Забытый

Пять лет спустя

*

Если твой Бог перед тем как исчезнуть, всучил тебе второй шанс — не сдумай его профукать. Сложно было винить Мартина за то, что он ни о чём не говорил прямо, да и смысла в обвинениях не было. Смысла вообще в жизни Адриана поубавилось. Пустота вымывает из разума всё лишнее, выцарыпывает обломки несбывшихся грёз, сдирает ошмётки памяти, и лишь об одном не даёт забыть — ты вечен, не кончиться тебе, не истончиться, правил не обойти. И с правилами Адриан смирился. Их было много, менялись они хаотично, подчинённые неизведанной воле Пустоты, и нормальные Боги никогда не имели ничего против. Адриан не был нормальным. Человек в нём уснул, лишился всякой формы, онемел, но никуда не подевался. С этим грузом Агрест и явился на Землю, в разгар весны. Парижский воздух человека в нём заставил слегка встрепенуться. Ветхими ленточками проплыли воспоминания, и ни за одно Адриан не ухватился. Закарабкалось внутри чьё-то имя, волнующим солнцем растеклось под кожей, но Пустота укоризненно шикнула, и человек вновь впал в спячку. Город провожал смеющимися глазами стеклянных афиш, смешивал названия улиц с нудным и протяжным гулом подземки. Город пытался вцепиться крепче, но тут же отпускал, норовил вгрызться в обрывки памяти, но щелкал каменными челюстями, находя лишь пустоту. Сара говорила, что поиски Орудия — это дело длительное да и невыносимо скучное. В этом и находилось объяснение тому, что почти все Боги оставались сами по себе. Адриан чувствовал нечто, вроде тепла или смеха, к которому хотелось присоединиться. И продолжал поиски, невидимкой скользя по улицам, чужим квартирам и домам. Дни не проходили, скорее Агрест проходил мимо них. Механически он отмечал, что ночи, сливо-тёмные, щекочут веки заснувшему человеку (есть ведь в раскинутом покрывале какое-то коварство, раз прооперированная память отзывается фантомными болями). Излюбленным местом Агреста стала набережная Сены, и он не знал почему. Наступало почти примирение, когда он прогуливался вдоль, сливаясь с мостовой и прохожими. И однажды Адриан остановился. Он уловил музыку: она парила ласточкой над сальным городским шумом, она звала его. Музыканта было сложно не заметить. При одном взгляде на него, Агрест понял, что поиски окончены. Люди, с которыми богу предстоит делить вечность, словно отделяются от всей прочей толпы. Наверное, Пустота сделала это нарочно, чтобы бог не смог пройти мимо. И Адриан остановился. У музыканта была джинсовка в значках старых рок-групп, гитара, изрисованная глупыми надписями и пыльные конверсы. Адриан разглядывал его с любопытством. Мелодия оборвалась, юноша откинул с лица будто выжженные на солнце пряди волос и посмотрел на своего единственного слушателя. — Лука, — представился тот, истолковав долгий взгляд Агреста по-своему. — Тебе либо понравилась песня, либо ты хочешь мне врезать. В любом случае, я решил, что лучше представиться. — Ты меня видишь? — только и сумел произнести Адриан. Лука подавил улыбку, но та всё же прокралась в светлую лазурь глаз. — А ещё слышу, — драматично заявил он. Агрест озадаченно нахмурился, предположив, что его способность быть незримым не безгранична. — Кто-то говорил мне, что уличные музыканты хуже попрошаек, — монотонно произнёс он. Лука ухмыльнулся. — Возможно, это был тот самый полицейский, от которого я вчера уносил ноги? Адриан пожал плечами и привалился к парапету, на котором сидел музыкант. Агрест кивнул в сторону чехла с поблескивающей на его дне мелочью. — Не думаю, что этим можно много заработать, — обронил он. Лука озадаченно потёр щёку. — Я никогда не считаю, — признался он. — Я коплю. — Дай угадаю, — усмехнулся Агрест. — На новый усилитель? Лука лениво мотнул головой, взгляд его вдруг окреп, стал почти ядовитым. — Не угадал, — хмуро ответил он. Адриан подавил любопытство и смолчал, посчитав не совсем корректным лезть в чужую жизнь. — На мою мать повесили убийство, которое она не совершала, — вдруг продолжил музыкант напряжённым от закапанной вглубь злобы, голосом. — И мы с сестрой стараемся накопить на хорошего адвоката. Адриан понимающе склонил голову, внутри что-то отяжелело, очнулось и заворочалось. — И о какой сумме идёт речь? — небрежно поинтересовался он. — Я мог бы… Лука посмотрел на него чуть ли с негодованием, но затем слабо улыбнулся в знак признательности. — Нет, — отказался он. — Я всё-таки не