный грузовик, что до сих пор держала в руках. — Осторожно, у него разбиты стёкла, — беззаботно и совсем не вовремя предупредил ребёнок. Привыкшие к темноте глаза Надьи, наконец увидели его. На вид мальчишке было не больше трёх. Опустив машину на пол, она подула на покалеченные пальцы. — Вы всё же поранились, — мальчик вздохнул. — Ты сын мсье Агреста? — задала вопрос Надья, как можно более ласковым тоном. — Меня родила Эмили Агрест, — заявил ребёнок. — В страданиях и муках. Она, кстати, не знает, что я здесь… Ищет, наверное, на улице, волнуется. Надью пробрала дрожь: ребёнок явно был нездоров психически. И в этом было даже что-то трагичное, мальчик был похож на ангела, только взгляд: тяжёлый, сумрачный, выдавал его. Для своего возраста он говорил слишком складно, слишком чисто, подбирал такие слова, будто ему не три года, а двадцать три. — Хотите я вам расскажу, как моя семья выжила? — в голосе был различим вызов. — А ты знаешь? — Надья неприятно усмехнулась, нашарив здоровой рукой диктофон. — Разумеется, — мальчик подобрал игрушечный грузовик, и аккуратно вытащил крупный обломок стекла. Тот сверкнул во тьме жёлтым. — Мой настоящий папа спас их. — Что это значит? Какой настоящий папа? — Надья почувствовала горечь во рту. Возрастало дикое желание уйти. Юный Агрест крутил между пальцев стекло. — Подойдите ближе, — попросил он. Надья проглотила комок необъяснимого страха, и неуверенно ступила вперёд, загипнотизированная взглядом детских глаз. Агрест схватил её ладонь, вынуждая нагнуться, и прошептал на ухо: — Моему отцу нужна твоя жизнь. Надья не успела осознать в полной мере пугающих слов. Она схватилась руками за горло, не понимая, что произошло, и почему её крик выходит наружу булькающим. Смерть наступала медленно, клочьями. — Адриан, что ты… — облегчение в женском голосе обросло растерянностью. — Что, опять? Адриан, нельзя ли было обойтись без этого? Натали! Ну в самом деле, это переходит все границы… Господи, она ещё жива. Натали! — Мадам Агрест? — новый голос был знаком краем памяти. Холодный, сухой. Надья пыталась отползти, забиться в угол, в комнате стало слишком ярко, она видела на кафельном полу ярко-алую кровь, и кусочек жёлтого стекла, испачканный ею же. — Разберись с этим, будь любезна, — голос мадам Агрест становился всё менее различим. В ушах Шамак стоял гул. — Конечно. — Спасибо, Натали… Адриан, идём, нечего тут делать. Надья не понимала, почему её все бросили. Или не все? Она не успела обдумать свою мысль, всё, что на успела услышать, это металлический щелчок, после которого последовал шум. Больше Надья ничего не слышала. Её тело дёрнулось от вошедшей в тело пули, из кармана плаща вывалился диктофон. * На площади Вогезов было шумно. Атмосфера стояла пугающая. — Чёрт знает что! — Роджер сплюнул на землю и спрятал руки в карманы брюк. Сабин неодобрительно покачала головой. — Иди-ка ты лучше разберись с репортёрами, — она бросила озабоченный взгляд в сторону кричащих журналистов, норовивших проникнуть через предупредительную ленту. — О, они в бешенстве, — Роджер почесал затылок. — А что мне им сказать? Сабин пожала плечами и приблизилась к трупу. Криминалист, высокий, кучерявый и совсем на вид мальчишка, Гримо, кивнул ей. — Вскрыта сонная артерия, края раны неровные… — Угу, — Чен принялась записывать, зажав колпочок от ручки между зубов. — Предположительное орудие? — По предвратительному осмотру, нож… Например, кухонный, такие у каждого в столе есть. Это, что касаемо раны на горле. А вот с пулевым… Сабин всучила Жаку бумаги и присела у трупа на корточки. — Надья Шамак, верно? — Ага, — подтвердил Гримо. — Так вот, смерть наступила не от кровопотери, а из-за остановки сердца. Стреляли с близкого расстояния. Сабин нахмурилась, откинув со лба чёлку. — А где кровь? Вокруг тела её не было. — Да, — живо подхватил Жак. — Это хороший вопрос… По характеру раны на шее... — Здесь должны были быть реки крови, — раздражённо прервала его Чен. — Кто-то из наших двигал тело? — Нет, конечно! Сабин прикусила край нижней губы. — Значит, убийство произошло не здесь. Она резко выпрямилась, снимая перчатки. — Свидетели? Кто