Ведьма

      Утро первого января оказалось на диво хлопотным. Мы перекидали уголь в котельную про запас, потом вдвоем приколотили в сарае стеллаж. Пока я расчищала дорогу перед домом, Вася открыл капот машины сестры, которая, как человек искусства, до земных хлопот снисходила только когда Меркурий находился в доме Девы и компании Близнецов в ретрограде. Он спокойно проверил уровень масла, долил стеклоочиститель и, несколько раз заведя и заглушив мотор, прислушался к непонравившемуся стуку.       — Юль! — позвал он меня. — Иди сюда!       Я отложила лопату и подошла. Звук то появлялся, то пропадал.       — Едь на диагностику, что сказать, — пожала плечами я. — Не ебу.       — Никого? — уточнил он, усмехаясь. — Впрочем, ничего нового.       Я нахмурилась, Вася пояснил:       — Такое сокровище ещё заслужить надо. Думаешь, я тебя какому-нибудь мудаку отдам?       Я напомнила Васе, что младший вообще-то он. Вася серьезно кивнул:       — Я приму любой твой выбор, если ты будешь счастлива, но человека, который разобьет тебе сердце, я не прощу.       — Сам-то что? — хмыкнула я. — Мне твои недостатки начать перечислять? Так до вечера просидим.       — Не надо, — усмехнулся Вася, закрывая капот и хватая лопату. — А то я расплачусь и убегу. Будете меня потом искать с собаками.       — Больно ты нужен, — фыркнула я с неясной интонацией, и сама не поняла, то ли серьезно сказала, то ли с сарказмом. — Ладно, я в дом, остальное сам расчистишь.       Часа в три после полудня, когда с мелкими домашними делами было покончено, мы втроем отправились кататься с горки на найденных в сарае картонках. Вася, которого до этого напоили чаем с японскими вкусняшками, пребывал в благодушном настроении и покатал и сестру, и пару деревенских ребятишек, которые во все глаза смотрели на огромного зверя и норовили погладить и почесать за ухом. А какая морда была довольная у него, когда они так искренне им восхищались и любовались!       Накатавшись, отправились обратно домой — уже начинало темнеть, мне завтра в ночь уезжать.       Вечер мы провели за паззлами. Вася для того был слишком нетерпелив, так что унесся в лес скакать по сугробам и пугать белок, а мы втроем, включив на фон сборник симфоний, разбирались с картиной на пять сотен кусочков.       Постепенно появились корабли — мама утверждала, что флаги на них голландские, сестра спорила, что английские, я в кораблях не разбиралась, так что спокойно собирала форт — за его кирпичными стенами были маленькие утопающие в зелени домики.       Часов в восемь мы закончили с этой картиной и принялись за следующую, деталей там было больше, и они были меньше, так что всё доделать не успели. Мама осталась в гостиной, села за ноутбук, а мы с Настей поднялись к ней. Из шкатулки торчал кончик пера, за компьютерным столом было три кружки из-под чая и один стакан с водой для краски. Настя убрала с кровати японский журнал, я присвистнула, заметив среди постеров на стене новый, с Ястребом.       — Ещё привозить с ним? — спросила я, разглядывая остальную коллекцию.       — Конечно! — закивала Настя, надевая свитер и забираясь с ногами на кровать. — Кстати, сможешь мне коробочку спаять?       Я послушала пожелание, подумала, где достать стекло, и решила сделать это завтра утром. С сестрой мы сидели в теплых свитерах, пили умопомрачительно вкусный кофе и смотрели диснеевские мультфильмы. Через полчаса после начала пришел Вася, нагло разлегся на полу, едва-едва влезая. Заснули мы прямо так. Ещё через какое-то время я услышала, как тихо звенят чашки и выключается свет, заметила в дверях фигуру мамы и снова провалилась в теплый сон.       С утра я отправилась в сарай, даже не накинув куртку — он был со стороны котельной, поэтому там почти всегда было тепло. Подкинув по пути угля, я принялась искать нужные материалы. Стекло действительно обнаружилось, но с ним пришлось поработать, чтобы оно не было таким заляпанным. Через пару часов стеклянная коробочка с открывающейся крышкой была готова — не идеальная, но вполне себе симпатичная. Вернувшись в дом, я принюхалась — пахло блинчиками и вареньем.       Мягко потянув Настю к ней в комнату, показала свое творение.       — Доставай, — кивнула я торжественное.       Сестра подержала перо в руках, ласково погладила и отправила в стеклянный куб.       — Что там у вас? — раздался от двери вопрос Васи, который гибко обогнул дверной косяк и почти втёк в не до конца прикрытую дверь — как только этот кошак почти двухметровый так легко пролез? — Так вот чем с утра пахло! Это чьё такое?       Я кратко пересказала случай с Ястребом.       — О, вот оно как, — кивнул Вася. — На-а-асть, отдашь?       И глазки состроил. Как ему такому откажешь?       — Как будешь уезжать — отдам, — сдалась через полминуты сестра. — А пока у меня будет.       Пока Настя ставила красивый куб на рабочий стол, я негромко спросила у Васи:       — А тебе оно нахрена?       — Понравилось, — улыбнулся Вася.       — Ястреб тебе тоже понравился? — уточнила, кивая на один из новых постеров.       Вася как-то очень странно посмотрел на приклеенную к стене глянцевую бумагу и промолчал. Я прищурилась.       Сборы не занимают много времени, мама дает с собой кучу гостинцев, и это немного напрягает — видимо, расстанемся мы точно дольше, чем на месяц. На дно сумки опускается запечатанная банка с облепиховым вареньем, несколько связанных Настей вещей. Остальное я докуплю сама уже по дороге в аэропорт. Мы снова выбираемся на улицу, ярко светит солнце, на небе после вчерашнего снегопада только тонкий слой облаков, и я в кои-то веки фотографирую всё вокруг на телефон: как катает Настя снежный ком для снеговика с соседскими ребятишками, как Вася превращается в барса, и как валяется в снегу, а потом катает на себе всю ватагу. Настя отбирает у меня телефон, делает одно общее со мной и Васей, и я отправляюсь с ним по старому маршруту, правда, не сразу вспомнив про телефон — приходится вернуться.       Я делаю несколько фотографий, пока Вася бесится внизу — ему нравится скакать по сугробом, горячая кровь, и мозгов для такого большего тела явно маловато.       Задолго до того, как начнется прощание, меня мама не то чтобы в сторону уводит, мы и так сидим в стороне, обе с книгами.       — Тебя что-то беспокоит, — говорю я, и она чуть заметно хмурится. — Я понимаю, что за меня волнуешься, может, поделишься?       — Не послушаешь ведь всё равно, — вздыхает она, цепляется взглядом за жетоны и потом смотрит уже мне в глаза. — Ты сильная, и мозги у тебя на месте. Ты немного изменилась. Просто… мне кажется, тебя что-то глубоко внутри тревожит или меняет, несмотря на то, как тебе здесь хорошо.       Я киваю, но не перебиваю.       Она встает, обходит стол, накрывает ладонью глаза, и я послушно их закрываю. Меня мягко целуют в лоб:       — Самого главного глазами не увидишь, — говорит мне её голос. — По-настоящему зорко одно лишь сердце.       И медленно убирает руку. Я не сразу открываю глаза, сосредотачиваясь на собственных чувствах, понимая, что внезапно во мне сейчас складываются совершенно полярные — спокойствие и то ли предвкушение, то ли ожидание перемен, то ли ещё что-то такое.       — К тому же у тебя наконец-то появились друзья, что не может не радовать, — улыбается мама.       Попрощаться выходим к самым воротам, мама, накинув поверх домашнего платья куртку, обнимает меня крепко-крепко, потом тоже самое делает Настя, просит себя поберечь и снимает аккуратно пластырь со лба.       — Не, в этот раз я сам поведу, — оттесняют меня от водительской двери, впрочем, я не горю особым желанием лихачить и вести машину.       Мама и сестра стоят рядом с воротами и машут на прощанье, горит над ними в ночи лампочка. Я улыбаюсь радостно, и кричу, чтобы возвращались домой, потому что на улице всё ещё минус двадцать с лишним.       В аэропорту меня задерживают на паспортном контроле и личном досмотре, им не нравятся жетоны. Снять я их без веской причины не могу, в итоге меня всё равно пропускают, правда, перед самой посадкой. В самолете заснуть как назло не получается, так что по прилету я первым делом ищу автомат с кофе или энергетиком, шатаясь по терминалу с сумкой и парой пакетов. Время четыре утра, метро ещё не ходит, так что я сажусь на скамейку недалеко от входа и, отставив в сторону банку с энергетиком (арбузный и не очень вкусный, но бодрящий шо пиздец), заказываю себе такси до UA.       