***
— Я знал, что под шкурой животного в вас еще сохранился облик порядочного человека. Норрингтон думал, а может быть, и надеялся, что здесь они будут не наедине друг с другом. Но, войдя в комнату, он видит, что во главе стола сидит только Беккет. Мерсер, мрачная и покрытая шрамами правая рука лорда, задерживается у двери, и Норрингтон чувствует, как цепкий взгляд подручного главы компании скользит по его спине. Беккет отмахивается от него коротким жестом руки. — Вы смущены тем, что здесь только мы с вами? — улыбается Беккет после того, как за Мерсером закрывается дверь. — Нет, сэр. — врёт Норрингтон. — Мерсер — не самая лучшая компания. Его присутствие было бы неприятно нам обоим, и ему самому в том числе. — объясняет лорд. — Присаживайтесь. Норрингтон опускается на стул напротив Беккета. Он остро сознает контраст между ними — ему дали простую рубашку и бриджи, в то время как Беккет в своих лучших традициях восседает в роскошном наряде — парче, кружевах, темно-красном бархате и золоте. Он называет Норрингтона человеком и обращается с ним, как с равным, и все же ему нужно, чтобы тот знал свое место в этом спектакле. На столе слишком много еды для них двоих. То, что осталось от кабана, разделано и плавает в соусе, рядом с горами пирогов и овощей. На одном из блюд неподалеку от блюда с макрелью лежит нечто, похожее на оленину, но Норрингтон не может понять, где лорд ее раздобыл на Карибах. Ближайшая к нему стопка хлеба и пирожных была разложена в виде изящного веера. Пустой со вчерашнего дня желудок Норрингтона заныл. Он уже несколько дней не ел ничего, кроме корабельных галет и не пил ничего лучше разведённого водой грога. Беккет улыбается ему,. Он наливает чай и воздух наполняется кислым запахом лимона и трав. Один, два, три кусочка сахара он бросает в свою чашку, ловко подцепляя сахар блестящими щипцами. Тяжёлую тишину разбавляет звонкое стучание ложки о фарфор. — Не нужно дожидаться моего разрешения, мистер Норрингтон. — говорит он — Сегодня вы мой гость. Норрингтон жадно смотрит на расставленные перед ним ятсва, словно ожидая, что мираж, вызванный неделями полуголодного существования, вот-вот рассеется и обнажит суровую реальность. В нем ещё осталось достаточно сдержанности, чтобы не проглотить все это в один присест, как животное, которым, по мнению Беккета, он стал, несмотря на неудержимое желание сделать это, наплевав на все правила приличия и хорошего тона. Он принимается за еду, стараясь игнорировать настойчивое урчание в животе. — Я считал вас погибшим, — говорит Бекетт, отхлебывая чай. — Я слышал о ваших с Джеком Воробьем приключениях и о поисках проклятого ацтекского золота. Норрингтон слушает, еле заметно кивая, а лорд тем временем продолжает: — Жаль, что вы позволили этому негодяю уйти. И все же я восхищаюсь смелостью человека, преследущего пирата во время тайфуна. Норрингтон молчит. Неприятный осадок, горькое послевкусие от того позорного унижения все ещё скребёт его душу острыми кошачьими когтями. Он поступил глупо, бросив свой корабль в шторм, будучи ослеплен навязчивой идеей преследования Воробья и чувством долга. Это, пожалуй, было самым безрассудным его поступком за всю жижнь. Лишь невероятное везение позволило ему уйти живым, раненым и избитым морально и физически, потеряв при этом все, что имел, всякую мотивацию и желание жить дальше. Беккет словно специально хвалит его смелость, которая, на взгляд Норрингтона, была прекрасным образцом тандема слабоумия и безрассудной отваги. Специально, чтобы понаблюдать за тем, как все сильнее затягивается петля скорби и ненависти к самому себе на шее Норрингтона. — И все же, — продолжает он, — Вы стали служить под началом этого самого человека. Вы бесследно исчезли после того урагана, томились на Тортуге, а затем ухватились за возможность быть простым матросом на «Черной жемчужине». Разве пираты с «Жемчужины» и их капитан до этого не забрали у вас все? Несмотря на это, вы готовы были подчиняться и служить им. Норрингтон туго сглатывает. — Это произошло далеко от того острова. — выдавливает он. — Ну, теперь это в любом случае пустяк. — просто закрывает тему Беккет. — Вы отняли у них грамоту и сердце, тем самым сделав правильный выбор. Лорд смотрит на свой стол. Под ним, в сундуке с надёжным замком спрятано сердце. Украсть его из кабинета Беккета, рискуя попасть под нож Мерсера, было бы так же трудно, как снова вырвать его с острова Крусес. — Я хотел поблагодарить вас за это, мистер Норрингтон. — вдруг начинает Беккет. — Вы можете себе представить, чем мы теперь обладаем? — Да, сэр. — как попугай повторяет заученную до скрипа на зубах фразу экс-коммодор. — Кто владеет сердцем Джонса, тот владеет морями. Морской дьявол может стать отличным оружием искоренения пиратства из этих вод. Вы ведь все ещё разделяете эту идею, я прав? Норрингтон склоняет голову в надежде, что Беккет поймет это как знак согласия, но его мучает предательское чувство неуверенности. — Когда-то вы были бичом пиратства. — вспоминает лорд. — Самое время восстановить вам этот статус. Наступает долгая пауза, Бекетт пристально смотрит на него. Он видит внутреннюю борьбу своего визави, отражающуюся на его выразительном лице, следит за его напряжёнными размышлениями. Норрингтон взвешивает все за и против, анализируя причины и события, что привели его сюда, в Порт-Ройял, в кабинет