Русь по-студенчески

Работа-работа-работа… Нет, она мне даже нравилась в какой-то степени. Всë лучше чем сидеть на макаронах с майонезом. Они, конечно, вкусные, но и печень мне нужна для немного иного рода целей. Но всë же это не бариста или библиотекарь, не расскажешь никому. Засмеют… Хотя мне как-то уже плевать. Наконец приходит смс «Машинка ждёт. Выходите», и я со вздохом спускаюсь вниз и выхожу из парадной. На улице заметно стемнело, а с чёрного хмурого неба валили крупные хлопья. Удивительно, но у поребрика меня и правда ждало такси. Серебристая Skoda, в окно которой курил дедок лет шестидесяти. Подойдя поближе, я понял, что «машинка» была из разряда «не-бита-не-крашена-только-мотор-два-раза-выпадал». Но, собственно, дарëному коню в зубы не смотрят, поэтому я поздоровался и сел на переднее сиденье. На торпеде меня встретили ряды иконок и каких-то причудливых приблуд для крепления навигатора — которых, к слову, было два. А с зеркала свисал просто каскад всякой всячины: и чëтки, и шнурочки, и красная лента, и подвеска с ароматической баночкой. Не хватало только классической зелёной ëлочки. В самом салоне же стоял едкий запах одеколона, курева и старой кожи. В общем, обычное такси в больших городах. Таксист, кстати, оказался тоже самым обычным: пять минут помолчал, видимо, наслаждаясь тихими отзвуками шансона из медиасистемы, а потом всë же заговорил. — В клуб едете? Странный вопрос, учитывая, что он таксист и в маршруте финальной точкой я указал именно клуб. Но я угукнул, поглубже укутываясь в куртку — по классике печка не работала. — Такой молодой. С друзьями решили развлечься по случаю пятницы или девушку надумали себе подцепить? В клубе их много. И все такие сочные, горячие, поджаристые. Прямо слюньки текут, чтобы не наброситься. И все хотят, представляете, все хотят. Так зачем едете? Я поëжился и нехотя, потому что не люблю подобные разговоры, что-то пробурчал про друзей. — Да… Друзья-товарищи это хорошо, великая сила так сказать. А девушки, что девушки? Сегодня — одна, завтра — другая, через неделю — пятая, правильно? А можно вообще, — он заговорщиски понизил голос до громкого шëпота — В бордель пойти. Да-да, знаю я несколько мест, могу и вам адресок подкинуть. Там девицы ишь какие сговорчивые. Ни подарков, ни цветов им не надо. Дорого, правда, ежели каждый день, но… — тут он замялся ненадолго, но вскоре продолжил — Если что, можно и просто какую девку подцепить. Та хоть в баре. Напоить её парочкой коктейльчиков с водочкой, да и затащить под белы рученьки в постель. Ну побрыкается-поорëт первые пару минут и перестанет. А ежели не перестанет, можно и придушить маленько. Так сказать, чтобы место своë знала. Ну, а что? Выбрать ту, у которой юбка покороче, да декольте поглубже и вставить ей, эт самое, по самое не могу. Так, чтобы до слëз и хрипов. Это у них, у баб, выражение высшего удовольствия. А если начнëт наутро возмущаться, мол без согласия, то гнать её в шею. Всë равно сама виновата, нечего провоцировать. А так можно и вдарить немножко кулаком, шоб молчала. А то ишь, права свои отстаивают. А каждый знает, место бабы где? Правильно, на кухне. А удел бабы что? Правильно, борщи варить, мужа ублажать да детей рожать ему. Вот как раз я третьего дня вëз бабу, так у неё денег не оказалось. А она ещё и пьяная была. Так я ей так засадил прям в машине, на заднем сиденье, что она и двигаться не могла. Пришлось в подъезд ближайшего дома заносить. А сначала пыхтела, кричала что-то. «Помогите! Спасите! Не надо! Пожалуйста!». Упиралась. Ну я её стукнул пару раз, утихла, только всхлипывала. А потом я гля на себя, а весь в крови. Она целкой оказалась. И молоденькая такая, симпатичная. Ну я и закончил, эт самое, прям в неё. Нет, ну, а что? И тепло, и приятно, и салон не запачкает. Вот ещё один случай был… Монолог, услышанный мной от