На часах пять с копейками. Мелкий редкий снег падает на асфальт, и я, расплатившись и забрав сумки, иду к общежитию персонала.       Повесив на вешалку пальто и оставив на входе обувь, потягиваюсь, уже представляя, как лягу и усну до весны как минимум, когда меня внезапно приветствуют с кухни. Я удивленно поднимаю глаза, моргаю, будто сомневаясь в своей адекватности, но моя сомнений не требует, а вот чужая — вполне.       Сотриголова стоит рядом с закипающим чайником и кружкой в руках.       — Впрочем, ничего нового, — вздыхаю я. — Я отнесу к себе сумки и вернусь, чтобы ты мог выебать мне мозг до состояния улитки.       — Ничего срочного, — качает головой мужчина. — Так что иди спать.       Я только благодарно киваю и, подхватив с пола пакеты с вещами, отправляюсь к себе в комнату. Оглядев небольшую гостиную, прохожу в спальню и замечаю что-то на подоконнике. Присмотревшись и поняв, что нечто не двигается, подхожу ближе с опасением, аккуратно и тихо поставив на пол сумки.       За стеклом, слегка припорошенная снегом, стоит красивая ледяная фигурка высотой сантиметров сорок. Это изящная девушка в длинном и легком платье, складки развиваются от потоков ветра, а сама она танцует, волосы у неё хоть и ледяные, но длинные и легкие-легкие на вид. Всё в динамике, все детали проработаны. Красота какая. Залюбовавшись этой фигурой, не сразу заметила совсем небольшого — с кулак — котика, который сидит недалеко от девушки и смотрит на неё. Шерстка у него как настоящая, инеем топорщится и играет в рыжем свете фонаря.       Тодороки превосходит все ожидания.       Днем я раздаю гостинцы — Эри радуется сахарным петушкам и кутается в подаренный шарф из синей пряжи, хотя в общежитии тепло, Полночь довольная утащила несколько масок для лица к себе, а вкусняшки, в том числе и варенье, к которому с подозрением принюхался Гончий Пес, отправились в общий холодильник. Мик из всей вязаной кучи выбрал себе носки с наркоманским узором и укуренной расцветкой и попросил передать сестре восхищение её вязальными навыками.       Пока было немного времени, я села с Немури и Эри на диван и показывала фотки из России. Девочка постоянно таскала планшет Сотриголове, который всё ещё был у себя, так что, когда ему надоело, что к нему мечутся каждые три минуты, он пришел сам, мы расположились на полу, потому что на диване сидеть и смотреть фотки было неудобно.       Эри рассматривала пристально почти каждую и пока что остановились на той, где я сижу верхом на огромном барсе и смотрю вдаль. Если не считать уродского горнолыжного костюма, то очень даже крутая фотка.       — Ты здесь как настоящая валькирия, — говорит Немури. — И почему тебя вообще Ведьмой назвали?       — Старое прозвище, — пожала плечами я. — Терпеть не могу тупых людей, а так сложилось что во время обучения придурков было навалом. Как-то на занятиях у нас девочка чуть в обморок не упала из-за того, что у неё были достаточно болезненные месячные. Пацаны начали над ней издеваться, слова не помогали.       — Ты и этому в нос дала? — хмыкнул Айзава, который до этого только изредка кивал, рассматривая фотографии и склонив голову набок. Казалось, ему дико непривычно видеть меня такой — счастливой, скалящейся в камеру, по-детски дурачащейся с родными людьми.       — Нет, просто забрала у девушки боль и передала тому еблану, — я оскалилась. — Надо было видеть его лицо! Всё же болевой порог разный. Парни меня после этого начали избегать, а с девочками у меня так и остались самые лучшие отношения.       — Но судя по всему, прозвище тебе не девушки придумали, — улыбнулась Немури. — Но оно классное.       Я только плечами пожала — прозвище как прозвище, меня не отражает ни в какой степени, это жаль, а так наплевать.       Несколько фотографий смотрим молча, а потом Эри открывает те, что с празднования. Сестра, видимо, скрытно и на планшет фотографировала.       — А это кто?       — Моя мама, — отвечаю я. — Она писательница. Пишет разные истории про невероятные миры и приключения. Лет через десять-пятнадцать, думаю, тебе понравится.       