даже если весь мир против нас,
не оставляй меня одного никогда.
Чонгуку нравилось, как правильно на его бёдрах восседал Тэхен, как правильно его руки скользят вдоль торса, очерчивая там незамысловатее узоры. Омега прекрасен во всех проявлениях и всех позах, от этого крышу сносит так, что наколенные иглы касаются костей, дробя их. Его пальцы, скользящие по холодному металлу ширинки, пускают новые импульсы, раззадоривая. Альфа тихо застонал, низким гортанным звуком, словно дикий зверь, а затем обхватил тигрёнка руками, прижав к себе, они сплетенными телами перекатились по шуршащим простыням кровати, меняясь местами. Чон с ума сойдёт от этих чувств, сравнимых со сладким пленом. Хочется всегда чувствовать Кима рядом, всегда-всегда-всегда и быть лишь с ним одним, произнося, будто в бреду лишь одно нежное-нежное имя, потому что другие — чужие, не его. Никто кроме Тэхена ему больше не нужен. — Ты прекрасен. — Шепчет блондин на самое ухо и смотрит на до боли желанные губы. Притягивает Тэхена ближе к себе, как удав, оплетая его шею руками, и целует, чтобы чувствовать друг друга без остатка, потому что иначе нельзя. Спускаясь рукой по разгоряченному телу Кима, что отзывалось на каждое прикосновение и тянулось за ними, выгибаясь в пояснице, младший стягивает с него нижнее белье, освобождая налившей кровью член — Боже, он хорош. Хорош, чёрт побери. Двадцатишестилетний Тэхен сводил Чонгука с ума, заставляя желать его всем телом без остатка. Альфа собирает мягкими подушечками пальцев выступивший предэякулят и, заняв более удобную позу возле Кима, выдавливает лубрикант — его сладкий клубнично-вишневый запах вмиг разнесся по комнате, заставляя на лице Чонгука расцвести мягкую улыбку. — Говори мне о каждом своём ощущение, — томно, в самые губы, когда собственные пальцы с холодной смазкой касались напряженного кольца мышц, лишь слегка надавливая на те, — Расслабься и получай удовольствие. Чонгук распределяет по каждому сантиметру разгоряченной плоти вязкую жидкость. По бедрам омеги сочилась природная смазка с запахом налившихся жасминов и ванили, а собирающиеся простыни медленно впитывают смесь ароматов в себя. Зацеловывает чужое лицо, собственным телом прижимаясь к омежьему. Упирается в его бок налившимся членом и мычит, обдавая горячим воздухом нежный участок кожи за ухом, когда на пробу лишь слегка толкается одним пальцем, позволяя тому привыкнуть. Тигрёнка не хотелось порвать от собственного желания, что съедало все органы изнутри. Сегодня и прямо сейчас необходимо сделать все правильно: без боли. Сейчас Ким буквально готов заласкать младшего до бессознательного состояния, от осознания того, что Тэхёну безумно понравилось растягивать удовольствие, как резину. Его руки не хотели и миллиметра пропустить в этом мужественном и при этом по-особенному изящном теле, будто оно создано под его вкус. Широкая грудь манит к себе и, когда пальцы Чонгука скользят по колечку мышц, омега едва ли не взвывает от желания начать осыпать ту поцелуями. Глядя на альфу, Ким понимает, что он искусно умеет быть нежным — это гораздо больше усилий и сдержанности требует, но стоит того. Он открывает те возможности тела омеги, что скрыты от его обладателя, помогая раскрепоститься, поддерживает в этом будучи внимательным к каждому вдоху и выдоху. Голос заставляет содрогнуться, но Тэ удачно маскирует это, у него мурашки табуном по коже бегают от такого тесного контакта. Собственный язык плавно проходится по розоватым губам, которые после остаются приоткрытыми. Выгибаясь в спине навстречу ласковой руке, Ким пытается привыкнуть к чужому пальцу в себе, к вызывающему взгляду, томному голосу, который хочется слушать на повторе сутками