этого дедка, не вызвал у меня ничего кроме рвотных позывов. Мерзость. Я по причине своей профессии знаю много девушек, и, не то, чтобы мы прямо хорошо общались, но если бы увидел, как кто-то обращается с ними также, пристрелил бы как собаку. Но к счастью ушей моих мы очень скоро приехали к месту назначения. Да и таксист, увлечëнный собственным рассказом, ко мне особо не доëбывался. И вот я наконец вдохнул приятный свежий воздух улицы. Он был напичкан выхлопными газами и пылью, но всë было лучше прокуренного салона. Войдя через служебный вход я первым делом пошëл в душ, потому что мне до трясучки хотелось смыть с себя этот чëртов запах одеколона и противный рассказ похотливого дедка. На которого я, кстати, позже кинул жалобу. Потому что нехуй языком чесать. Извращенец морщинистый. Ополоснувшись, я пошëл в зал. Людей было немного, но уже половина из них странно дрыгались на танцполе изображая, по видимому, танцы. — Мдэм, такое себе, — проворчал я и обратился к бармену, — Серëж, налей стаканчик чего-нибудь, будь другом. Наш клуб, точнее тот, в котором я работал, делился на несколько зон: бар-клуб «Белая берëза» — спасибо товарищу Есенину за это название (*) — и стрип-клуб «Славянка». А вот за второе название надо сказать не спасибо, а дать этому патриоту в челюсть. — Держи, Федь, — на стойку с тихим стуком опустился стакан. Я не глядя взял его и отхлебнул, почти сразу выплëвывая содержимое обратно и злобно взираясь на сотрудника, — Что? Минералка со льдом. У тебя, между прочим, соло сегодня. Не забывай. Я устало вздохнул и закатил глаза. Забудешь тут, как же. — Не напоминай, бога ради. И вообще, лучше бы для храбрости налил. Друг называется. Сергей, высокий кудрявый блондин с элегантно накаченными руками, честно сказать, не был мне другом или корешем. Просто работая в коллективе, где на все два клуба из сотрудников мужского пола только три человека, и то один из них завхоз-сторож, сложно враждовать. Так мы и стали товарищами по несчастью. — Тебя, кстати, искал управляющий, — загадочно бросил Серëжа, натирая полотенцем бокал. Я со стоном осел на стул. Ничего хорошего это известие предвещать не могло. Но деваться мне, как вы уже поняли, некуда. Поэтому, допив с горем пополам порцию водички и получив дружескую поддержку в форме «с Богом!», я собрал в гримëрку. За дверью я встретил трëх девушек, которые сообщили мне всë ту же «радостную» новость. Мы обменялись парой новостей, и они ушли разминаться. А я, оставив вещи в шкафчике, пошëл на встречу своей судьбе, а точнее к кабинету управляющего. Перед входом я даже перекрестился. Атеист крестится, очень, блин, смешно. Постучав, я таки толкнул дверь. — Ооо, кто пришëл. Федюша, проходи, голубчик, проходи. Присаживайся, — толстяк широко улыбнулся и махнул рукой на кресло. Но я проигнорировал предложение и лишь закрыл дверь. На защëлку. Потому что прекрасно знал, зачем меня искали. И знал, что сейчас будет. *** Член в горло проскальзывал по накатанной. Рвотный рефлекс я уничтожил уже давно. Так намного проще, чем терпеть. Толстые пальцы больно тянут за волосы, насаживают, заставляют взять глубже. Я морщусь и жмурюсь, молясь, чтобы это побыстрее кончилось. Лобковые волосы неприятно щекотят нос, побуждая чихнуть. Ноги начинают болеть от твëрдого деревянного пола. И вот долгожданный стон. Волосы, намотанные к тому времени на кулак, тянут ещё больнее, меня насаживают так, что начинаю кашлять, а глаза слезятся. Горькая, отвратительная струя бьëт в горло, а сам жирдяй опускается в кресло, натужно дыша и расстëгивая верхние пуговицы на рубашке. — Иди готовься. Только попробуй оплошать на выступлении, — наконец встаю и вытираюсь рукавом рубашки. Мерзость. Иду к двери и выхожу, получая в спину «Больше не смей опаздывать». Сажусь на лавку и не двигаюсь добрые минут пять, с мыслями собираюсь. Это не