Эри разглядывает обстановку в гостиной, ёлку с подарками. Открывают следующую, отматывая время назад, где мы готовим муравейник. Вася выносит готовый торт, а я вытираю лоб рукой, другая держит полотенце и упирается кулаком в бедренную кость.       — Ой, а это что? — спрашивает Эри про муравейник. Я терпеливо объясняю.       Последние фотографии — те, которые я сделала ночью на скале. Как я и предполагала — почти ничего не видно, и ни черта не понятно.       — Я думал, история твоего синяка там будет, — сказал Айзава, не торопясь встать. — С кем повздорила?       — Об скамейку ударилась, — призналась я. — Решила, называется, вспомнить детство. Прыгнула в сугроб со всей дури, а там она.       — Болит? — поинтересовалась Эри. — А пластырь почему сняла?       — Потому что уже не болит. Как ты провела Новый Год?       Эри рассказала, как веселилась с Мирио и 1-А, как они вместе играли в снежки, пока ребята не ушли на стажировку.       — Тренировка с Шинсо через час, — сказал Айзава, когда я уже собиралась вернуться к себе. — Придешь?       — Да, — кивнула я. — Можешь как-то связаться с Мирио? У меня нет его номера, пусть тоже подходит. Устроим бой два на два.       К назначенному времени и без того редкий снег прекращает идти вовсе, так что иду на тренировку я, считай, под ясным небом. После активного отдыха и скачек с Васей тело реагирует немного иначе на привычные упражнения вроде бега и растяжки, но отклонение небольшое и скоро пройдет. После разогрева скидываю толстовку, оставаясь в майке и спортивных штанах, Тогато и Айзава бегут всегда где-то неподалеку, у Шинсо свое задание, до нашей программы он ещё минимум год не дотянет.       После разминки Сотриголова забирает ученика работать с лентами, а я задумчиво смотрю на Мирио, который сверкает глазами-пуговками:       — Физ. подготовка у тебя на уровне, тут нареканий нет, — мышцы у парня действительно то что надо, хотя и дико перекачанным его назвать трудно, но не ими едиными. — Техника у тебя виртуозная… Поработаем на реакцию, для начала. Во всю силу не бить, обозначить касание. Ориентироваться по ходу.       Силы у меня оказывается больше, против меня играет только вес, но с равной скоростью и моей превосходящей силой у меня очевидное преимущество. И навыки, конечно. Правда, парень всё равно неплохо себя показывает и без проблем выдерживает и достаточно высокий темп, и легко подстраивается под вид боя. Это типичная моя тренировка с Васей, если мы не берем в расчет причуду, так что я к такому привычная.       — Хорош тупить, включи мозг, — ему прилетает короткий тычок в бок, а потом ещё один, но уже в лоб.       Он делает вид, что ударит по ноге, но бьет по локтю — пытается, потому что я увожу руку, пропуская его над собой и, пока его тело в неустойчивом положении, провожу целую серию тычков.       Бой два на два получается интересным — с Сотриголовой в команде работать привычно, а вот Шинсо и Тогата явно имеют проблемы с кооперативностью. Шинсо в командной работе не хватает опоры на себя, тем более его в технике значительно превосходит сенсей. Тогата подстраивается достаточно легко — сразу понятно, кто проходил практику, но ему тоже не хватает собственной уверенности то ли из-за потери причуды, то ли из-за моего условного статуса учителя.       В целом я довольна. Оставив Хитоши на Айзаву, а Мирио отправив на все четыре, я отправляюсь заниматься ОФП — пресс всё ещё вызывает вопросы, так что я сосредотачиваю свое внимание на нём.       Закончив, я спрыгнула с турника, подумав, сделала ещё десяток подтягиваний и вернулась к парням.       — Поединок? — предложил Сотриголова. Я кивнула. — Шинсо, ещё два подхода и на растяжку.       — Понял, — кивнул парень и продолжил, при этом проводив нас глазами.       Я встала в центр зала, Сотриголова напротив. Не было никакой команды, всегда справлялись и без этого. Я послала вперед лапку — не то чтобы надеялась, попасть, но это был индикатор. Лапка пропала, глаза Айзавы, который именно сегодня очки почему-то не надел, засветились красным. Я замерла буквально на мгновение, фиксируя происходящие как будто со стороны и в замедленном времени. Волосы, вставшие дыбом, открывшие шею и лицо, скрытые под черной водолазкой мышцы, капелька пота на скуле и эти красные, светящиеся глаза с мешками от вечного недосыпа. Блядский дьявол.       