Забытый

Любить чудовищ возможно лишь в двух случаях: в первом, если ты сам тот ещё монстр, а во втором, если умеешь любить в человеке всё: и тьму, и свет, и собственное отражение, даже если то разбито на тысячу лепестков. — Ты отравил её, — Маринетт констатирует правду удивительно спокойным тоном, но сама чувствует, как сердце ужасом изувечено, а глаза полны слёз. — Ты бы послушала, что она говорила про тебя, — Адриан поджал губы. Маринетт исступленно засмеялась, переходя в плач. — Д-дурак, — выдавила она, пытаясь успокоиться. — Дело не только в ней. Ты совершил убийство. По своей воле. Маринетт упала на софу, пряча лицо в ладонях. Адриан пугал её. И это впервые, когда чьё-то обожание по отношению к ней, заставляло Маринетт испытывать дрожь панического ужаса. Кто будет следующим? Адриан оказался рядом, аккуратно отлепил её ладони от заплаканного лица. Маринетт дёрнулась, но Агрест не позволил убежать. — Я люблю тебя, — очень серьёзным тоном сказал он. Озвученное признание не согрело Дюпен-Чен, лишь напугало сильнее. «Мне не нужна такая любовь», — так и не сумело покинуть простор её головы. Язык покорился липкому страху. Маринетт ничего о любви и не знала. Тётя Изольда говорила, что любовь — это всё пустое, и она человека делает мягким и рыхлым, что перезрелый фрукт. Адриана, наверное, тоже любви никто не учил, но он выучился сам, уродливо, искажённо, но как мог. Маринетт почувствовала себя подопытным кроликом. К горлу подкатила тошнота. Маринетт любила свободу. В ней оживали нарисованные приключения, и только в свободе можно было ощутить хоть толику счастья. Ожившей коброй взвинчивается чувство вины. Дюпен-Чен уверена: она повинна во всём произошедшем. И в том, что подпустила Агреста слишком близко; и в том, что не смогла предвосхитить смерть человека. Стоило прислушаться к родным, стоило… — А я никого не любил, ты первая, — продолжил Адриан, избавляя её щеки от слёз. Он собирал их поцелуями, лишая тех шанса обратиться звёздами. В железных объятиях Агрестовой любви ей грозила неволя. — Я хочу уйти, — призналась Маринетт изломанным до хрипоты шёпотом. Адриан посмотрел на неё с досадой. — Нет, боюсь, этого я не могу тебе позволить, — и он будто извинялся, целовал ей пальцы и глядел с таким обожанием, что Дюпен-Чен становилось плохо. Она молилась: не то пустоте, не то лживому Мартину, да кому угодно, лишь бы занять мысли, не позволить отчаянию поселиться в ней окончательно. Чем расплачиваются за чрезмерную наивность? Маринетт в руках Агреста дрожала, и тот смотрел на неё укоризненно. Понимал, что не от холода она трясётся, а от страха. Страх был перманентным, одетым в маскарадный костюм, и это его отличало от голого ужаса. Маринетт боялась, и чувство умножалось на боязнь, что Адриану это не понравится. — У меня одна жизнь, — попыталась было вразумить его Дюпен-Чен, глядя на их переплетённые руки. Будто всё в порядке. — Зачем я тебе, бессмертному? Адриан оставил её без ответа, его взгляд лезвием прошёлся по тонкой коже. — Мартин, — сказал он таким тоном, будто выругался. Дюпен-Чен сонно кивнула. Дымчатой негой её окутала безысходность. — Обычно Боги глухи к чужим мольбам, — разнёсся до нелепого радостный голос Мартина. — Но я не совсем обычный. Маринетт сдержала вздох облегчения, впрочем надежда, что разлилась по сердцу, ещё ничего не обещала. — Чего тебе нужно? — поинтересовался Адриан с плохо скрываемым раздражением в голосе. Мартин не торопился с ответом, ухмыльнулся, разглядев осколки. Он посмотрел на Адриана долгим взглядом, пока понимание не проступило на его лице. — О… — протянул