первый раз подобного рода наказания за опоздания. На самом деле, у нас это было вместо выговора: запорол выступление — принимай, сломал инвентарь — принимай. А за большие косяки могли и что похуже сделать. Я стал одеваться. Не время жалеть себя. Я вообще не люблю этого. Есть множество людей, у которых жизнь в разы труднее моей, так что мне грех жаловаться. Нацепив костюм и закрепив стрипы, я подошëл к большому настенному зеркалу в полный рост. Костюмер постарался на славу: голубой топ с множеством мелких и крупных камушков получился бесподобным и на удивление лëгким. В качестве низа к этому великолепию шла юбка-шорты — в бикини очень быстро бы раскрылась моя маленькая тайна. А на ноги к цветовому сочетанию прекрасно подошли атласные голубые стрипы. Не слишком высокие, но и не слишком низкие. Я выступал на них ни раз, и ещё ни разу они меня не подводили. Волосы, по закону моего образа, я распустил. *** Клуб встретил меня смехом и громкой музыкой. Она била по ушам, беспощадно калеча барабанные перепонки. Не то, чтобы я хотел идти в подобные места, но Иван Васильевич крайне настойчиво уговаривал меня. Бывший преподаватель в красках описывал «жемчужину» клуба, периодически уходя в совершенно неприличные подробности. Эта девушка явно пришлась по душе Ивану Васильевичу, и, хоть я не одобрял этого, я ничего не говорил. В конце концов это дело лишь его и его жены, а не моë. В самом клубе стояла плотная завеса из искусственного дыма, которую рассекали ярко-синие, красные и зелёные лучи прожекторов. Танц-зоне уже собралась целая толпа, скачущая в такт оглушительного бита, разрывающему колонки. Откуда-то доносился приторно-сладкий запах, однако источник скрывал дым. — Никита, что с тобой? — вырвал меня из наблюдений знакомый голос. Я повернулся к бывшему преподавателю, а тот лишь кивнул на стопку рядом с моей рукой. — Извините, Иван Васильевич, я не пью. — Нет-нет-нет, не стесняйся. Думаешь, при преподавателе обязательно всегда вести себя подобающе? А ну-ка давай, за моё здоровье, — он взял стопку и прислонил к моим губам. Я вдохнул запах, что было большой ошибкой. Спиртные нотки мелкими уголочками ударили по рецепторам, но я резко перехватил стопку и опрокинул, заглатывая содержимое. Язык сжался от горечи и остроты, а пищевод обожгло, словно я пил настоящий жидкий огонь. Я поморщился под низкий смех преподавателя и поставил сосуд обратно, — Так-то лучше. Пойдём, скоро начнётся шоу. Он залпом допил свой напиток, имеющий странно-ядовитый зелёный цвет, и, расплатившись, повёл в другой зал. Там стоял полумрак, но по бокам симметрично располагались ряды круглых тумб с шестами. Некоторые пустовали, а на некоторых стояли девушки. Мне даже сначала показалось, что это и не люди вовсе. Стройные изящные тела красиво извивались, притираясь к гладкому металлу, плавно двигались, завораживая и приковывая взгляд. Но, заметив мой ступор, преподаватель потянул меня за локоть, подгоняя. Вскоре мы зашли в большую комнатку. Свет исходил лишь от тусклых розово-красных светильников, которые стояли на каждом столике, коих было около пяти с каждой стороны. В середине комнаты шла поднятая на добрый метр дорожка, покрытая кроваво-красным ковром. Сама же дорожка примыкала к сцене, закрытой пока что плотным занавесом. В центре был установлен длинный гладкий шест. — Скоро начнётся представление, жди, — с этими словами Иван Васильевич усадил меня в мягкое бархатное кресло всё такого же красного цвета. Наконец раздались первые аккорды музыки, и створки занавеса с тихим шуршанием разъехались в разные стороны. Десятку глаз открылся завораживающий вид: трёхэтажный постамент, украшенный множеством попарно мигающих лампочек, а в центре замерла тонкая фигура, спиной прижимаясь к шесту. Чёрные волны скрывали личико, но, стоило музыке заиграть громче, нежные руки, обтянутые