[ У МАЛЬЧИКА НЕТ ИМЕНИ ]
К зиме быстро темнело, и теплые лампы услужливо раскалывали отвыкшие глаза ярким светом. Он смотрел в пустоту — и из пустоты на него смотрели в ответ. Черное пятно формы, золотой венец на голове, винные крылья за спиной. Ты. Ты. Ты. Ты смот- ришь. Он провалился в забытье обратно, и на обратной стороне век еще долго ярко и тревожно горело красным. Запах свежесваренного кофе забивал нос. Кто? Громко громко громко громко громко — она кричала — звук ввинчивался в уши, бил каленым железом по голове. Она кричала, люди кричали, шипел огонь. ГРОМКО — (где я). Четыре маленьких вещи: свист чайника — или это шорох пули, только что прошедшей насквозь, резкие вспышки синего, красного и белого, помощь, которую не дождаться, занесенная над головой рука — — вот, что вам надо знать о Шуре. Рев сирен. Кровь по вискам. Человек напротив — враг, друг, брат, кто? Кто. Попутчик? Пламя в груди, пламя в руке, пламя в глазах — пламя в лице его отца и рассекший щеку взмах горячей, как летний асфальт, ладони. Мама говорила: Саша, нельзя смотреть на сварку. Ослепнешь. Закрой глаза — не смотри. Тебе не нужно смотреть. Как падает лед в стакан, преломляется свет, как стекает по бортику бокала липкая капля. От громкой клубной музыки почти не было слышно криков. Белая челка падала на лоб; Шура уперся напряженными узловатыми пальцами в стойку и постарался не покачнуться. Христос наверняка сейчас настучит ему по башке за то, что отлетает на рабочем месте. — Зайка, повтори, а? — в руки толкнулась пустая рюмка, и он осторожно посмотрел сквозь волосы на клиентку — темная кожа, черные склеры глаз. Игра света? Нет, хотел сказать он. Уходите. Вам стоит быть дома. Что-то не так. Подвинул терминал для оплаты. — Конечно, — ответил он и механически повторил ее заказ, пока девушка разбиралась с картой. Еле его помнил — память плыла, в глазах рябило. С пальцев левой руки сорвалась крохотная искра и подожгла обод рюмки. Искра. Не смотри на сварку. Ты какой-то дерганый сегодня. Телефон, лежащий под стойкой с его стороны, коротко пиликнул и провибрировал, чуть сдвинувшись с места. Экран зажегся, и Шура быстро схватил его в руки, чтобы снующий рядом Христ не успел прочитать строку уведомлений. saint ilias +1. Щелчок. saint ilias +2. Резко сменившаяся цифра вынудила сконцентрироваться на тексте, и его выкинуло из несущихся по кругу чересчур тревожных мыслей. Он смахнул блокировку, проехав пальцем по сканеру, зашел в Телеграм, клацнул по первому в списке диалогу. Моргнул. saint ilias где ты? олеся меня сейчас сожрет ты забыл что ли???? ну договаривались же шур давай быстрей пж Прочитал еще раз последние сообщения. Осмыслил. Облокотился на стойку. Он же говорил, что у него смена, что там опять… Некстати заныло в висках — по третьему кругу играла какая-то безвкусная попса. Он мог поклясться, что слышал этот трек уже пять раз за сегодня. Людям, кажется, это нравилось. Потная мешанина тел, цветные прожектора, снежная крошка бликов диско-шара на коже. sh it Я же говорил …Так много людей. Лица, лица, лица, лица. Душно. Во рту пересохло. saint ilias что sh it Что у меня смена saint ilias значит бросаешь все и подгребаешь сюда !!! артур не кусается если не говорить ему про якова а арсен левонович в курсе Он вздохнул еще раз — глубже, закрыв глаза. Гул в голове неприятно нарастал. Рядом метался от стойки к стене Христос, явно пытавшийся что-то найти. Снова забыл, куда поставил, как обычно. У кого из них двоих еще были большие проблемы с головой — вот настоящий вопрос. — Христ, — негромко позвал он, и тот завис, полусогнувшись, с бутылкой мартини наперевес. — Мне надо уйти сейчас будет. Христос сделал такое лицо, будто Шура лично вырезал всю его семью. Выпрямился, поставил бутылку на столешницу. — Опять? — он одной рукой открутил крышку и на глаз отмерил количество. — Как же вы меня все задолбали, сил моих больше нет, — Христ поморщился, когда нагнулся поставить бутылку обратно. — Все, я рассыпаюсь, чел. Шура предусмотрительно ничего не ответил. На всякий случай. Христос мог бы заговорить ему зубы и удержать до конца смены — еще на два часа. А если Илья сказал, что надо двигать, то надо двигать. Независимо от того, что там опять случилось. Поэтому он нервно пригладил волосы рукой, заскочил в подсобку, взял куртку (надо было все-таки приезжать в пальто) и вырулил обратно — за полминуты. Шагнул из-за бара, развернулся к Христу, незаметно стащил леденец из стоящей рядом вазочки. Сказал по давно устоявшейся между ними традиции, улыбаясь и точно зная, что Христос его услышит: — И не забывай: старость — не радость… Тот глянул на него, поджав губы и предприняв еще одну попытку достать до нужной точки между лопаток. «Не продолжай», — говорил этот жест. Но когда Шуру это останавливало? — …маразм — не оргазм. Христ спрятал лицо в руках, чуть опустил их, оттягивая кожу у глаз вниз. — Вали уже. Шура ухмыльнулся и выскочил на улицу с почти что легким сердцем. У Христа были свои способы умаслить их биг босса. Либо это была его причуда, либо — — либо он предпочитал не вдаваться в тонкости людских взаимоотношений. Просто нет. Ходили слухи... (Громко.) Сердце кольнуло. Ветер скользнул под ветровку, сквозь тонкую рабочую рубашку. Он заскочил в успешно подъехавший автобус между криво закрывающихся дверей и устало прислонился к холодному стеклу лбом, взявшись за поручень. Оно дребезжало от работающего двигателя, и Шуру прошибало от этого следом. Неоновая вывеска бара исчезла из виду, когда автобус повернул, и Шура отклеился наконец от двери, провел картой у валидатора и забрался на ближайшее сиденье, примостившись