напролёт. Омега перехватывает вторую руку младшего и прижимает ту плотнее к члену своему, в добавок толкается вперёд, не сдерживая первого стона, который мягко стекает с припухших губ. Тело над ним слишком манит, заставляет до дрожи в пальцах, желать изучить полностью, исследовать каждый миллиметр, найти всё эрогенные зоны, даже те, о которых Гук может не подозревать. — Альфа, добавь второй палец, я чертовски хочу почувствовать тебя в себе как можно скорее. — Смотря на младшего из-под полуопущенных век, произносит Ким и лицо прикрывает из-за явного смущения руками. Он готов умолять Гука, но предпочитает мольбы отставить на потом. А Чонгуку нравилось абсолютно все. Нравилось видеть, как гибкое тело Тэхена извивается на простынях, следуя за каждым движением его рук. Нравилось слышать, как его бархатистый голос переливается в рычащих стонах и просит о большем. Нравилось пробовать его солоноватую кожу на вкус, покрывая ее поцелуями везде, где только мог дотянуться и нравилось то, как охотно тигренок толкался в его широкой ладони, желая получить ещё — ещё больше ласк и наслаждения. Комнату обволакивали тяжёлые запахи ласк и природных, смешавшихся в единое целое, феромонов: пот мешался со сладким запахом удовольствия, что казался уже вполне осязаемым. От каждого глубоко вдоха и приглушенного выдоха, что тянулся протяжными стонами, в лёгких сгорал кислород, а губы пересыхали — Чонгук постоянно проходился по ним языком, прикусывая его кончик от удовольствия. Казалось, что Альфа и Омега стали чем-то большим — оголенным страстью проводом, по которому пустили ток в пятьсот тысяч вольт и теперь он, напряженный до предела, искрится радужными бликами — оба сгорят от томительной близости. Словно эти двое стали одним целым — сплелись между собой своими телами и изуродованными душами, что никто и никогда их не сможет разделить. Оба пустили корни в чужом сердце, которые выкорчевать будет опасным для жизни. — Мой нетерпеливый тигренок. — Альфа от ощущений мурлычет, заплетаясь в собственных словах. Он чувствует каждой клеточкой тела и своё и чужое возбуждение, осознаёт, что может и разума лишиться от происходящего, но время продолжает томительно оттягивать, пытаясь как можно больше упиться медленными ласками, словно он путник пустыни, а Тэхен тот самый оазис, спасающий его от изнуряющего солнца. Миллионы игл насквозь пронзают, когда старший вновь толкается и громче, растеряв своё стеснение, стонет. Чонгук смотрит на него, взгляд не отводит и зацеловывает — Ким прекрасен. — Ты хочешь, чтобы я добавил ещё? — Переспрашивает, знает же, что «да», но все равно мучительной пыткой добивает омегу: — хочешь чтобы я ввел в тебе ещё один палец? — Да я… Я хочу, пожалуйста, умоляю, добавь ещё один палец. И стонет ведь во весь голос, кажется, что умолять готов. От предвкушения жарко становится несмотря на то, что в комнате действительно прохладно было. Возбуждение накрывает словно пуховым одеялом, дыхание сбивая раз за разом из-за тихих постанываний, и не желает ведь сопротивляться, подчиняется ни о чем не жалея. Альфа дразнит, раскрепощает Тэхена, чтобы тот начал требовательно умолять больше, но сам же свои и позиции сдаёт, резко добавляя второй. Толкается уже двумя, прокручивает и сгибает кончики внутри, проходясь по стенкам. Задевает горошину — комок нерв, выбивая из лёгких остатки сожженного кислорода. А потом меняет позу, подбрасывая ноги омеги на свои плечи — отсюда вид открывается фантастический. Чонгук может рассмотреть тело Кима, его залившееся румянцем лицо, быстро вздымающуюся грудь и приоткрытые губы, которые хотелось зацеловывать, не останавливаясь. — Порадуй меня своим голосом, тигренок, — блондин