он. — Интересный выбор. Смерть от яда. Адриан отстранился от Дюпен-Чен. — Ты что-то задумал, — с подозрением констатировал Агрест. Мартин налил себе бокал отравленного вина, и Маринетт уже собиралась возмутиться, но вовремя вспомнила, о том, что Боги не умирают. — Узнал, что Лила Росси разбилась в автокатастрофе. Крайне любопытный вид яда! Между прочим, не только она пострадала, а также, по страшному стечению обстоятельств, — Мартин замялся, встретив испуганный взгляд Дюпен-Чен и одним махом осушил бокал. — Джина Дюпен. — Боже, — ахнула Маринетт, вскакивая. Она прислонила ладонь ко рту. Потрясение красным всполохом перевернуло все её мысли. Страх карнавальным шутом перестал принадлежать Агресту, и Дюпен-Чен заявила твёрдо, решительно: — Я должна бежать. — Ну разумеется, — понимающе закивал Бог. — Дело срочное. — Маринетт, — спохватился Адриан, но был остановлен цепкой хваткой Бога, обрушившейся на его плечо. — Хватит, — спокойно приказал он, ставя пустой фужер на стол. Дюпен-Чен вдруг вернулась, и радость в груди Адриана мигом рассыпалась. Маринетт схватила свой забытый шарф. И не глядя на присутствующих, выбежала прочь. — Она не простит меня, — мёртвым голосом проговорил Адриан, глядя ей вслед. Он чувствовал, как внутри разливается мерзкая пустота. Наступает бескрайняя, вечная зима. Агрест знал, что совершил непоправимую ошибку. — Да, наломал ты дров, приятель, — вздохнул Мартин. Адриан кивнул. «Нужно было избавиться от Росси в другом месте, — сокрушённо подумал Агрест. — тогда бы Маринетт ничего не узнала». — Идём, — произнёс Бог, взяв Адриана за руку. — Куда? — глухо спросил Агрест, не испытывая на самом деле никакого интереса. Какая разница? — Тебя заждались, — отозвался Мартин, а потом всё куда-то подевалось: и мрачный зал с колоннами, и воздух, в котором запах вина смешивался с медленно тающим ароматом духов Маринетт. Они оказались в тёмной комнате, без окон и дверей, только посередине мерцал светильник в виде человеческого черепа. Мартин отпустил его руку и улыбнулся, заправив дрожащими пальцами прядь соломенных волос за ухо. — Странно, — обронил он. — Внутри меня будто кровь сворачивается, а кости крошатся. — Я всё порчу, всегда, — Адриан его не слушал. Он моргнул, его глазам было больно. — Мне никогда не стать человеком. Я не достоин. — Что ж, — голос Бога звучал слабо. — Так и есть. Но ты им хотя бы был. Адриан фыркнул и наконец посмотрел на Мартина. Выглядел тот странно. Словно устав стоять на ногах, осел на пол. Однако несмотря на изнурённый внешний вид, продолжал улыбаться. — Ты ведь не знал, что я буду пить это вино, — будто объясняя нечто очень простое, сказал Бог. Агрест отрицательно покачал головой и задал вопрос: — Где мы? — Именно здесь я появился на свет, — совсем слабеющим голосом отозвался Мартин. Адриан посмотрел на него и спросил, не скрывая раздражения: — Да что это с тобой? Бог тихо рассмеялся. — Ну ты и тугодум. Послушай, с минуты на минуту, ты станешь Богом… — Что? — Законы Пустоты, — Мартин поморщился. — Всё, что тебе нужно для счастья — это найти своё Орудие. Иначе покоя не обрести. — Я ничего не понимаю! — Агрест подскочил к нему, взглянул в знакомые до тошноты глаза, они казались почти золотистыми в темноте. Тонкая рука Бога вспорхнула вверх, он притянул Адриана к себе и запечатлел на его лбу поцелуй. Кожу в том месте будто льдом обдало. Адриан почувствовал неладное. Мартин терпеливо улыбнулся, прикрыл янтарные глаза и с изящностью срубленного цветка упал на пол. Словно обозначил свою погибель. Но… Боги не умирают, правда ведь? — Мартин, — позвал