на самом краю. Три четверти остального пространства занимала необъятная бабка, увешанная пакетами и кулями всех сортов и оттенков. Куда, блин, можно ехать с таким багажом из Алтуфьево в девять часов вечера? Он достал телефон из кармана куртки, чуть не выдернув слайдер молнии, который зажевал кусок ветровки. Наушники подключились автоматически, щелкнули кейсом. Мотор автобуса гудел так громко, что вибрировало в костях, и Шура, не задумываясь, растворился в этом звуке. Сегодня было даже спокойно — дома тоже. Он отучился свои честные четыре пары, добил проклятое эссе по соцпсихологии, пока сидел в какой-то первой попавшейся кафешке (даже успел отрубиться, чего давно не случалось посреди дня), а потом, быстро заскочив домой, притащился на работу. Телефон стабильно разрывал Илья: то первую попавшуюся картинку с котом скинуть, то длиннопост, который Шура честно прочитал и откомментировал. Он не помнил точно, когда они познакомились. Кажется, когда Шура впервые пришел в подпол, слишком заинтересованный язвительностью Артура-Христоса по поводу Тихановского, и больше не мог без улыбки видеть где-то упоминание Паланика. Народу нужно было куда-то сливать накопившуюся от Запрета злость, и Савосин с Тихановским выбрали идеальный вариант, который не могли так просто запалить власти. Клуб по интересам, арена, подполка — у неприглядного дома на отшибе района было много имен. Илья влетел в ограждение тогда с такой силой, что Шуре на секунду показалось, что его позвоночник должен был сломаться пополам. В принципе, так они и встретились. Илья, морщась, вывернулся через натянутый трос, скользнул глазами по толпе — и наткнулся на его офигевший взгляд. И улыбнулся. С той самой секунды Шура понял, что безоговорочно и безвозвратно влип. Телефон снова коротко провибрировал в руках. Илья не писал. Писал отец. Шура быстро сосчитал про себя до десяти и выдохнул. Между пальцев левой руки случайно пробежала искра, и он мгновенно вмерз в кресло. Инстинктивно спрятал ладонь в карман ветровки. Идиот. Необъятная тетка чуть потеснилась, обняв свои пакеты и прижавшись ближе к широкому окну, и он, незаметно выдохнув, смог сесть нормально, не падая с сиденья одной ногой в проход. Относительно нормально. Спасибо, почти сказал он, но не решился открыть рот. Отвернулся обратно к экрану телефона, провел большим пальцем по дисплею, стер мокрое пятно. Нажал на вызов. Послушал гудки. Три, два… — Александр, — тяжело обратился отец. За окном проносился ночной город. Хотелось верить, что автобус везет его куда-то в прекрасное далеко. — Да? Шура опустил глаза вниз и собрал мысли в кучу; пальцы невольно собрали ткань черных брюк в складку. Новостей никаких не было. Не было же? Он почти не заходил в Твиттер. — Домой не планируешь, нет? — голос звучал рассерженно, но еще больше — устало. В трубку тяжело дышали, и можно было легко расслышать эту секундную заминку между выдохами. Опять напился, что ли. Но беспокоиться было не о чем. Юли не должно было быть дома. Никиты, понятное дело, тоже, тот минимум до декабря не планировал брать билеты на Сапсан. А сам Шура уж точно не собирался возвращаться в эти адовы стены ближайшей ночью. Может, переночует у сестры. Или у Леры — она до сих пор пыталась уломать его на марафон «Сумерек». — Я на работе, отец, — ответил он, чуть повысив голос. Встроенный микрофон последнее время барахлил, хотя уши были абсолютно новые. — Что-то случилось? Наушники пискнули, голос на том конце внезапно затих. Шура уставился на сброшенный звонок. Ла-а-адно. Он разберется с этим позже. Говоря про новости: а вот и новости. Снова первая полоса, снова идеально выглаженное и загримированное лицо. Не то, что дома. Хоть фоткай и неси в редакцию «Эха». Или в «Мутируй». — Слышал, Тодоренко опять про митингующих говорил? — внезапно спросила его случайная попутчица и указала пальцем на открытую статью ТАСС. — Совсем страх потеряли — все им мало. Шура осторожно покосился на тетку. — Ага, — легко соврал он и быстро погасил экран, — и не говорите. — Правильно они меры ужесточили. В центр выехать невозможно погулять: митингуют и митингуют. Бастовщики хреновы, — она зашуршала своими пакетами и шумно вздохнула. — Вот в наше время такого не было, все героев уважали, это же такой почет! Такая ответственность!.. Беднягу Сокола чуть не сожрали, когда он их всех успокоиться просил… Шура перестал ее слушать уже на втором слове и просто молча пялился в окно, боковым зрением отмечая, как дергался ее рот. Герои. Кто это вообще такие — герои? Невкусная конфета в красивой обертке. И к зубам липнет так, что не отдерешь. Он встречал их. Вышколенные солдатики, папина маленькая армия суперов. Домашний ебучий проект. Он встречал их на улицах, на ежегодных лекциях в школе, телеканалах и в интернете. Он встречал их у себя дома в отцовском кабинете — серьезных, но с грустными лицами. Они о чем-то долго говорили с отцом, а затем исчезали — и с улиц, и с лекций, и с ТВ, и из интернета. Как по мановению волшебной палочки. Палочка всегда была в руках отца. Но виноваты у нее, конечно, митингующие. Можно понять, опять же. Промывка мозгов, она и в Африке промывка. — Бастуют, бастуют… Что дальше-то, спрашивается? Что?.. Москву спалят?.. Ему хотелось встать и выйти из автобуса на полном ходу, но здравый смысл и ждущий его работящую задницу Илья крайне мешали осуществлению этого гениального плана. Оставалось уныло глядеть на тетку и... Конечно. Вот, что он забыл — заглушить чем-то беспокойный ход мыслей. Услужливый рандом подкинул ему госпожу Монеточку, и Шура откинул голову на жесткую спинку сиденья, рукой по коленке отбивая мягкий