наклоняется вперёд, обдаёт горячим воздухом чувствительную кожу и ведёт языком дорожку к пупку, прикусывая там кожу. — Мне нравится, как твой голос успокаивает моего «зверя», — и, слегка прикусив кожу живота, вводит третий палец. Тэхён замирает, наслаждаясь красотой и поистине получает эстетический оргазм от одного вида на мужчину, который наклоняется, начиная осыпать подкаченное тело поцелуями, через раз игриво покусывая и оставляя слабые следы от зубов; приподнимает того за бедра, крепко держа за таз, оглаживает косые мышцы и косточки выпирающие, любовно обводя их рельеф. Чон действительно сводит его с ума и он заботится сейчас о его комфорте, хоть самого сейчас напряжённый член тяготит во всех смыслах. Громкими стонами заполняется комната, пока младший продолжает стимулировать гладкие стенки, моментом рукой по члену омеги ведя, пока тот, жмурясь от удовольствия, пальцы ног сжимает до хруста костяшек. Пальцы постепенно растягивают и Ким довольно мычит, пока Чонгук словно только рад довести его. У самого крышу сносит, но Чон не забывает об удовольствие нежного омеги, что собственного было важнее. Поглаживает свободной рукой мягкие бёдра, до красных отметин сжимая в ладонях, осыпает их поцелуями и потом, скользя по животу, задевает пальцами тэхенова член, размазывая сочившуюся из него смазку по животу. Омега податливый, открывается навстречу каждому движению и, кажется, уже достаточно подготовлен. Альфа извлекает пальцы с негромким хлюпающим звуком от обилия смазки, и, перед тем как поставить Тэхена перед собой на колени и, зашуршав пакетиком и раскатывая презерватив по члену, оставляет легкие касания губ на животе, собирая языком природную смазку. — Я буду аккуратен, — он кладёт взмокшую ладонь между его лопаток, немо прося прогнуться в пояснице, — говори о каждом своём ощущение, — и, распределив ещё лубриканта по своему члену, приставил его к колечку мышц, лишь немного толкаясь — подготавливаясь. Положение меняется в очередной раз и прогибаясь в пояснице, Ким голову поворачивает за спину глядя, наблюдая как альфа выпрямился, дёрнув на себя за бедра, вжимает в свой стояк, проезжаясь им меж влажных от смазки ягодиц, даёт почувствовать размер в полной мере. Ладонь безжалостно давит на поясницу омеги, такого миниатюрного в его руках сейчас, открытого и разгоряченного. Шея темноволосого кажется уже взмокла от жара, что расплылся по комнате, что даже стеклянные поверхности запотели. Разомлевшее тело на простынях, лохматая макушка, и поплывший взгляд — впервые пред кем-то в таком состоянии. — Альфа… Поторопись, пожалуйста. — Как скажешь, Луна моя. Сглатывая вязкую слюну, Чонгук делает первый пробный толчок. Эмоции, извергаемые откуда-то изнутри, захлёстывали. Накрывали с головой, что уши закладывало и было слышно только своё собственное сердце. Блондин недолго ждёт, позволяя омеге под собой привыкнуть к чувству наполненности и, когда тот, вильнув бёдрами вверх, словно взмолившись к Богам поторопиться, начал двигаться. Он раскачивался бёдрами, сбивая ткань под коленями, периодически менял темп и глубину, задевал гладкую горошину и, выбивая из Тэхена глухие стоны, сжимал в руках его бёдра до покраснения. Комната наполнилась тяжёлыми звуками шлепков кожи о кожу, обоюдными утробными стонами и животным рыком. Мокрые поцелуи рассыпались по спине Кима, следом за ними падали горячие слова похожие между собой на одни «мой тигрёнок прекрасен» и повторяющиеся, как заезженная пластинка старого магнитофона. Соленые капли пота скатывались по их напряженным телам и растворялись в скомканных простынях. Атмосфера искрилась, импульсами тока сосредотачиваясь где-то в области кончиков пальцев. Чонгук сходил с ума