Беккета, и наконец, за этот треклятый стол. Власть Беккета проистекает исключительно из его денег и положения. Он не представляет физической угрозы, как многие из тех, с кем Норрингтон имел дело до этого, но лорду это и не нужно. Он обладал куда большей властью, чем любой из самых грозных пиратов. Достаточно было одного взмаха холеных рук лорда, чтобы стереть с лица земли целый город, отправить на дно флотилию, лишить жизни человека или даже сотню людей. Единым движением он разрушал старые миры и строил на их месте собственную империю, расширяя свою корпорацию-спрута, чьи щупальца уже давно распостерлись далеко за пределы северной Индии. Беккет ставит чашку и наклоняется вперед. Их двоих разделяет целый стол, но почему-то Норрингтон чувствует его совсем близко от себя. — Мы с вами ведь встречались раньше, вы помните? — спрашивает он. У Норрингтона перехватывает дыхание. Лёгкие словно заполняются водой. Становится нечем дышать, его собственное сердце пропускает удар. Он поднимает глаза и встречается взглядом с Беккетом. Лорд ждёт его ответа. — Это было в Портсмуте восемь лет назад. Мы с вами имели долгую беседу. Я даже сказал, что когда-нибудь стану вашим покровителем. Славные были времена. — Беккет усмехается, но внезапно снова становится серьезным. — А теперь я хочу сказать, что желаю, чтобы вы были на моей стороне в предстоящей войне. — Как вам будет угодно, сэр. — без малейшей эмоции в голосе отзывается Норрингтон. — Очень хорошо, что вы согласны. — Беккет словно разыгрывает перед ним театральное представление и крайне доволен тем, что экс-коммодор так легко потакает его сценарию. Лорд снова тянет время заставляя Норрингтона изнывать от ожидания. Ему кажется, что Беккет получает удовольствие от растягивания столь важных моментов их диалога. — Я считаю, что вы действительно достойны повышения. — наконец говорит он. — После всех ваших заслуг перед Короной Британской империи, и передо мной в особенности. Я бы даровал вам, как минимум, звание Адмирала. Норрингтон опешил. Меж лопаток пробегает холодок, в душе все сжимается от неожиданности. С чего бы такая милость? Он прошел свой путь через ряды Королевского флота. Он долгой и упорной работой над собой доказал, что способен на большее, чем просто унаследовать лавры отца. Мичман, лейтенант, капитан, коммодор… Звания давались с большим трудом и честью, добывались потом и кровью. Он упустил все это, позволял всему, что имел, ускользать от него с каждой новой бутылкой на Тортуге, с каждым воспоминанием о своей роковой неудаче. Честь — понятие непрочное. Предложение Беккета казалось какой-то хитроумной ловушкой. Норрингтон уже слопал наживку. Осталось лишь поддеть его на крючок. Он слишком долго колеблется. Бекетт, несомненно, видит его внутреннюю борьбу. — Ваш отказ в любом случае не принимается. Вы будете моим Адмиралом. — настойчиво произнес Беккет, давая понять Норрингтону, что его согласие не волнует лорда. — А потому я обязан вернуть вам вашу вещь. Он встает из-за их общего стола и подходит к своему собственному. Норрингтон надеется, что он не собирается возвращать сердце в его руки. Он растерял доверие к самому себе и не может принять столь важную вещь. И судя по всему, это самое доверие уже никогда не восстановится. Но Беккет возвращается с чем-то совсем другим. Норрингтон вскакивает на ноги, прибывая в полнейшем шоке. Шпага в точности такая же, какой он ее помнит, хотя с тех пор, как он последний раз держал ее в руках, прошла целая вечность. Бекетт хранил ее в ножнах, украшенных тонкими золотыми узорами и кожаным орнаментом. К горлу подкатывает ком. На мгновение Норрингтон мысленно возвращается на церемонию повышения: ему вручают оружие, по обе стороны марширует ровный строй солдат, губернатор смотрит уважительно и приветливо. Ничего ещё не предвещает того, что его мир вскоре погрузится в хаос. Беккет бережно вкладывает оружие ему в руки. Он медлит, глядя на него снизу вверх, находясь так близко, что Норрингтон чувствует запах дорогого парфюма и рисовой пудры. От этого запаха в памяти всплывают одно за другим не менее ранящие и навевающие тоску воспоминания. Он отступает, сжимая эфес шпаги. Лезвие отполировано и грозно поблескивает, на нем нет ни капли пролитой крови. Он снова взвешивает оружие в ладонях. Шпага — это продолжение его собственной руки, неотъемлемая его часть. Это символ его искупления и возвращения. С помощью этой шпаги он мог бы стереть пятно позора со своего честного имени. Он делает несколько движений, привыкая к тяжести металла в руке, вскоре останавливаясь так, что лезвие оказывается направленным на Беккета. Норрингтон замирает. Беккет, не сдвинувшись с места, касается пальцами холодной поверхности металла. — Благородное оружие, Адмирал, берегите его. — произносит он. Он смотрит на Норрингтона и понимает, что дело сделано — бывший коммодор, а ныне адмирал, теперь точно в его руках. Норрингтон опускает шпагу и наклоняет голову. — Это огромная честь для меня, милорд. — говорит он. Ему не нужно смотреть на Беккета, чтобы понять, что он улыбается. — С формальностями покончено. — резюмирует лорд. — Присаживайтесь и мы продолжим нашу с вами беседу.Глава 1
22 ноября 2020 г. в 14:41
Они срезают и срезают спутанные пряди волос с его головы. Скатавшиеся за все те месяцы, что он провел, ни разу не прикасаясь к гребню, клочья падают ему на колени.