бит трека. Еще три остановки. Она сказала: «Вы все так мне ненавистны!» За три остановки Лиза сменилась на Анакондаз — и, впрочем, он не жаловался. Тетка тоже молчала. Статью он закрыл, едва прочитав первые строчки, и больше не открывал — толку, если все повторяется: одно и то же каждую неделю, каждый месяц уже в течение нескольких лет. Растущие акции министерства, растущие налоги, растущий курс, растущий беспредел. Упадок героики. Недоверие. Запрет. Черные списки. Арсен Левонович говорил, что скоро что-то случится. Будто что-то зрело и росло, копилось в людях, а сейчас этому чему-то наконец пришло время выйти на свет божий. Христос спорил с ним, что еще рано. Илья, драгоценный мальчик Тихановского и просто юное дарование, внимательно наблюдал за всем этим со стороны, не принимая ни ту, ни другую сторону. До определенного момента. А дальше, если рядом не наблюдалось Леси, которая могла схватить его за шкирку и остановить от политического тедтока в неподходящем общественном месте, с Ильи слетала вся наведенная кротость. Если рядом вдруг наблюдался Костя... В лучшем случае, поножовщина. Сам Шура пока не видел, но рассказали ему про неразлучное трио достаточно. Олеся была устрашающей, Костя — еще хуже. Как эта сатана совместилась в одну боевую единицу, не знал никто, кроме Ильи. Шура даже думать не хотел: ему выше крыши и своих проблем хватало. Мимо проплыл очередной рекламный баннер свежеиспеченного корпуса Центральной Геройской, и Шура проводил нарочито серьезное лицо Сокола глазами. Лепить того на каждый про-геройский плакатик уже становилось противной нормой. Потому что он был не только на плакатиках. На одежде людей в метро, на упаковке чипсов, даже на банке колы прошлой весной. Сокола было банально много и вживую: на первом канале, в обучающих физкультурных и пропагандистских роликах, на каждой пресс-конференции (вдали от толпы, но всегда рядом). Почти на каждой фотографии отца: за плечом, в темной униформе, с золотым визором. Сраный визор. По какой-то причине, он Шуру бесил. Нельзя было разглядеть чужой взгляд, прочитать, как открытую книгу. Только следить за мимикой: как он незаметно, если не всматриваться нарочно, кривился, стоило лишь отцу взять слово, а вспышкам фотокамер — раздаться. Сокол был интересным. Что-то в нем неизменно выводило из себя — что конкретно, он не понимал. Но очень хотел. Сокол был идеальным. Отец много о нем говорил. Выдающийся, умный, одаренный. Не ошибается. Шуре почему-то очень легко представлялось, как кровь стекает по золотому непрозрачной маске, попадает на щеку и рот. И он всего лишь кривит губы — легко, небрежно. С отвращением. Шура не был уверен — он знал, — что кровью на руках Сокола можно было бы наполнить неплохих размеров бассейн. И это пугало. Они все были просто солдатами, собачками на поводке. Выштампованные, в наглаженных темных формах. И глаз не видно: все как один в масках. Слишком разрекламированные, чтобы считаться пушечным мясом, но... До жути забавным оказывалось и то, как Эрнест Тодоренко упорно прятал все личное, расставляя на подходе к своему замку злого колдуна цветные фишечки-фигурки, белые и красные — героев, армию. Хотя что те, что другие, были уже очень давно одним целым. Границы стерлись, формальности остались. Для народного спокойствия. Сокол, Стрелец, Заслон, Ярый, Мотор… и еще штук триста. Вышколенных и непорочных. Шура уже давно не верил. Шура знал, кто они есть. — Ты долго, — громко заметила Олеся, стоявшая под козырьком подъезда. Куртки на ней почему-то не было. — Опаздываешь. Она стряхнула пепел с сигареты, кинула бычок на землю и не глядя затушила подошвой кроссовка. Сложила руки на груди, поджала губы. Глаза у нее были чернее наступающей ночи. Руки — в тренировочных тейпах. Проверять на себе, так ли хорошо она бьет левой, как говорят, он совершенно не хотел, в отличие от половины завсегдатаев. Непосредственно арену он обходил десятой дорогой и развлекал народ огненным плетением и бесплатным льдом. Причуда была красивой, сильной, эффектной, геройской, но он законопослушно глушил ее почти до полного исчезновения супрессантами и не хотел думать, что было бы в ином случае. Парадокс: со всех сторон облизанные и чуть ли не в жопу зацелованные герои с карт-бланшем на причудное использование, и гражданские, у которых одна только искра — и сразу штраф, если не поездка в изолятор. Шура подошел ближе и протянул ладонь в знак приветствия, но Олеся лишь отмахнулась — точно обиделась, что забыл — и отперла дверь пластинкой на ключах. Она раздраженно перебирала пальцами край когда-то белой футболки, и браслеты на ее запястье звенели, когда она встряхивала рукой, причудливо блестели в свете тусклых фонарей, болтавшихся над головами. Шура залип. — Что случилось-то? — он и не надеялся услышать внятную причину, по которой его сорвали с работы, но попытаться хотя бы стоило, да? Олеся быстро спускалась по лестнице, перескакивая по две ступени за раз, а Шура зачем-то считал пройденные. Ответа ожидаемо не последовало. Она распахнула тяжелую красную дверь с перечеркнутой табличкой входа с пугающей легкостью, и Шуру мгновенно окатило волной тепла, пыли и адреналина. По глазам скользнули масляные лампы зала, вкрученные в потолок тут и там, и Шура прищурился, давя возвращающуюся головную боль. Людей было много. Очень. Это сразу бросалось в глаза: если обычно на бои собиралось человек тридцать-сорок, сейчас здесь были, наверное, почти все. Что-то точно случилось, напряженно подумал Шура и облизал пересохшие губы. Что-то нехорошее. Илья привычно ошивался на возвышении и листал какие-то бумаги, почти не вчитываясь — разговаривал о чем-то с Мартой, растягивающейся рядом. Она перебросила ногу через трос и тянулась пальцами к мыску, строя недовольное лицо. Когда Шура подошел к ним, Илья заметил его не сразу, в отличие от приветливо улыбнувшейся Кошки, но не дернулся, когда Шура вежливо поздоровался и несильно потянул за веревку, на которую тот облокотился. Илья устало вздохнул и с громких хлопком закрыл папку. Шура мысленно пособолезновал тому, кто попадется нервному Илье под руку. Кошка, вероятно, была в первой в списке. Но и она, напоследок кинув фразу про то, что шпагат полезен не только для здоровья, и многозначительно подмигнув при этом Шуре, слиняла, попросту перепрыгнув через тросы с пугающей легкостью. Шура, если честно, до конца так и не привык к открытому использованию сил другими людьми. — Мы в жопе, — поделился Илья вместо приветствия. — Почему? — Сейчас скажут, — уклончиво ответил он и нахмурился еще сильней. — Ждут, пока все соберутся. Леся злая… Макс воспарил под потолок в первые десять секунд — серьезно, мы засекали. — Леся? Да заметил уже. А Макс просто лох, — Шура еще раз огляделся. В дальнем углу начинала скапливаться толпа: шум от нее давил на виски. Кто-то кричал. — Так они все же с Костей посрались? Илья рассмеялся и покачал головой, чуть сместив локти на веревке. Бумаги он положил на пол и только чудом на них еще не наступил. — Если бы все было так просто, да? — он нервно улыбнулся, убрал с лица выбившиеся из какого-то мудреного хвоста волосы. Потянулся, заломив локоть за голову. Шура заставил себя отвести взгляд — Илья был слишком живым, ярким, и от него попросту рябило в глазах. Напавшая еще в автобусе мигрень делала все только хуже. — Мне кажется, это из-за Тодоренко. А-ах, стойте. Шура уже говорил, как он заебался? Если нет, то вот он. Момент полнейшего смирения с происходящим. Высшая степень дзена. Его окончательно перестало удивлять, что в любом пиздеце замешан либо отец, либо Шойгу, либо Незенко. Либо все сразу. Ну, может, еще премьер, но, в основном, СМИ в последнее время будоражила святая троица. Один только Босянин сидел себе тихо и проводил реновацию очередного парка. Но это в Москве. В Питере, со слов Никиты, подорожала соль, и Шура не стал переспрашивать у брата, какая. — Ладно, че я говорю, не кажется, — передумал Илья, наклонился к нему. — Это просто из-за Тодоренко. И из-за той пенсионерки. Спасибо, что Лигу не приплели для полного счастья, хотя я бы посмотрел, как на такой уровень расследовательской журналистики отреагирует Апокриф. — Я еще не читал, — устало объяснил он. — Задолбало. — Верю, — нехотя согласился Илья. — Если вкратце, то теперь, если заметят и узнают на выходных акциях, добро пожаловать нахер из вуза и работы. Какую-то навороченную систему собираются пробовать, тотальная слежка, вот это все. Круто, да? Главное, чтоб Якова не поперли. За себя я мало переживаю. Блин, серьезно, это уже просто смешно. Я не знаю, что они придумают дальше. У них и так эти камеры в метро работают через раз, потому что на нормальные технологии мозгов не достает. Шура нехотя достал телефон из кармана. Ага. Обещанные сокращения, угрозы отчисления. Очередная студентка с плакатом, свинченная прямо на Китай-городе сегодня днем, кажется, будет первой, кто испробует поправки к законопроекту на себе. — Большой брат следит за вами, — сказал Шура, не заметив изморозь, плетущую сеть по правой руке. — Дальше? Дальше всем скажут снимать отпечатки пальцев в базу прямо перед турникетами. В памяти некстати возник размытый образ — холодные золотые глаза, не спрятанные за визором. Это было сегодня, вдруг понял Шура. Он видел его. Сокола. — Давно следит, — улыбнулся Илья и окончательно перевалился через веревки, спрыгнул на бетонный пол рядом. От такого резкого движения Шура отпрянул в сторону и едва удержался, чтобы не схватиться за висок — чертова мигрень окончательно разошлась. Его как-то странно мутило с самого утра — и, видимо, литр кофе, выпитый в течение дня, лучше не сделал. Либо это было от чего-то еще. Он начал заторможенно перебирать варианты, что мог съесть или, может, подцепить в последнее время, но Илья отвлек его, щелкнув пальцами перед самым носом. — Земля вызывает Шуру! Алле, гараж? Шура с трудом уловил его слова и покачнулся: в голове как будто выключили лампочку на долю секунды. Рефлекторно схватился за веревку, проморгался. Лампы сливались в одну, как будто потолок решил разверзнуться и прямо отсюда выйти на прямой контакт с небесами. — Что? — растерянно переспросил он. Илья смотрел на него с опаской. — Че с тобой творится сегодня? Запятые в сообщениях теряешь, про собрание забыл. Все стало слишком ярким. Оглушающим — треклятые мерцающие лампы, разговоры людей вокруг, присутствие Ильи. Громко- — Просто не выспался? Забей, — Шура неровно выдохнул, постарался удержать куда-то отчалившее сознание. — Что ты говорил? Илья не успел ответить — в тяжелую входную дверь несколько раз сильно ударили, и этот звук заглушил все разговоры, но моментально взорвал Шуре голову. Илья схватил его за рукав куртки, выцепил сосредоточенным взглядом. Тихановский поднял руку, привлекая внимание — с его ростом это не было проблемой, — и подлез под веревки с другой от Ильи и Шуры стороны, под яркий свет прожекторов. Заметно нервничал. Волосы выбились из высокого хвоста, рубашка — навыпуск, ни грамма спокойствия и привычной собранности, которую от него ждешь. Лицо казалось еще белее, чем обычно. Яков, словно успокаивал себя, листал папку с бумагами, оставленную Ильей, морщился, проговаривал что-то совсем беззвучно. Свет — слишком яркий и нездоровый — странно