от человека под собой. Лишался рассудка при каждом толчке, когда ватные ноги Тэхена разъезжались и ему приходилось поддерживать размякшее тело в своих руках, падая грудью на его спину. Он никогда бы не мог подумать, что такая близость может сделать из него податливого к чужим мольбам мужчину. И сейчас, чувствуя чужие медленные толчки, Тэхён вжимается лицом в кровать и наслаждается жаром тела. Это приятно: особенно когда младший проводит рукой между острых лопаток — того и гляди, покажутся крылья, — говорит тихо, как развратно это все выглядит, загоняет член по самое основание. Зыркая через плечо, Ким в глаза тёмные глядит — он от них с ума сходит; любуется украдкой, утопает в огненных потоках лавы, что течет так медленно, сверкает золотом смертоносных огней. Альфа заключает в свою горячую ладонь член страшего, подстраиваясь под свой ритм — хотелось придти к разрядке вместе. Омега толкается в широкую ладонь и прогибается в спине, стоит слегка сменить угол. Его глаза уже покраснели и колени почти не держат, но кто ж виноват, что Чонгук слегка (гораздо) выносливее? Альфа начинает трахать медленно, головкой члена каждый раз проезжаясь по простате и заставляя почти кусать влажные простыни, лишь бы не стонать слишком громко. Член проникает в него снова, в этот раз двигаясь гораздо быстрее, каждый раз попадая в нужное место, отчего ноги начинают подкашиваться, а внутри все пылает и сжимается, и руки уже не особо помогают, чтобы удержаться, все тело начинает дрожать, а волосы вдруг начинают щекотать плечи и шею, и это совсем-совсем не помогает. Ким стонет громко, не успевая привычно прятать лицо или прикусить губы, прогибается в спине в предвкушении оргазма и напрягает руки; Чон трахает его почти животно, с каждым толчком вырывая обрывистые стоны, а по бедрам стекают капли смазки и член уже, кажется, готов взорваться. Альфа двигает рукой, цепляет пальцами головку, заставляя омегу под собой содрогнуться и сжать пальцы на ногах, когда его тело напряглось. — Блять, Чонгук… — Тэхен едва ли успевает протянуть это имя, в следующий момент по телу словно проходит электрический разряд и ноги сводит судорогой. — Мой хороший мальчик. Сквозь оргазм быстрые движения альфы кажутся почти болезненными, но Ким чувствует, что он тоже уже на грани. Блондин заканчивает следом, делая несколько размашистых толчков, кончая, не выходя из Кима. Он прикусывает кожу между лопаток, закатывая глаза от накрывшего удовольствия. Мычит, упираясь лбом в выпирающие кости, которым суждено быть белоснежными крыльями, следом зацеловывая их. — Это стоило стольких месяцев воздержаниях. — Блондин падает на кровать возле омеги, скидывает на пол латексную резинку и, притянув к себе изморенного мужчину, зацеловывает его глаза: — Спасибо, тигренок. Альфа убирает с его лба взмокшую челку и смотрит ласково, вновь касаясь губами родинок на лице. Ким на кровать рядом с ним падает, все ещё чувствуя руки дрожащие и мышц сокращения. Прижимаясь к телу подкаченному он в первое время и сказать что-то не способен, сбитое дыхание просто не позволяет. Поглаживая чужой торс, Тэхён выдаёт едва слышное «это не то, за что стоит благодарить», после чего за поцелуем тянется, языком проводя по нижней губе с особым удовольствием. Чон никогда раньше не задерживался после секса у своих пассий. Никогда не удостаивал их чести понежится на простынях и уж тем более так бессовестно ластиться к взмокшему телу, обнимая руками и ногами. Чонгук никогда не целовал первым, не сдерживался в своих потребностях и, оставляя на прикроватной тумбе или столике в номере отеля деньги, уходил первым. Ему не известны чувства, когда к обессиленному телу, все ещё содрогающемуся в