Агрест. Никто ему не ответил. Боги не умирают — это невозможно. Вот только впервые за много лет, внутри Агреста никто не рассмеялся на предположенную глупость. Мартин продолжал изображать убитого, и губы хранили печать умиротворённой улыбки. Казалось, что он просто выбрал неудачное место и время, чтобы поспать. Адриан звал по имени, тряс за плечи, но сон Бога был крепче всего прочего. А из чёрной комнаты не было выхода, только идиотский череп скалился да сверкал алыми глазницами-огоньками. Агрест не видел, как тот успел потухнуть и вновь загореться, ярче чем было. А под ним выбитые в камне буквы складывались в простое и лаконичное «Мартин». Настоящее одиночество оказалось парализующим, отупляющим. Адриан потерял счёт времени, не хотел помнить ни о чём, кроме одного — его Бог претворяется мёртвым. Агрест обернулся и застыл: Мартина на прежнем месте не было. И сначала сердце затопила радость — значит, он в порядке, и стоит где-нибудь в стороне, да смеётся, сжимая рот рукой. Но его присутствия Адриан не ощущал: только тонкий, вездесущий аромат пионов. На том самом месте, где совсем недавно лежал Бог, раскрывали свои светлые бутоны пресловутые цветы. Адриан попятился прочь, словно где-то позади мог оказаться выход. И чем дальше он пятился, тем всё больше отдалялся от него глупый череп и все более далёкими становились странные цветы. «Мартин не мог превратиться в пионы, это даже смешно», — убеждал себя Адриан, блуждая в бесконечной темноте. Иногда безмолвие разрушал его собственный невесёлый смех: он мог бродить в пустоте бесконечно. Пустота не гнала его, но и не спешила принять со всем благодушием. Она изучала, проверяла на стойкость. Это совсем легко, оказывается, перестать надеяться на лучшее. — Ох, мальчик, — разрезал тишину женский голос, и чьи-то руки вывели Агреста на свет. Его взору предстала женщина. У неё был участливый взгляд и огненно-рыжие волосы, убранные в высокую причёску. — Я не хотел, честное слово не хотел, откуда ж мне было знать, что он выпьет это чёртово вино, — слова посыпались из Адриана будто переспелые ягоды с ветвей. Женщина лишь отмахнулась. — Забудь, на Мартина всем плевать. Адриан вздохнул, подавившись словами возмущения, и огляделся, тут же нахмурившись. Вокруг играл бликами пруд, роняли в воду лепестки цветущие сливы. Словно и не было никакой пустоты, и бесконечного блуждания по тёмным закоулкам. Вдруг взвились к небу мыльные пузыри, и появился щуплый паренёк с черными, как два угля, глазами. — Мой непутевый брат, неужели он того, — вязкая пауза продлилась недолго. — Умер? Адриан посмотрел на незнакомца с недоверием. — Ты о Мартине? — Ясное дело, что о нём, — рассмеялся тот, обнажив ряд острых зубов. — Ведь Долорес придумала нас, а потом забыла. — Она была крайне безрассудна, — важно подметила рыжеволосая дама. — Оставила детей в Пустоте. — Знаешь, Сара, тебе иногда не хватает тактичности, — брат Мартина вновь исчез, в воздухе полопались радужные пузырьки. — Я не понимаю, как он мог умереть, — обратился Агрест к Саре. — Бога может убить любое Орудие, но только в том случае, если понятия не имеет, что творит, — монотонно пробормотала она. — Но я его не убивал! Яд был предназначен для… смертной. Агрест пытался выловить из памяти имя, но так и не смог, словно вся прошлая жизнь была закрашена чёрным маркером. — А какая в том разница? — улыбнулась Богиня. — Тебе теперь предстоит отправиться на Землю, твоё Орудие совсем как и ты, родом из Парижа. Адриан поморщился. — Ну нет, хватит с меня этого… — Никуда не денешься, — сурово заявила Сара и взмыла в воздух. — Нам