нашёл тело? — Одна бездомная попрошайка, — отозвался вернувшийся Роджер Ренкомпри, поправляя рацию. — Местная юродивая. — Где она? — Сабин бросила перчатки в урну и забрала свои записи у Жака. Сабин уже заранее чувствовала ворох праведного гнева, готовившийся обрушиться им на головы. В Париже ничего подобного не было давно. Сначала убийства детей, теперь ещё и труп Шамак на площади Вогезов. Бездомная молилась, поднимая замутненный взгляд к грязному своду парижского неба. Она складывала ладони в молитвенном жесте и шевелила потрескавшимися губами. — Вы видели что-нибудь? Постарайтесь вспомнить… Женщина уставилась на Сабин чёрными глазами. — Я много видела, я знаю… Знаю хорошо, кто зло творит. Чен подавила волну раздражения и опёрлась о бок патрульной машины. — Расскажите мне. Руки у нищенки оказались красивыми, узкие длинные кисти с хрупкими пальцами пианистки. Правая ладонь была обвита старыми чётками, миниатюрное распятие раскачивалось в воздухе. — У нас в городе поселился Дьявол. — Да что вы? — Сабин сдержала неуместный смешок. Нервы сдавали. — А можно чуть меньше образности? В глазах бродяжки что-то вечное и непоправимое смотрело на молодую, циничную полицейскую, смотрело ласково и снисходительно. — Я видела, как в шестом часу вечера убиенная будучи еще живой скрылась за воротами поместья Агрестов. Тон бездомной изменился с наигранно праведного на серьезный и тихий. — Их ребенок не совсем человек, — таким же серьёзным голосом добавила она, глядя Сабин в глаза. — Пойдите сами убедитесь, коль не страшно. — Спасибо, — отозвалась приглушённо Чен. Бездомная прикрыла глаза и вновь сложила руки в молитве. * Под стеклянным колпаком бились бабочки. Глаза у Агреста старшего, что свинцовые небосводы. Он смотрел на Сабин насмешливо, но не злобно, а даже словно устало. Всё в его облике говорило об уверенности, чрезвычайной и ненаигранной… И всё же, Сабин никак не могла избавиться от чувства, что Габриэль Агрест тянет на своей душе бремя, пугающе тяжёлое для другого. — Намекаете, что я её убил? — Я задала вам, кажется, вполне определённый вопрос, — Сабин сложила руки на груди. — Мадам Шамак окончила своё, с позволения сказать, интервью, и ушла, отказавшись от предложения Натали проводить её. Я остался в гостиной, дожидался Эмили. — Угу, — кивнула Сабина. Агрест закатил глаза. — Я могу предоставить записи скрытых видеокамер. — Как предусмотрительно, — усмехнулась Чен. — Зачем они вам в гостиной? — Из соображений личной безопасности, — спокойно ответил Габриэль. — Видите ли, я психолог, это вам наверняка известно. Клиенты попадаются разные. Сабин кивнула, испытав нечто близкое с пониманием. — Ещё один вопрос, — она замялась, вспоминая длинные пальцы бездомной, обмотанные чётками. — Сколько лет вашему сыну? — Четыре года, — тон Агреста неожиданно стал ледяным и колким, как острие булавки, которой распинают бабочек. * И записи были. В общем-то придраться к Агрестам было не за что. Сабин заранее строила защитную баррикаду, направляясь в кабинет к мадам Дюпен, ожидая вполне справедливого разноса. Та обнаружилась сидящей на подоконнике у распахнутого окна с дымящейся папиросой и надвинутых на кончик носа очках. В свободной руке начальница отдела сжимала тонкую папку какого-то отчёта. — Проходи-проходи, — нетерпеливо произнесла Джина. — Кофе? Сабин замотала головой. Дюпен посмотрела на неё совсем не злобно. — Мы в заднице, дорогуша, не так ли? — она потушила папиросу и бросила бумаги на стол. — Родственнички зарезанной и подстрелянной журналистки накатали на нас жалобу, кстати. Сабин втянула голову в плечи и покачнулась с носков на пятки, ища безуспешно оправдания. — По причине некого утерянного кулона. — Кулона? — Сабин чуть не упала. Джина кивнула. Смешинки заиграли светлыми бликами в её зелёных глазах. — На золотой цепочке, — протянула она. — Не, ну ты представляешь? Сабин покачала головой. — Бред какой-то, — прошептала она. — У них родного человека убили, а они из-за безделушки волнуются! Джина потянулась к портсигару, достала папиросу, но раздражённо убрала её обратно. — Жалоб много вообще, вот увидишь, разгонят