экстазе удовольствия, липнут вымокшие простыни. И что это, на самом деле, не так приятно и даже мешает. Он не знает о том, какие потоки энергии струятся по венам, когда кожу покрывают благодарными поцелуями со сбившимся дыханием. И что это самое чувство такое тёплое, согревающее в тебе твою душу. Чонгук почти не знал соленый запах, который все ещё долго остаётся витать в комнате, напоминая о происходящем и не знал о том, как приятен впущенный ветер. И то, как заметно наколенная обстановка сменяется более домашней. Блондин чувствует все впервые с Тэхеном. Тэхеном, который лишь одним своим томным голосом заставлял дикого зверя внутри замолчать и, покорно опустив голову, позволял себя ласкать. Зверь разрешил бы потрепать себя за уши, не отгрызая при этом чужую голову. Альфа менялся — так сильно на него влиял тигренок. Эта трансформация медленная, тягучая, как ложка дёгтя, но приятная и, кажется, такая долгожданная. Невозможно всегда жить в сырой тьме. В мёртвом лесу начался свой восход. Робкие лучи желтого света только начали озарять собой выцветшую и сухую траву, но там, где их озорные лучи касались ростков, восходили новые побеги, окрашивая все в приятный зелёный. У Кима, кажется, впервые так, когда кто-то способен довести его до незабываемого. Ему даже после секса безумно приятно и желанно рядом с Чонгуком, который все принципы внутри мужчины рушит, уничтожая один барьер за другим. Его не вера в любовь с первого взгляда испарилась как-то слишком быстро, из-за чего Тэхён за нее ухватиться не смог; иметь какие-либо связи, кроме деловых, ему никогда не представлялось в фантазиях, пусть и знал некоторых пар лично, которые свое счастье смогли построить. Воспоминание теперь, кажется, на долгое время вперед сохранится в его голове. А после он будет прокручивать это вновь и вновь с довольной улыбкой на лице, дабы пропустить через себя приятные чувства. Чонгук зацеловывает чужие щёки, когда захотелось курить, а пачка валяется в кармане где-то брошенного на пол пальто — вставать пришлось, хоть и было лень. Даже становится интересно, как он раньше так быстро сбегал после секса, если сейчас даже несколько шагов это адская пытка. — Твоё, тигренок? — Задаёт вопрос, поднимая ноутбук, на который чуть ли не наступил. Он задевает пальцем его сенсорную панель и тот загорается — яркий свет больно бьет по глазам из-за чего в первые три секунды приходится зажмуриться. Блондин, преследуя свои инстинкты заложенного любопытства и желания контролировать все и сразу, заглядывает и вчитывается в нечеткие буквы, изучая информацию. Они собой лишь один смысл несли и долго думать не пришлось — Тэхен знает кто он такой. Тэхен догадался. Или знал все с самого начала, но мастерски лукавил и вёл с Чонгуком игру, которую сам же Чонгук и начал. Блондин старается не меняться в лице, сделать вид, что ничего не видел, но, подходя к кровати, лишь вытягивает вперёд руку с горящим экраном ноутбука. — Держи. Альфа хмурится, его пушистые брови собираются на переносице. Анализирует ситуацию, прикидывая все возможные варианты — даже маленькая крупица информации, полученная в мимолетном изучении досье, помогла сформировать полный отчёт: Тэхен, сложив информацию, мог лишь заподозрить его в причастности. Смысла отпираться и пытаться доказать, что на фотографии чьи-то чужие, но только не его руки не имеет смысла. Как и татуировка на груди, имеющаяся у всех членов мафии. Чон успевает обдумать десятки планов. Составить сотню вариантов отчетов. И тысячу способов, как избежать возникшую трудностью, но понимает одно, что рано или поздно омега задаст свой вопрос и Чонгуку придётся решить: солгать или идти до конца в своей лжи. И делать это надо