и без тебя проблем тут хватает. Адриан глядел, как она исчезает под куполом светло-лилового неба. Оглушительно громко трещали цикады. В воздухе пахло тиной. Адриан развернулся и медленно побрёл прочь, обратно в пустоту, мысли его, тяжёлые и бездонные, рассредоточились нотами по стану. И композиция выходила одна, чем дольше Агрест бродил по пустошам, тем громче она звучала в его голове. Бог из него получился так себе. * Писк мониторов казался невыносимым. А при взгляде на все эти прозрачные трубочки, иглами присоединённые к коже, к горлу подступал ком. «Это ты во всём виновата», — царапался птичьими когтями по черепице мыслей навязчивый голосок. Маринетт вздрогнула и подскочила, когда на её плечо легла чья-то рука. — Милая, ты как? — голос мамы трещал от усталости. — Тома обкололи успокоительными. Вздох, вылетевший из лёгких Маринетт, тяжестью улёгся на окончания маминых слов. Сабин потёрла переносицу. — И с тобой хочет поговорить следователь, — добавила она и сжала плечо Маринетт. — Следователь? — тупо переспросила она. — Жутко стеснительный, — на бледных губах Сабины заиграла слабая улыбка. — Пол часа торчит в коридоре. Боялся тебе мешать. Маринетт поднялась, бросив на неподвижное лицо бабушки взгляд, полный запоздалых сожалений. Она вышла из палаты и деловито оглядела коридор, возле информационной стойки стояли две молоденькие медсестры, громко шурша о кафель тапками, семенила старушка, прижимая к груди пухлую медицинскую карту. — Маринетт Дюпен-Чен? — раздался рядом незнакомый мужской голос. Маринетт обернулась. — Это вы тот самый следователь? — она выгнула бровь, разглядывая рыжего парня. Он выглядел опечаленным и серьёзным одновременно. Он кивнул, потом будто опомнился и полез в карман за удостоверением. — Следователь уголовного отдела Натаниэль Куртцберг, — быстро произнёс он. — Кхм, я понимаю, что вы сейчас в крайне… — Я в полной жопе, — ёмко заключила Маринетт и взяла Натаниэля под локоть. — Мне есть что вам рассказать. Она отвела его в больничный кафетерий и выбрала самое уединённое место в углу, в окружении уродливых цветов. — Итак, — Натаниэль раскрыл блокнот и постучал ручкой по столешнице. — Вы знали мадам Росси? — Формально, — Маринетт махнула рукой и уперлась в неё лбом. — Мы нашли ваш телефон в её адресной книге, — учтиво дополнил Куртцберг. — Вот я и решил, что… Маринетт усмехнулась. — Я хорошо знаю того, кто её убил. Натаниэль замер. Подозрение вытеснило далёкую печаль из его взгляда: — Я ещё не говорил, что её убили, — осторожно сказал он. — Однако в её крови экспертиза уже наверняка выявила следы отравляющего вещества, — Маринетт выжидательно уставилась на следователя. Он уставился в ответ. В тёмно-голубых промелькнуло изумление. — Откуда вы?.. Дюпен-Чен помрачнела. — Я же говорю, что лично знакома с убийцей, — она перешла на шёпот и склонилась к Куртцбергу. — Это Адриан Агрест. На душе от признания, буквально сорванного вместе с кожей, легче не стало. Маринетт затрясло, и она спрятала руки под стол, натягивая рукава кардигана до кончиков пальцев. Натаниэль взволнованно огляделся. — Вы только ничего не бойтесь, — убедительно заговорил он, смеряя Дюпен-Чен понимающим взглядом. — Вы видели, как это произошло? Маринетт закусила губу и покачала головой, по её лицу заструились слёзы. — Мы с ним встречались, почти месяц или около того, — она шмыгнула носом, приняла из рук Куртцберга салфетку, взятую со стола, и продолжила. — Если это можно так назвать. И в тот злополучный вечер мы не договаривались о встрече, я просто пришла. Я видела, как он проводил Росси до