до локтя атласными наручнями, изогнулись, открывая обзор на невероятной красоты облачение танцовщицы. В тусклом свете камушки топа загадочно переливались, приковывая восторженные взгляды. — Дамы и господа, встречайте! Знаменитая звезда нашего клуба! Чёрная Жемчужина! — послышалось откуда-то сверху. Тут музыка вступила с новой силой, и фигура пришла в движение. Обойдя шест кругом, она потёрлась спиной о металл, выгибаясь, чем напоминала кошку, трущуюся о ноги хозяина. Покрутившись вокруг шеста несколько раз, танцовщица грациозным, мучительно медленным шагом прошла до второго пилона. Зрители ответили на этот жест громкими улюлюканьями и аплодисментами, кто-то даже засвистел. А танцовщица вновь потёрлась грудью о шест и, закинув одну ногу, прокрутилась. Вскоре она медленно расстегнула набедренную повязку и, откинув её в толпу, сползла на ковёр. Музыка вдруг стихла. — Сейчас будет моя любимая часть. Смотри внимательно — прошептал мне на ухо Иван Васильевич. Хотя во время всего выступления я и моргать-то забывал. Вдруг музыка заиграла в бешенном темпе. Мрак разрезали яркие вспышки, в которых тело на ковровой дорожке неистово извивалось, подобно злобной змее, сгибалось и выворачивалось, словно в нём не было ни единой косточки. Выгибалось и тёрлось о яркий ворс. Завлекающе разводило стройные ноги в стороны, скользило филигранными ладонями по открытой коже, обводя каждый изгиб. Музыка стихла так же быстро, как и началась, а сама фигура замерла, изогнув спину и шею, распахнув руки. Толпа разразилась криками восторга и оглушительных аплодисментов. Я сидел очень близко, практически у самой дорожки, но даже в тот момент не смог разобрать лица танцовщицы — оно было закрыто тонкой кружевной маской. Я запомнил лишь глаза. Ярко синие, словно бутон василька, настоящий драгоценный сапфир. В них пылал голубой огонь страсти. Фигура наконец поднялась и, покачивая прелестными бёдрами, ушла на сцену. Занавес вновь опустился. *** Зайдя в гримёрку, я рухнул на скамью и попытался отдышаться. Танцевать в основном зале — одно, а вот так на сцене совсем другое. Когда ты знаешь, что на тебя смотрят, пристально смотрят, буквально облизывают каждый миллиметр твоего тела. Дай им волю, они бы в момент разорвали тебя на тысячу кусочков, впиваясь зубами в самое горло и упиваясь хлещущим фонтаном горячей крови. Когда тебя буквально насилуют взглядом сразу десяток человек, раздевают и имеют так жёстко, что воздух выбивает из груди. Что дышать невозможно. Ты задыхаешься собой, собственной кровью, глотая её сгустки послушно и тихо, и знаешь, что вечером ты будешь точно так же глотать собственный слёзы вперемешку с крепким алкоголем, запивая им горечь стыда и отвращения к собственной жизни. И отключаться под утро просто от передоза эмоциями и чувствами, потому что только так можно заглушить хоть на время всё это. — Ты был прекрасен сегодня, Федюша. Голос. Ненавистный голос. Тихие шаги. Толстые пальцы обхватывают за подбородок и поднимают, заставляя посмотреть в отвратительное жирное лицо управляющего. Эта улыбка. Он и понятия не имеет, что я испытываю после каждого выступления. Да он и понять-то не может. Я для него лишь способ дохода, вещь, приносящая немалые деньги. И, пока эта вещь работает исправно, ему будет абсолютно плевать, что творится внутри, под телесной оболочкой. Всем, по большому счёту, плевать. Лишь бы работал. А уволиться я не могу. Ооо, не могу. Парень в стрип-клубе на каблуках в женском костюме пляшет. Где это слыхано — где это видано? Меня с таким прошлым ни одна нормальная компания не возьмёт. Да и компромата на меня полным-полно. Поэтому выбора у меня нету. — Отдыхай, Жемчужина моя, отдыхай. Завтра новый день — новое шоу. Пошлый хлопок по лицу, и шаги удаляются. А я, прихватив с собой нож, иду в душ. Мерзкий. Мерзкий я. Мерзкий клуб. Мерзкий мир.