Ленты понеслись ко мне, и, хотя я определенно точно могла уклониться, атаковать в ответ, да что угодно, я продолжала стоять как вкопанная. Ленты обвили руки, талию, проезжаясь по коже и сжимая её, фиксируя. Рывок, толчок, и вот меня притянули, собираясь выдать удар ногой в живот и только тогда, спустя секунду после начала боя, Айзава остановился, поняв, что что-то не так.       — Ты чего? — нахмурился он.       Без понятия, чего я.       — Испугалась? — Сотриголова, продолжая хмурится, ослабил захват и сжимавшие до этого ленты просто повисли, как мишура на ёлке. — Черт, очки, да?       — Не испугалась, — замотала головой, приходя в себя. — Черт его знает, походу, перетрудилась. Давай не сегодня.       Айзава кивнул, не задавая лишних вопросов, за что я была ему благодарна. Помассировала пальцами брови, перематывая в голове мгновение, когда я застыла в нежелании двигаться. Если причина — это проявление причуды, то не триггер ли это, и если да, то с чем он связан?..       Кое-как дозанимавшись, я молча вышла из зала, выбирая обходной путь. Холодный воздух освежал, падающий снег гасил звуки, оставляя меня практически в идеальной тишине. Слышно только поскрипывание снега под моими ногами. Была версия, что это из-за работы пожарной и огня, но огонь не красный, совсем другой, да и работа эта оставила у меня только привычку подрываться по сирене и отвечать на любые звонки вот прям щас. Служба? Там вариантов масса, но в этом я сомневаюсь, я была уже закалённая и не такая «пугливая».       Сзади раздались торопливые шаги. Я выплыла из своих размышлений, обернулась. Айзава.       — Я с тобой пройдусь, — выдал он и предложил, кутаясь сильнее в ленты. — Что-то случилось на тренировке, тебя очень сложно выбить из колеи. Я не лучший советчик и поддерживать не очень умею, но я хочу тебя выслушать.       Я задумчиво посмотрела на его лицо, перевела взгляд на тротуар, на фонарь, недалеко от которого мы стояли. Прикрыла глаза. Думаю, я хочу ему рассказать.       — Мой отец работал пожарным. Для меня он был настоящим героем, и хотела идти по его стопам. Пока другие маялись с выбором профессии или вообще не думали о будущем, я уже прекрасно понимала, кем хочу стать. Стояло жаркое сухое лето. Горели леса. Я не знаю всех деталей, но там была деревня, из которой банально не успели всех эвакуировать. Преступники, которые подогнали огонь быстрее своими причудами, власти, не позаботившееся о эвакуации заранее, невозможность вывести всех и сразу. Всё сложилось. Мне было двенадцать, и о таких подробностях мне бы никто не рассказал. Пошёл вытаскивать в горящий местный клуб застрявших там детей, большую часть вывел, но там остался один ребенок, который спрятался, испугавшись пожара, и его пришлось искать. Дело шло на секунды. Когда рухнуло здание, старое, наверняка в или почти в аварийном состоянии… — я сглотнула, переводя взгляд на асфальт под своими ногами. — Ребенка отец всё-таки спас, но сам получил страшные ожоги. У него была какая-то странная причуда, которая нанесла папе непоправимый вред.       Я прикрыла глаза, вспоминая материалы, которые отрыла, получив нужные связи и разрешения. Тонкие листы чуть поистрепавшегося за десять дела, вшитые в толстую папку. Разбирательства, суды, пособия.       — Он скончался в больнице. Исцеляющие причуды — редкость. А мне ещё потом вбивали в голову, что пожарный может спасти кого-то, только оставаясь живым. Без вариантов. Погибший пожарный — пожарный, не выполнивший свою основную миссию, предназначение и призвание — спасать. Простите, но это — плохой пожарный, говорили мне. Вот, в целом, всё.       Айзава мягко притянул меня, к себе, обнимая. Я позволила себе уронить голову на чужое плечо, опустив руки и не плача — все слезы давно уже выплаканы, зачем теперь-то горевать. На сердце было неожиданно спокойно. Ощущение, что я доверила кому-то часть себя, напрягало, потому что ответа ещё не было, но я почему-то была почти уверена — я не пожалею о своих словах.