Норрингтон смотрит на них, а затем с отвращением смахивает с себя. Теперь, когда он вернулся обратно к цивилизации, его мучал стыд за то, что он позволил себе так опуститься. Как же долго он довольствовался долей оборванного нищего пьяницы, ошивался в гнилых трущобах Тортуги, что служили логовом презираемым им пиратам, отъявленным бандитам и головорезам, чье руки по локоть в крови, а душа навсегда запятнана многими грехами. А ведь Норрингтон когда-то считал себя выше их. Но жить, как живут они, было гораздо проще. Грязь и гниль Тортуги осели на его мундире, впитались под кожу, проникли темными разводами в душу, въелись в саму его суть. На том далеком острове он начал растворяться в позорной и унизительной безвестности, освободившись от прежних воспоминаний, принципов, ограничений и обязанностей.
Это был первый раз в его жизни, когда он был полностью свободен от чего-либо.
И вот что сотворила эта свобода с ним.
Пар ровно поднимается вверх от поверхности горячей мыльной воды. Прошло слишком много времени с тех пор, как он последний раз чувствовал не морскую, обдающую холодом и грубо бьющую в лицо солёными брызгами воду, а горячую, пахнущую маслами, мягко обволакивающую тело и приятно обжигающую.
Он смыл с тела месяца грязи, пота, соли и крови, но душа его по-прежнему оставалась покрыта слоем копоти, словно окна захудалого портового трактира. Неужели он думал, что это поможет ему очиститься? Нет, он слишком далеко зашел. Что бы ни сидело здесь сейчас, это был уже не тот Джеймс Норрингтон, каким он был до того как налетел проклятый ураган, отнявший у него все С Тортуги вместо него в Порт-Ройал вернулся совершенно другой человек, пускай и обладающий его лицом и манерами, но в душе уже не тот бравый коммодор в бархатном мундире, смело ведущий солдат в бой и заикающийся перед красивой дамой, как влюбленный мальчишка. И вряд-ли прежний Джеймс Норрингтон когда-нибудь возвратится в этот мир таким, каким его знали до этого.
Прислуга все еще хлопочет, приводя его в порядок, когда появляется сам хозяин. Он смотрит на него сверху вниз взглядом строгого родителя, отчитывающего нашкодившего ребенка. Норрингтон избегает встречаться с ним глазами.
— Вы все еще выглядите так, словно вас похоронили и выкопали спустя много времени. — в голосе лорда явно слышится укоризна. — Как вы могли позволить себе так опуститься? — он лениво приподнимает кончиком изящной трости сброшенные на пол лохмотья, что когда-то были синим коммодорским мундиром. — Я прикажу сжечь это. Предпочитаю видеть вас в чем-нибудь более подходящем вашему статусу и должности.
Норрингтон не может не согласиться. Он передал свою судьбу Беккету, не веря отныне в то, что сам сможет мудро ей распоряжаться. Вопрос о том, правильно это или нет, все еще висит в воздухе. Но только Беккет может подписать грамоты, которые освободят его и вернут ему человеческое лицо.
Беккет оценивающе смотрит на Норрингтона, слегка наклонив голову.
— Позаботьтесь о том, чтобы он не выглядел так, будто вылез из сточной канавы. — обращается он к хлопочущей прислуге. — Сегодня он обедает со мной.
Слуги кланяются, дав понять, что приказ будет выполнен. Норрингтон задается вопросом, будет ли он еще одним из этих холуев, чей удел — не перечить хозяину и служить при нем говорящим вспомогательным инструментом. Беккет уже собрался уходить, но был остановлен вопросом вдруг обретшего дар речи Норрингтона: «Я получил свое назначение, сэр?»
Беккет замирает. Норрингтон с тревогой осознает, что ничего не может прочесть в этих бесчувственных, совершенно безимоциональных глазах.
— Пообедайте со мной, и мы все обсудим. — просто отвечает он.