оттенял ему лицо, скрывая глаза. Он был в ужасе, запоздало понял Шура, и зачем-то сделал шаг назад. Возможно, испугался тоже. Что-то было совсем не так. — Шура, ну еб твою мать, — Илья с силой дернул его за рукав. Тихановский посмотрел Шуре прямо в глаза: будто видел насквозь. Или просто не видел ничего. — Большинство из вас уже наверняка знает, о чем пойдет речь, — Яков начал тихо, не спеша, не позволяя голосу дрогнуть ни на йоту. Однако в странном спокойствии Шуре чудилась затаенная дрожь — он почувствовал ее как бы мимоходом, не заметив ничего больше, или просто выдал желаемое за действительное. Небритый мужик лет сорока, стоявший по правую руку от Шуры, вроде, его звали Серегой, он мог отращивать конечности, тяжело выругался в пустоту, и кто-то рядом нервно засмеялся. Шура слабо дернул пальцами, смахнул лезущие в глаза отросшие волосы. У Якова был мягкий, вкрадчивый голос, его невольно хотелось слушать — так было всегда, но сейчас Шура не мог сконцентрироваться ни на одном его слове, словно кто-то отключил функцию распознавания речи — или просто запихнул его под воду. Все слова воспринимались невнятным набором жестов, съевшимися звуками, смысл безбожно ускользал в сторону вместе с ощущением реальности. Голову кололо надвое, и ему захотелось зажмуриться от того, какой резкой обернулась боль. — ...выступил сегодня с очередным заявлением касательно того… — Тихановский потер пальцами переносицу, будто ему было мерзко произносить это вслух. — Касательно того, что сейчас мы с вами попадаем в очень непростое положение. Толпа загудела, раскачиваясь, как живая, и их сдвинуло ближе к ограждениям. Жужжащий улей чужой несвязной речи обступил со всех сторон, и стоять стало невыносимо. Не отпуская от себя ни на сантиметр, Илья перехватил его за локоть крепче. — Прошу, — Яков поднял перед собой руки, — спокойнее. Паниковать не нужно. — Да никто и не паникует, — прошипели сзади Шуры. — Вы прекрасно знаете наши с вами гражданские права, и я не буду их повторять, однако вынужден призвать вас не рисковать — и не выходить в субботу, если вы не сможете обеспечить себе и своей семье безопасность в случае вашего задержания. Замечу, что Солидарность, как и всегда, будет помогать с выплатой штрафов... Илья наклонился ближе, обжег голосом ухо. Шура рефлекторно дернулся в сторону — всего было слишком, — но тот не заметил, принялся быстро объяснять: — Короче, ты спрашивал про Лесю. Она злится, потому что ей нельзя, ну вообще нельзя сейчас таких проблем. Понимаешь? Мать не переживет. Там со здоровьем тоже что-то, у них же в начале ноября бабушка умерла… — Тихановский продолжал говорить, но Шура не мог разобрать ничего, кроме знакомого голоса рядом. Чужие пальцы прожигали рукав ветровки насквозь, грели, как кислотой, до самых костей. Шура закрыл глаза и задержал дыхание. Метроном в голове не унимался. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Люди были везде. — А Олеся… это Олеся, ты ее знаешь, — тихий, шелестящий звук его слов отдавался картечью прямо в висок. — Совсем нельзя. А она же пойдет, она не может не пойти… Вдох. И выдох. — Если вы все же готовы выйти даже с учетом этих санкций, совершенно людоедских по отношению к нам, то я не могу не… Темнота накатывала на глаза волнами. Море успокаивало, заглушало шум вокруг. — …я же не могу ее удержать на месте, она ни меня, ни Костю слушать не... — …сохраняйте спокойствие и не теряйте надежды… Шура вдохнул еще раз — и лед сковал ему горло. Сжал в ледяные тиски. Обжег. Он чуть наклонился в сторону Ильи и едва слышно попросил, не доверяя самому себе: на воздух. Дышать, надо дышать. Горло горело. Мысли спутались — все звуки сливались в один сплошной рокот, а картинка перед глазами смазалась в непонятное цветное пятно. Шура отступил назад, утянул за собой Илью. Тот послушно потащил его к выходу, прочь от выхваченного прожекторами ринга. Людей было слишком много, и Шуре казалось, они смотрят на него. Сквозь него. Видят и знают, кто он. Они знают? Нельзя, нельзя, нельзя… Никто не должен знать. — Блять, блять, блять... — нервно повторял Илья, и его беспокойная речь заставила Шуру сфокусироваться на ступенях под ногами. Он же их считал? Раз-два-три. Четыре. Или шесть? — Ты что-то принял? — Ни… чего, — честно постарался ответить он, но уже через секунду плавно съехал прямо на холодную лестницу. Выкрашенные в тошнотворный салатовый каменные ступени казались спасительными и чудовищно близкими. Захотелось прислониться к ним головой, чтобы почувствовать сырой холод бетона. — Я… Илья резко развернул его к себе лицом и схватил пальцами за подбородок. Его глаза были как будто бесконечными черными дырами, но в конце их туннелей Шура видел собственное перекошенное отражение. — Ты пил что-то на работе? — напряженно спросил он, мертвой хваткой вцепился ему в плечо. — Могли что-то подмешать? Блять, как же мне везет на вас... Мерещилась оравшая сирена. Мозг раскалывался от ее надрывного звона, и Шура с силой зажмурил глаза, пережидая, попытался вырваться из чужих рук, но лишь въехал ухом в лестничную решетку. — Епт, ну куда ты зашевелился, — Илья легко оттащил его от поручней и снова навис над ним, словно смерть — внезапно бледная и испуганная. — Ты же не колешься? Шура, даже не думай, блядь, отключаться! Тебе нужно мне ответить сейчас, я вызову скорую, если это не наркотики. Шура уцепился только за «скорую» и забил усиленную тревогу, потому что скорая — значит, отец узнает. Он всегда узнает. Отец- — Не надо, — вяло запротестовал он, едва шевеля языком. Cердце стучало где-то в горле. Собиралось выйти наружу, противно тянуло, словно его укачало. Пальцы