быстро — понимает, что его замешательство, которое было видно даже в разбавленной тьме комнате светом от экрана ноутбука, что теперь находился у старшего, не оставила шансов. Блондин идёт на опережение, садится на край кровати спиной к Тэхену и, уперевшись локтями о собственные колени, прячет лицо в сцепленных замком руках. Чонгук и правда удивительный мужчина. Киму хочется подарить ему многое, совсем не требуя ничего взамен, потому что одной лишь персоны альфы ему будет вполне достаточно. Однако главное, о чем мужчина все же будет требовать, чтобы сердце в чужих руках не разбилось вдребезги, иначе собирать будет больнее обычного, — это честность. Чуть качая головой из-за своих мыслей, Тэхён замечает как младший в лице меняется. Всё очевидно и от этого улыбка на лице появляется, пропадая в момент. Он убирает ноутбук на прикроватную тумбу и, натянув на себя сразу нижнее белье, смотрит на потерянного с десяток секунд альфу и усмехается вслух, укладывая руки на широкие плечи. Заваливая назад, на кровать обратно, смотря пару секунд прямо в чужие глаза, взора не сводя. Чонгук кожей спины чувствует, как изящные пальцы Тэхена, играющие блюз на гитаре без струн той души, что приручили, клацают по клавиатуре — этот звук был громкий, как разорившая небо молния. Эхом ударялся в подсознании и, усиливаясь стократ, возвращался назад. Чувствовал, как падают буквы и то, как щелкает крышка закрывающегося ноутбука. Он готовился, напрягся всем телом — ждал, когда прилетит тот нож, что его убьет. Но кожи касаются лишь холодные пальцы и тянут его назад, опрокидывая на лопатки. — Чего это ты у меня растерялся, альфа? — Произносит омега, ведя ладонью по чужой груди, татуировку задевая и ее именно оглаживая. — Что-то хочешь мне сказать? Если так, то поторопись, я планирую в душ сходить. — И ведь хочет услышать все непосредственно из уст младшего, честность чужая тоже может о многом сказать. Чон слышит смешок — добрый и ласковый, без сарказма и упреков, которые были вполне себе ожидаемые и, распахнув широко глаза, смотрит снизу вверх на возвышающегося над ним Техена. Он по-прежнему красив, голос мягок и улыбается квадратно, что тело дрожать начинает. А растерялся ли? Может расстроился, если немного только. Хотя на что мог Чонгук рассчитывать, когда скрывал «ту» часть своей жизни, о которой забыть хотелось вовсе. Он знать и не мог, и уж тем более даже предположить, что один взгляд полный надежд и протянутая ладонь так круто повернут всю историю. Чон не знал теперь, что ему делать. Как выйти из этой игры, оставаясь не тронутым. Он больше не рассчитывал на победу или даже ничью — хотелось лишь уйти, оставив за собой, как можно меньше боли. А без той теперь никак. Собственные шрамы на запястье, розовые и саднящие, до сих пор служат тому неопровержимым доказательством. Чонгук без Тэхена дышать не сможет. Задохнется в тот же миг, если решит отречься от этого мужчины. Блондин изучает каждую эмоцию, чувствует как кожа начинает гореть, когда тигренок рукой его татуировки обводит и, тяжело выдохнув, закрывает глаза. Позволяет себе еще немного понежиться в этих ласках, сам руку омеги на свою щеку укладывает, словно побитый злыми детьми щенок тянется к нему, веря, что здесь не сделают больно. Хочется вобрать в себя эти эмоции, что только благодаря одному Киму в груди расцветают и унести в себе навсегда, запечатав там и охраняя, как дракон охраняет принцессу. Понимает, что если заговорит, связь между ними падет — красные нити, натянутые до предела, лопнут и исполосуют собой сердце и душу. Хотелось бы чтобы эти самые нити вскрыли горло и пустили всю кровь, чтобы не задыхаться в этих чувствах тревоги и беспомощности. Чонгук