нас, — Дюпен вздохнула, уселась за стол и уперлась щекой в ладонь. — А мне это место уже осторчетело порядочно. Только детишек жалко… Да, не то слово. Зверство это всё. — Джина качнула головой. — Безбожное причём, пусть я и атеистка. Сабин кивнула, полностью разделяя мнение своей начальницы. — Вот что я сказать-то хотела, — Джина резко встрепенулась и хлопнула ладонью по столу. — Ты девочка умная, способная. А это дело…— Дюпен махнула рукой. — Оно тебя погубит. Репутация вещь важная. Нас живьём съедят, милая. — Уже едят, — тихо возразила Чен. — И... Я подумаю над вашими словами. Спасибо. * Ребёнок умирал на её руках. Сабин не вела себя, как полицейский, она и вовсе не была на службе, всего лишь возвращалась домой, когда услышала крики о помощи, разрезавшие вечернюю тишину. Она не вела себя как полицейский: бросила пистолет в траву и трясущимися руками набирая номер скорой, держала ребёнка. Гемоторакс. А скорая не успеет. У ребенка были вьющиеся каштановые волосы и карие глаза, полные слез и страха. Сабин чувствовала, будто у самой кровь вместо кислорода лёгкие наполняет, когда бессознательного мальчика забирали у неё. А потом Джина поила её ромом, а кто-то ещё очень нежно сжимал её руки. — Это Том, мой сын. Сабин ничего не могла ответить, от рома хотелось уснуть и больше никогда не просыпаться. * У Тома, оказывается, были самые лучшие руки на свете и добрейшее сердце. Сабин медленно приходила в себя. Это был зимний день, вечер которого Чен планировала провести у Тома. Она сушила волосы после купания, когда объявился посетитель. Сабин запахнула халат, затягивая пояс потуже. — Кто там? — Это Эмили Агрест, — раздался приятный голос из-за двери. Чен была удивлена: мягко сказано. Что мадам Агрест могла забыть здесь? Сабин впустила её, отчаянно чувствуя неловкость. Эмили была самой красивой женщиной: не из тех, что ходят по подиуму, а из тех, что живут на полотнах. Её волосы отливали всеми оттенками золотого, Чен с трудом заставила себя перестать пялиться. — Нам нужна помощь, — Агрест заняла краешек потертой софы и вцепилась ухоженными пальцами в клатч. На плечах тонули снежинки, исчезая в тёмных ворсинках шубы. — Помощь какого рода? — Сабин нахмурилась, ставя на журнальный столик поднос с чаем. Эмили заломила руки и полезла в сумочку. — Вот, — она выложила на стол диктофон. — Вот… Просто послушайте самую последнюю запись, а потом свяжитесь со мной. Телефон я оставлю. — Почему вы обратились ко мне? — Чен недоумённо подняла брови. — Видела, как вы плакали над тем ребёнком, — руки мадам Агрест затряслись, когда она подняла чашку. — Извините. — Я уже больше месяца не работаю в полиции, – сухо заметила Сабин. — Это не важно, совсем не важно, — Эмили закусила губы. — Я вам заплачу. Да я что угодно сделаю, если вы нам поможете! Сабин остановила её. Наверное, некоторые вещи с трудом можно выцарапать из памяти: помогать людям – её долг. Руки Сабин предупредительно взметнулись наверх: — Я ничего не обещаю. — И пусть! — мадам Агрест, преисполнившись благодарности, сжала её руки в своих. — Мне одного вашего согласия достаточно. И Сабин поначалу спрятала диктофон, запретив себе даже приближаться к нему, а через час уже расшифровывала запись. — Что это значит? Какой настоящий папа? Взволнованный женский голос был смутно знаком Сабин. — Подойдите ближе — детский, звонкий голосок отчего-то вызвал у Чен нервную дрожь. — Моему отцу нужна твоя жизнь. Сабин с ужасом и тошнотой слушала дальнейшие булькающие звуки, хрипы и чьи-то неразборчивые крики. В тот вечер она так никуда и не пошла, в объяснениях Тому сославшись на жуткую мигрень. А через неделю диктофон, упрятанный под стопкой постельного белья в комоде — исчез. На его месте лежала коротенькая записка, смысл которой был ясен и одновременно страшен: её оставили в живых лишь потому, что были уверены в её дальнейшем безропотном молчании. Сабин жгла тонкую бумагу над синим огнём конфорки, и насмешливая подпись «Адриан Агрест» размывалась под её пальцами. Сабин боялась. Нежный голос диктора из динамиков радио пообещал метель: «Будьте внимательны на дорогах». Пепел на пальцах Чен был серым.