правой руки вконец обледенели, и мороз начал трескаться по стертой за столько лет ступени. — Не надо скорую только… Сейчас… — Если ты со своим «сейчас» тут откинешься, я тебя убью, слышишь? Что ты принял? Скажи мне, пожалуйста. Я знаю, что делать. Синий огонь кружился на обратной стороне век. Склейка кадров: мама, уличный холод, Юлина дрожащая спина. Тебя никто не тронет. Отец не узнает. Ты просто... не в порядке. Но все будет нормально — больше некому кричать. Как за якорь, уцепился за чужую футболку и медленно привыкал к лестничному пространству. Пахло краской, людьми и чем-то еще, что он не мог разобрать, но откуда-то помнил. Странный запах места, которого нет, да и не было никогда в реальности. Сердце постепенно приходило в норму, подстраиваясь под сбитое дыхание Ильи, который почти всю дорогу тащил его на себе и сейчас сидел, одним коленом упершись в лестницу. Вымотанный, глаза темные и непонятные — ни одной эмоции, только отражение чужих. Он злился, наверное, а может, просто таким образом беспокоился — логику его поведения сложно было отслеживать и в нормальном состоянии. Хотя Шура вообще не умел понимать людей, кроме, наверное, отца. Но вел Илья себя странно — даже сейчас, не видя вообще ничего, Шура это понимал. Грудь сдавило. — Шур. Ты мне ответишь? Я же не буду тебя никуда сдавать. Господи, — Илья рассеянно взглянул на него, прикрыл глаза на мгновение. Стянул резинку с хвоста — черные от лестничной полутьмы волосы скользнули ему на лицо непослушным кружевом. — Ну, что? Христос че-то дал? — он придвинулся ближе, всмотрелся в глаза. Шура все еще смотрел на него в ответ — но как-то неправильно, потерянно, через полузакрытые веки, отчего чужое лицо расплывалось. Христос? Артур-то здесь при чем? — Ни хера не понимаю, если он, то не должно же было тебя так вставить?.. У тебя всегда болты, блин, как будто ты нажрался, хер поймешь. Послать бы тебя нахуй сейчас, без какой-либо злости подумал Шура, наблюдая за усиленным мыслительным процессом, вырисовывающимся на лице Ильи. Тот молча — все еще ждал? — протянул к Шуре руки и собрал ему волосы в хвост, игнорируя бессмысленные попытки перехватить себя за запястье. — Ничего я не принимал, — попробовал ответить он, закашлялся. Горло сушило. — Да, да, все вы так говорите. — Это... зачем? — А это — если ты будешь блевать, — тяжело ответил Илья. Еще раз внимательно посмотрел на него, как будто пытался найти какое-то подтверждение всем своим мыслям. Устало потер глаза рукой. — Если ничего, что сейчас тогда происходит и почему скорую нельзя? Ну? Стрессанул? Так все на очке сидят сейчас, это нормально. Все окей, бывало и хуже. Эй. Шура медленно отвел глаза в сторону, лишь бы сбежать от чужого внимания. Даже отсюда, с лестничной площадки, был отдаленно, но слышен шум толпы. Наверное, Тихановский уже давно закончил, и Кошка решила зарубиться с Олесей в салочки — с их причудами они могли занимать людей хоть всю ночь. Шура упорно пытался отвлечься на что угодно, лишь бы не на кружащую боль, ненамного сбавившую обороты. — Шур? Илья выглядел действительно обеспокоенным. Волосы совсем растрепались, кольцами легли на шею. Почти рассыпавшуюся косичку у виска он не с первого раза заправил за ухо дрожащей рукой. Почему у него так тряслись руки? На нем была только футболка. На улице было минус десять. — Это не важно сейчас, — отказал Шура и попробовал подняться, но был ловко перехвачен тут же подорвавшимся Ильей, который как-то обвил его, помог встать на ноги. Шура уже не понимал, ему до сих пор херово — или просто Илья был везде. — Объясняй, иначе мы никуда не пойдем. — Я сам пойду. Илья посмотрел на него, как на конченного идиота. — Ага, ну, давай, — спокойно согласился он. Отступил в сторону. Тело подвело Шуру именно в этот момент — в эту самую ответственную секунду, и он всенепременно бы растянулся ласточкой по лестнице, если бы не Илья, который снова схватил его за пояс рукой и вернул в вертикальное положение. — Блять, — резонно сказал Шура. Лестничная клетка до сих пор плыла, но больше не казалась калейдоскопом из ступеней. — Не матерись, — так же резонно ответил ему Илья. — И это говоришь мне ты? Илья слабо улыбнулся, но не отпустил. Типа, если шутит — жить будет, но не факт, что не свернет себе шею? Шура еще раз вдохнул-выдохнул. Стены встали на место. Почти нормально. Телефон в кармане пискнул экстренным уведомлением. Одной рукой вытащив его на свет, разблокировал и молча уставился на висящее под крупными «10:38» сообщение. — Юля? Это… — неуверенно начал Илья. Шура быстро глянул на него, затем снова на сообщение. Оставив его без ответа, нажал на короткое «живо домой». Диалога не было видно выше того, что уже прочитал Илья, и мема с жабой. Сейчас Шуру мало беспокоило, что он увидит — уже увидел достаточно. — Вы с Лерой расстались? Юля что-то долго печатала, а затем резко стерла. Илья наконец заткнулся. Через мгновение пришло голосовое, и Шура включил его, не задумываясь — Юля всегда все сообщала текстом. — …Где тебя носит? — быстро спросила она. Речь пропала, возобновилась, прерывалась шумом и шорохами. — У него опять приступ, и ты очень нужен мне сейчас здесь. Черт возьми, пап, прошу тебя, спокойно! Да почему эта ваза! — Из динамика раздался треск стекла — или чего-то еще, достаточно хрупкого, что разбилось об пол или стену. — Саш, пожалуйста, ему совсем хуево, при… На этом телефон замолчал, и окружившая их в момент тишина оказалась невыносимо громкой. Шура глупо уставился на горящую иконку прослушанного голосового. Внизу резко скрипнула дверь, и шум вернул его в сознание. — Илья, у вас все норм? — позвали с