её машины, и у меня что-то внутри нехорошее заворочалось. Я как знала. — Почему? — мягко поинтересовался Натаниэль. — Они не ладили? Маринетт подняла на него покрасневшие глаза. — Она раздражала его. Куртцберг сделал короткую запись и кивнул. Маринетт продолжила, хотя каждое слово ей приходилось из себя вытаскивать, будто тяжеленный якорь. — Мы зашли в дом. У нас состоялся не самый приятный разговор, — Маринетт вздохнула, скомкала салфетку и решила опустить детали. — Ещё когда я вошла, я заметила бокалы и бутылку с вином. Это показалось мне странным. Понимаете, Адриан при мне ни разу не пил. Натаниэль вновь кивнул. — У нас произошла ссора, ну и я решила налить себе немного, — Маринетт смутилась, опустив взгляд. — И тут Адриан как выбьет бокал из моих рук, будто я отраву собралась выпить! Она невесело рассмеялась. — Уверена, что так и было. Я очень испугалась, узнала о произошедшем с бабушкой, и убежала. Натаниэль вздохнул и потёр лоб. — Я понимаю, что для вас это будет тяжело, но… — Вы хотите, чтобы я привела вас к Адриану? — спросила Маринетт, следователь кивнул, и она поджала губы. Стыдно было признаваться даже себе, что она до чёртиков боится Агреста и всего, что с ним связано. Но желание искупить вину оказалось сильнее страха. — Ладно, я согласна, — выдавила она, махнув рукой. — Спасибо, — Натаниэль робко улыбнулся и протянул ей руку. — Я уверен, что ваши показания окажутся очень полезны для следствия. Маринетт не смутилась, но от искреннего тепла в синих глазах, дышать стало чуть легче. * Адриан исчез. Маринетт даже догадывалась о том, кто приложил к этому свою руку. Натаниэль собрал улики, и после, сообщил, что по закону, она вообще-то тоже в числе подозреваемых. При этом он выглядел как человек, страдающий от ужасной неловкости. — Уж больно дело запутанное, — без конца извинялся он, пока Маринетт читала подписывала бессчисленное количество бумажек, сидя в участке. А глаза у Куртцберга напоминали не то дневное небо над Валенсией, не то лепестки фиалки. И тени рядом с Натаниэлем не кружили, не шептались, и Боги не разрезали тишину дурашливым смехом. — Очень надеюсь, что всё разрешится для вас лучшим образом, — прощаясь говорил Натаниэль, опуская глаза. — И я верю, что мадам Дюпен скоро поправится. Маринетт прятала усталую улыбку и поблекшие слова благодарности. А Джина оказалась крепкой, выкарабкалась. И подозрительно сразу все подозрения с Маринетт оказались сняты. И привычно стало кивать полицейским, дежурившим у пекарни «T&S». Вот только виноватого так и не нашли. Маринетт к своему стыду чувствовала облегчение. Она жалела Адриана, скорее из привычки, но присутствия его в своей жизни больше не вынесла бы. Всё, что ей оставалось теперь — это забыть. Страшные сказки пишут не для того, чтобы научить ребёнка страху, их пишут взрослые, чтобы не бояться. Чтобы смерть приняла понятную форму, потому что так легче смириться. И религия и атеизм – всё служит для успокоения. И с каждым днём память об Адриане и о Мартине, уходила, как отголосок ночного кошмара. Воспоминания становились блеклыми, теряли глубину и объём. Опадали лепестками высохших цветов. Маринетт положила заполненную форму об увольнении на стол мадам Бюстье, забронировала билет в один конец до солнечной Валенсии, и потом чуть было не опоздала на рейс, прощаясь с родителями и Джиной. Конечно, в Париж она обязательно вернётся. Всегда возвращалась. В самолёте всё произошедшее собралось воедино, предстало законченной картиной. И Маринетт пришла к выводу, что всё-таки хорошо быть смертной: можно легко не помнить о вечности.