попрошайка. Адриан вздохнул. — Что ж, — он собрался уходить. — Удачи тогда. Лука, возможно и был избран, вот только это ничего ровным счётом не означало. Он не был ребёнком в падающем самолёте. А вечность не терпит всякого, в ком слишком много человеческого. Пустота зароптала внутри, взволновалась. Человек, запертый внутри, заболел бессонницей. * Чепуха это всё — судьба, отсутствие выбора и прочее. Боги бесконечно оправдывали свою глупость, тешили свою значимость и лелеяли эго в ласковых и ревнивых объятиях Пустоты. Адриан понимает всё не то слишком поздно, не то слишком вовремя, настолько, что понимание почти неуместно. Он вернулся к началу. В чёрную комнату, с черепом-светильником на каменном постаменте. Туда, где память живо подбросила образ умирающего Бога. Адриан приблизился, сердце взволнованно ухнуло в груди от ожидания встречи с напоминанием, что всё по-настоящему. Но раз — и сердце замерло подбитой птицей. Надпись «Мартин» сменилась другой. Адриан долго таращился на своё имя, эхом будоражил его про себя, и медленно приходил к осознанию. Внутри, обжигая изнанку замерших мыслей, проступило очередное имя. Маринетт. «Бедная девочка, — голосом Сары зашептала совесть. — ты принёс ей много слёз». А человек внутри, тот самый, забытый, оставленный до лучших дней — возликовал. Его смешная радость назло Пустоте заставила и Адриана рассмеяться, сгибаясь пополам и гася красные огоньки в пустых глазницах черепа. Вот только беда, с его совершенным телом происходило нечто странное: будто кровь каменела в жилах, а кости крошились толчёным рафинадом. Не выносит вечность ничего человеческого — куда уж точнее? Адриан растянулся на полу, чувствуя на лице слабое и призрачное дыхание летнего ветра, приносящего аромат полевых цветов. Бог засыпал, непробудным, кромешным сном. И пустота обиженно шипела, плевалась ругательствами, да медленно отступала, забирая с собой длинную мантию бархатной темноты. Адриан уже не видел, как комната с чёрными стенами превратилась в тихое, звёздное небо. * — Тебе шах, — равнодушно резюмировала Натали. — И, судя по всему, мат. Мартин разочарованно вздохнул и почесал бровь. — Когда-нибудь… — Ты разобъёшь меня в пух и прах, — закончила за него Натали и потянулась за книгой. — Это я уже слышала. Летний ветер, лёгкий и совсем не злобный, ласково игрался с синими лентами на шляпе и едва тревожил хрустящие страницы, которые Натали бережно переворачивала хрупкими пальцами. Мартин был почти счастлив. Наверное, у него было всё, что нужно спятившему Богу. И небо ясное, и Натали, и даже поле с ромашками. «Почти», потому что Адриан совсем не торопился с правильным выбором. — Я думаю, он всё поймёт, — успокаивала Натали. В редких случаях могла и сигарету предложить, и Бог никогда не отказывался. — Ну там ведь этот череп на самом виду! И Саре я всё объяснил, чтобы вовремя выловила его из этих чёртовых мытарств… — продолжал всякий раз возмущаться Мартин. А у него перед Адрианом непроходящая и тупая боль вины, и очень серьёзный долг. Быть в должниках Богу не нравилось. Натали всякий раз вздыхала, мол, сколько можно, и поправляла шляпу. А потом, ловя на себе красноречивый взгляд Мартина, понятный лишь им двоим, принималась читать вслух. Он нежно любил её голос, и её молчание… Впрочем, просто любил. Натали его компания не смущала, ведь с кем-кем, а с Богом точно скучать не придётся. Санкёр учила его игре в шахматы и знакомила с классической литературой. И вот однажды, когда у Бога почти-почти получилось одержать свою первую победу, из тени извилистых деревьев, вышел маленький мальчик. Он растерянно замер у кромки поляны, а ветер принялся трепать его золотистые кудри, плетя из них венец. Натали издала радостный вздох и бросив книгу с несвойственной ей опрометчивостью, ринулась Агресту на встречу. Ребёнок заливисто рассмеялся, когда женские руки отняли его от земли. Мартин сначала удивился. Да так сильно, что и обрадоваться забыл, а ферзя, оставленного в хватке тонких пальцев, обронил в траву. Адриан помнил Натали, а вот его, дурацкого Бога — нет. «Не будь дураком», — сказал он сам себе. Потом с деловитым видом обратился к мальчику: — Самолёт разбился. Я правильно понимаю? Адриан кивнул, вопрос разжёг в зелёных глазах детское любопытство. — Что ж, ну и прекрасно, — Бог улыбнулся. Всё вышло несколько иначе, но на удивление — даже лучше. Теперь они были в расчёте.