нижнего этажа. Шура вздрогнул. Погасил экран, перевел взгляд на Илью. Если бы сейчас сюда для полноты картины ввалился наряд фээсбэшников, Илья вряд ли бы удивился — такое у него было смиренное выражение лица. Шура примерно представлял, как все это выглядело для него со стороны. На улицу? Без проблем. Наркотики? Сейчас порешаем. Не наркотики? Посидим, подождем, щас пройдет. Феерически неловкая семейная ситуация? Дайте две. — Я вызываю такси, — тихо сказал он, — и я еду с тобой. — И потом, свесившись через перила, ответил куда-то вниз: — Да! Шура сжал зубы, запрокинул голову назад — здравствуй, потолок, здравствуй, лампа. Нервно выдохнул. Почему именно сейчас, Господи! Он был не в состоянии что-то решать сейчас. Он вообще не был уверен, что сможет куда-то добраться в таком состоянии. Блять, почему он вообще решил, что просить Илью вывести его на улицу — отличная идея! Почему у него вечно все так ебано складывается! От злости и беспокойства стало четче соображаться, хоть какой-то плюс. — Нет, не вызываешь, — он дернул головой и выпутался из чужих рук. Пульса как будто не было — сердце пропустило уже несколько ударов и тревожно дышало где-то внутри. — И не едешь. Это не касается тебя. Слова прозвучали, может быть, слишком резко, но его словно закоротило. Илье нельзя было ехать с ним. Ни за что. Илье нельзя было знать, нельзя было видеть это сообщение, нельзя было слышать это голосовое- Какой же он идиот. Потемневшими глазами Илья словно прожигал Шуру навылет — так, будто тоже знал. Но он был нужен сестре.[ ВЕЩИ ]
— Но ты даже на ногах сам стоять не можешь, — попытался отговорить его он. Шура сжимал побелевшими пальцами телефон, слеповато жмурился, глядя на экран. Новые сообщения. Его колотило крупной дрожью, как от озноба, и Илья это прекрасно видел. Как же он не хотел этого видеть. Это было жутко похоже на тогда. И Илья не был уверен, что готов пережить тот потрясающий экспириенс снова. Ни хера он ему не верил. Либо отходняк, либо паничка. Второе было даже реалистичнее, наверное. Илья уже вообще ни в чем не был уверен. Но надо было держать себя в руках хотя бы ради Шуры. — Ты не понимаешь… — Всё я понимаю, слышал, — жестко отрезал он. — У тебя явно не все в порядке, и я уж точно не отпущу тебя одного. Тем более в таком состоянии. И по дороге ты мне объяснишь, во-первых, что произошло сейчас, и, во-вторых, что произошло там. Одной рукой набрал пароль от мобильного, дождался, пока телефон отреагирует. Найти нужную иконку не составило труда: на экране вспыхнула желтая шашечная тема Яндексовского такси. Шура едва слышно выматерился, потому что Илья все еще крепко держал его за край ветровки. Ну нахрен, вторую поездку в ночное отделение травмы он не перенесет. — Адрес, — коротко приказал Илья, совершенно не обращая внимания на Шурины попытки сбежать, ничего, как обычно, не объясняя. Но сейчас ситуация обычной и не была. А сопротивлялся Шура, в любом случае, слабо. — Это не касается тебя, — он предпринял еще одну попытку вырваться — так, что затрещала ткань куртки. Резко потянул в сторону, почти вырвал ее край из пальцев, и Илья едва не упал следом за ним, чуть не выронив телефон, но все же устоял на ногах и удержал Шуру: тот вообще оказался очень легким в управлении. Все познается в сравнении, блядь. — Пусти, твою мать, Илья! — Адрес диктуй, — он, на самом деле, даже и не планировал его отпускать. Если случилось что-то действительно серьезное, а оно явно случилось, он просто должен был проконтролировать, что Шура по дороге не откинется. И, как минимум, ему просто было интересно, кто мог называть Шуру Сашей и не огребать за это. — Пожалуйста, — растерянно попробовал он снова. — Я же помочь хочу. И, немного смирившись, спокойно протянул ему телефон. Шура взял его с таким сложным лицом, словно ему вручали гранату с оторванной чекой, но все-таки вбил адрес. Машина нашлась моментально, причем на соседней улице — будто ждала именно их. Он не рискнул возвращаться за своими вещами.***
Илья почти волоком вытащил Шуру на улицу и с видимым трудом усадил его в салон, предварительно а) прислонив к серебристому боку покоцанной машины, словно Шура не представитель хомо сапиенс, а чемодан на колесиках, б) распахнув дверь и в) весело поздоровавшись с водителем. Водитель напряженно покосился на них в зеркало и поднял бровь, когда Шура в полном расфокусе посмотрел на него в ответ — и выглядел он при этом, как героиновый нарик. Со стороны, по крайней мере. Илья медленно спросил себя еще раз, зачем все это делает. В глазах водилы он, что вероятно, смотрелся еще печальнее, потому что от самого подъезда и до машины тащился без верхней одежды (и с грузом в виде шатающегося Шуры, двухцветная башка которого бросалась в глаза за три километра). К счастью или к сожалению, таксист молчал и лишь изредка подкручивал громкость колонок, из которых играло что-то совсем аутентичное. Он подглядывал через зеркало то на Илью, то на Шуру, и Илья постепенно начал закипать. Отвлекало. Безумно отвлекало. — ...