цепляется расфокусированным взглядом за точечную люстру сбоку от кимова головы, словно пытаясь что-то сказать, но губы раскрываются и смыкаются несколько раз, так и не издав ни единого слова. Он поднимается с постели, где из окна отлично уже было видно багровое зарево рассвета и осознает, что это утро теперь более сокровенное, чем ночь. Ступает на кухню, одев перед этим свое белье, и, подобрав там сигареты, возвращается в комнату к омеге. Укутывает его в теплый плед, чтобы того не продуло осенним ветром, что ворвался сюда с открывшимся окном. Он принес на себе запах прелой листвы и свежести после дождя, что прошелся совсем украдкой по панельным домам. Чон, поцеловав взлохмаченную макушку Кима, садится на край подоконника, подобрав под себя ноги и закурив, выдыхает первый сизый столп дыма тяжелых сигарет в открытое пространство окна. А взор омеги не меняется, следит внимательно за каждым шагом младшего, понимая насколько величественно сейчас выглядел Чонгук — это чертовски прекрасный мужчина, уже потом убийца, который в один момент может силы не сдержать и прикончить, просто сломать шею в один момент из-за резкого прикосновения. Это не важно; важно лишь то, что Чон рядом будет, от его руки погибнуть — вселенская награда. Тэхен просто не сможет не подчиниться. Дым табачный распространяется по всей квартире, заставляя морщиться недовольно и нос прикрывать одеялом, в которое его Чонгук и засунул. Правда вот по итогу из него вылезти приходится, чтобы наконец подняться на холодный пол и, надев футболку, усесться назад, смотря теперь на младшего у подоконника. — Красоту твоих глаз не смог запечатлеть ни один фотограф, — басом начинает Чонгук, все еще не переводя взгляда с восходящего солнца. Тэхен пронёсся над альфой, как комета, и исчез. Глядя на него он понимал, что омега не идеальный, но так сильно очаровывает, что забываешь обо всех своих планах и намерениях. Он похож на мудрого ребенка, который искренне смотрит на мир с осознанность. Прячет грустный взгляд за напускной серьезностью. Такие всегда оставляют за собой след, потому что обладают сумасшедшим обаянием. — Я смотрел в десятки глаз и ни в одних не видел того, что нашел в твоих. В тот момент, когда ты протянул мне свою руку, я пробудился и понял, что коснулся самого дна и самому мне с него никогда и ни за что не выбраться. Чонгук выкидывает потушенный о карниз окурок в окно. Его глаза наполняются той болью, что захлестывает с головой и топит. В легких горят последние крупицы кислорода и, неспособный справляться иначе, мужчина вновь сжимает меж губ сигарету. Никотин разносится по его организму, но легче почему-то не становится. Становится только хуже и он курит одну за другой, пока из-за дрожи в пальцах колесико зажигалки не перестает давать искру и та не летит куда-то в сторону кровати. Табак рассыпает на подоконник и разносится по комнате вместе с ветром, когда блондин сжимает в кулаке бумажные сигареты. Ему тяжело говорить, выдавить из себя хоть что-то и прямо заявить о себе, но осознает, что лгать тоже больше не может. — Честным быть сложно. — Альфа смотрит, как мелкие крупицы исчезают с его ладоней. — мне казалось, что так я берегу себя от суровой реальности, но как оказалось, я крупно ошибался, — говорит почти шепотом, только сейчас осмелившись посмотреть на тигренка. — Ты знаешь ответы на все вопросы. — Чонгук поднимается, закрывает окно и остается стоять напротив кровати, загораживая спиной лучи, что становились ярче с каждой секундой: — Безжалостный и аморальный убийца? Жаждущий справедливости убийца? Как ни посмотри, но ответ всегда будет один и тот же, главным остается здесь лишь то, сможешь ли ты сам ответить на вопрос