Инквизиция

      До ее появления жизнь была похожа на день сурка. Ежедневные обходы, воняющие тела, грязь и вши, разлагающиеся души. Она была надсмотрщиком. Она смотрела как пытают. Она знала, что жертвы невинны. Ей было все равно. Она и сама разлагалась здесь. Раз в неделю участвовала в допросах, а потом шла в бордель. Это были ее маленькие праздники. После них хотелось удавиться.       В ее допросе она участвовать отказалась. Сама не знала почему. Не сказать, что ей не хотелось. Хотелось, даже очень. Но портить хрупкую красоту не поднималась рука. Пусть развлекаются без нее.       И все же она почувствовала радость, когда отец той девушки выкупил дочери немного лишнего времени, заплатив за то, чтобы казнь заменили на пожизненное заключение. Такие заключённые не жили долго — их отправляли в самый низ замка, в каменные мешки без еды и воды и они умирали там медленно и мучительно. Лучше уж казнь. По крайней мере быстро. Но откуда любящему родителю было знать такие подробности местной «кухни»? Он отдал почти все состояние их семьи за жизнь своей младшенькой. И за то, чтобы эта фарфоровая статуэтка досталась ей. Ну что ж, спасибо папочка.       Конечно она воспользовалась предложенной возможностью. Дают — бери.       И вначале все шло хорошо, как и должно было. Она получала то, что хотела, она обеспечила условия в которых девочка должна была прожить достаточно, чтобы надоесть ей.       Но затем… затем что-то изменилось. И она точно знала что — девчонка догадалась кто она на самом деле. Догадалась и не отвернулась в ужасе. Догадалась и, вместо гримасы отвращения на лице, подарила ей тепло объятий. Догадалась и захотела ее поцеловать. Ее саму. Такую, какой она была. Даже шлюхи в борделе иногда принимали ее за мужчину. Она отточила искусство перевоплощения до идеала. Как могла эта маленькая, наивная, избалованная дурочка что-то понять? Но она поняла.       Она не могла позволить ей стать еще ближе и, как ей казалось, вернула все на свои места, залепив ту пощёчину.       Но не тут было. Ее стало тянуть в камеру белоснежки гораздо чаще, чем раньше, и в итоге визиты стали ежевечерними. Она даже оставалась там спать. И ничего не могла поделать с тем, что уже утром, едва открывает глаза, начинает ждать вечера.       Выросшая без родителей, фактически на улице, она не знала что такое забота. Но она чувствовала ее в себе теперь. И она чувствовала, что о ней заботятся. Когда эта кроткая, всегда тихая белоснежка потянулась к ней за новым поцелуем, а затем продемонстрировала на что еще способен ее рот, она поняла, что заключённая здесь теперь она. Поняла, что привязана к девочке и этой камере. И это место и все, что в нем происходило обрело теперь смысл и краски. Женские крики теперь резали уши - каждый раз она боялась, что кричит ее подопечная. Темная, тесная камера стала ее домом, в который хотелось возвращаться снова и снова.       Она жила и нежилась в лучах новообретенного, неизведанного счастья, боясь давать ему название, боясь даже думать о том, что кто-то мог ее полюбить. В конце концов она ничем не заслужила этого. Ни своей жизнью, ни своим отношением к этому ребёнку. Да и был ли выбор у девочки? Когда твоя жизнь полностью зависит от кого-то, любой жест доброй воли от этого человека воспринимается, как дар с небес. Немудрено, что она влюбилась, в то единственное, что есть в ее жизни на протяжении многих месяцев. И все же… все же… ей были безразличны причины возникновения этой любви.       Она не могла признать правду, потому что это значило бы отказаться от того, что теперь составляло смысл ее бытия.       Так могло продолжаться вечно. Если бы было что-то вечное.       Однажды Эмма закашляла. И кашель не прошел ни через день, ни через два. Не помогала с таким трудом раздобытая ванная, ежедневно наполняемая горячей водой. Не помогла теплая одежда, не помогла обувь. Не помогло даже сомнительное лекарство, выписанное местным лекарем. Он настаивал на осмотре пациентки, о котором конечно не могло быть и речи. С каждым днем становилось только хуже. Это разбивало ее сердце, ее разум, ее мир. Она любовалась блестящими осколками, резалась об них, мечтала истечь кровью. Но реальность оставалась непреклонна.       Пришлось заплатить лекарю двойную цену за выезд в подземелья тюрьмы на осмотр одной из заключённых. И добавить сверху за сохранение их тайны. И вердикт его был непреклонен - если девушка останется в подобных условиях, то протянет недолго.       Иногда нам кажется, что выбора нет. Но на самом деле это не так. Выбор есть всегда, просто иногда ни один из вариантов нам не по душе.       Ей снилось что-то тяжелое, ложащееся давящим, непосильным весом на грудь. Сначала она не могла вдохнуть, потом забывала как дышать вовсе.       Город кругом шумел, дома светились теплом огней, одной ей было бесприютно — она не знала куда идти. Здания угрожающе нависали сверху. А она была слишком маленькой, чтобы противостоять им. Улицы переплетались незнакомым узором, люди за окнами пялились с нескрываемым любопытством. Она бежала пока не заканчивались силы. И не могла найти дороги обратно. Она не могла найти ЕЁ, не могла вернуться в свою камеру к свой охраннице, их мира больше не было.       Этот сон снился ей много лет подряд. Каждую ночь она просыпалась с тоской и одной единственной фразой в голове «я хочу домой».