как бы все меня ни ели, и пускай волнует прессу, кто же я на самом деле... Окей, это было лучше, чем если бы они залили салон кровью. О, Илья тогда очень щедро отсыпал чаевых таксисту с чужой карты. Они свернули через дворы, и черные хрущевки уставились на них желтыми окнами-глазами. Ночь уже давно опустилась на окраины города, и только случайные одинокие прохожие не давали им затихнуть окончательно. Город не засыпал никогда, даже в комендантские часы. Но до него — Илья сверился с телефоном — еще полтора часа. Когда водитель, громче включивший «Дорожное радио», посмотрел на Шуру раз в шестой, Илья понял, что окончательно заколебался эти переглядки терпеть, так что опасно наклонился вперед и самым нейтральным голосом, на который был способен, попросил: — Следите за дорогой, пожалуйста. Таксист выразительно моргнул и перевел взгляд на Илью, а затем на дорогу. Растянул губы в неприятной ухмылке. — За дорогой в Москве пусть Босянин следит, пацан, — сказал он. Илье безумно захотелось выйти из машины на полном ходу. Нет, чувак чаевых точно не получит. Но Шуре позарез надо было домой, и это… Это куда важнее всего остального в данный момент. Поэтому он задержал дыхание, посчитал до десяти и выдохнул. Развернулся к Шуре — и забыл, что вообще хотел сказать. Тот упрямо смотрел в окно на медленно проплывающие районы и блестящие кривые вывески, перебирал пальцами нитку из разошедшегося шва ветровки и с нездоровым усердием царапал нижнюю губу ногтем. Взгляд казался пустым и неосмысленным, будто он был совсем не здесь. Экран телефона подсвечивал ему лицо снизу. — Шур, — тихо позвал его Илья, но он даже не услышал. Поэтому Илья протянул руку и аккуратно дотронулся до чужого плеча: Шура вздрогнул и резко развернулся к нему, чуть не врезавшись в стекло. — Прости. Шура тяжело качнул головой и покосился в сторону переднего сидения, за которым, если верить приложению Яндекса, рулил Азамат Гайраевич Б., отстукивавший Баскова пальцами по приборной панели. Илья несильно улыбнулся. Басков — это просто замечательно. Интересно, можно было добавить только пять рублей? Чисто за Николая. Чисто за «Натурального блондина». — ...ну и что, зато на сцене я сгораю без остатка, перед вами, перед всеми, вот вся тайна и разгадка... вот вся... Илье показалось, что он сойдет с ума прямо сейчас. Какой ебаный ужас. Там всегда был такой текст? — Ты расскажешь мне, что произошло? Говорил он едва слышно, чтобы не напрягать водителя, который будто специально сделал радио тише, и чуть наклонившись к Шуре. Тот смотрел куда-то себе в ноги и старательно игнорировал окружающий мир. Его постепенно отпускало, кажется. — ...та-а-а-айна и разгадка-а-а-а... Он не хотел разговаривать — Илья прекрасно понимал, но ему просто необходимо было услышать хоть какие-то объяснения. Он не мог больше мириться с внезапными уходами, странными сообщениями, пропажами на пару дней, этим… что это вообще было. Очередной, непрекращающейся ложью — даже в самых маленьких вещах. Иногда ему казалось, что он не знал о Шуре ничего. Где ты учишься? — Да обычный вуз, ты вряд ли о таком слышал. Откуда ожог? — Случайно подпалил себя в детстве, ничего сверхъестественного. (Кроме сверхъестественности того момента, что он никак не мог себя подпалить настолько сильно и с такого угла — Илья считался сообразительным не за красивые глаза, спасибо большое). Кем работает твой отец? — Обычный юрист, есть — и на том спасибо. Как тебя зовут? — Шура. — Саша, то есть? — Шура. А фамилия? — Рождественский. Похоже на псевдоним. — Все так говорят. Забей, это не важно. У Шуры все было не важно. Он словно был самым защищенным сейфом — и Илья устал подбирать к нему коды. Первый месяц это было забавно. Потом стало давить на нервы. Теперь это бесило до трясучки. — Я ничего не принимал, — внезапно очень тихо сказал Шура и устало глянул на него из-под опущенных век. Илья наклонился еще ближе, чуть покосившись в сторону таксиста: тот, вроде бы, не услышал. — Мне просто… — Просто? — …Стало нехорошо. Толпа. Забей. Вот опять. Забей. Илья кивнул и перевел взгляд себе на кеды. Обычно ярко-красные, моментально привлекающие внимание, в темноте салона казались черными и какими-то тусклыми. Почти стерлись спереди. Окей, он просто будет соглашаться со всем. Значит, не отходняк. Значит, он просто проецирует. Значит, все нормально. Вот и хорошо. Хорошо же? Басков плавно сменился Биланом. — ...меня уносят назад эти картинки, где спрятаны в песнях все чувства мои... Что-то не давало ему покоя, и он вертел эту мысль на языке, пока наконец не оформил в слова: — Но почему ты не мог мне сразу сказать? — у него были все основания злиться на Шурино упрямство. — Почему не дал вызвать скорую? Если серьезное что-то? Врачи не едят людей, правда, — чуть весело, не зная толком, успокаивает так себя или Шуру, добавил он. Нет, понятно, врачи вполне могли есть людей. Но это не было такой распространенной практикой. Господи. Илья потер лоб рукой. Он точно сходил с ума. Перенервничал, блять. Шура долго не отвечал: прислонившись к холодному стеклу, он смотрел куда-то вперед. Ночная Москва отражалась в его глазах и желтым калейдоскопом уличной иллюминации ложилась на лицо. Мимо проносились уже совсем не обветшалые кварталы, а центральные вычищенные улицы — колеса такси мягко жгли отполированную полосу Тверской. Илья честно не смотрел вбитый Шурой адрес, но заранее пожалел баланс карты — вряд ли они проехали и половину пути. — Потому что ты слышал то голосовое, — наконец ответил Шура и отвернулся от окна. Глаза слабо блестели в полутьме. — Я не хочу проблем, пойми. Ни для тебя, ни для Тихановского, ни для кого. — Молодые люди, приехали, — таксист прервал их громким кашлем, заглушая Билана. Илья обалдело выглянул в окно. Что? Да это же центр, где Шура вообще… Он выпал из машины быстрее, чем успел додумать предложение, потому что Шура выбрался первым и потащил его следом. Привыкший к темноте такси, Илья на мгновение ослеп от ярких огней улицы, а затем разглядел незнакомое лицо, которое не менее растерянно поглядело на него сверху вниз — он успел зацепиться за дверную ручку, не до конца уверенный, что его не наебали с адресом. И затем, чуть погодя, лицо спросило знакомым строгим голосом: — Миронов?