кто я такой, Тэхен. — Правда режет острее ножа: — Спроси у себя «кто я такой», Тэхен. Ведь твои глаза говорят все за тебя. При таком освещение лица Чонгука не видно, лишь его черный силуэт, приближающийся к кровати с каждым новым словом. По миллиметру блондин подходил к тигренку, выдыхая последние слова ему снизу вверх, сверкая глазами, как хищный зверь. — Возможно, малыш Гукки, не так уж и плохо, что ты скрывал от меня это первое время. Так было правильно. — Произносит Ким, откидываясь спиной на кровать и взгляд на альфу, подходящего к кровати, переводя: — Не хочу на самом деле разбираться в причинах, по которым ты убиваешь, оно мне и не нужно. Я не буду забивать на свою работу, но и копать под тебя тоже не хотелось бы, буду пока выискивать других преступников. Чонгук не боялся, потому что больше бояться-то и нечего было. — Это было очередное собрание «знати», такие проходят постоянно в наших кругах, — он сглатывает. — Но никто не смог заподозрить неладное. Отца предали и в тот вечер вместо шампанского реками разливалась кровь. Чонгук открывается, впервые рассказывает о том, что происходило в этой карточной игре на выживание. На душе кошки скребут, ломая свои когти, которые оставались в ней теперь навсегда, принося ещё больше боли. Еще больше мучений. У альфы душа кровоточит от воспоминании тех дней, когда он маленьким ребенком впервые подчинил себе взрослого альфу и «приказал» выстрелить себе в голову, и воет подбитым волком, когда ночами снятся кошмары, где изуродованные в шрамах пальцы выпускают пулю в голову. Блондин помнит все: багряную лужу, что собиралась вокруг упавшего тела и крапинками стекала к полу по бетонной стене одного из подвалов семьи. Помнит собственный застрявший в глотке крик, что рвал её изнутри до хрипоты и бессилия. И помнит, как больно заламывали его руки, когда красавицу Эрику повалили на пол и, разрывая ее платье, насиловали и избивали. Заставляли смотреть в лицо молодого альфы, умываясь слезами. Омега не проронила ни слова, лишь ловила ртом воздух и сбито дышала, не имея ни единой возможности вырваться, когда её навсегда сломали до приходы «подмоги». — Ты не понимаешь, Тэхен. Я не просто убийца. Я чудовище. Я сама смерть. — Хотелось больше искренности, чтобы хоть кто-то принял и понял его сущность, не осудил, убегая: — Когда пришли «наши» люди, я лично, этими самым руками, — он поднимает ладони к своему лицу и, смотря на них глазами, что дрожали, продолжил, — убил каждого, кто посмел тронуть мою невесту. В тот вечер я убил четырнадцать человек. Альфа преследует до сих пор людей, которые устроили этот заговор. Тех, кто предал их и сбежал. Наказывает, изворачиваясь, как гадкий змей-искуситель, лаская сладкими речами и расползаясь по телу медленным ядом. На его счету было за десятки павших, убитых и найденных по запчастям мужчин. Все они в возрасте, давно отошедшие от дел, но выжженное на его ребрах клеймо постоянно напоминает ему о том, ради чего все это он начал, хоть руки и опускались. Напоминает, что «V» значит Вендетта — кровная месть. Его имя и предназначение. Настоящий Чонгук, которого растили в семье Чонов с младенчества, сумасшедший человек и, что у него не отнять — он жесток, безжалостен и абсолютно аморален. Стоит вам встать у него на пути, как ваша жизнь перестанет представлять ему какую-либо ценность или интересность. Но даже тяжелая судьба не оправдывало его и не отменяла факта того, что он полнейшая мразь, положившая в землю людей. И даже не все из тех известных были преданы ей — хоронить просто-напросто было нечего. Возможно Тэхён первый человек перед которым Чонгук оголяет душу, а не телом и краткостью ограничивается. Это слишком ценно, поэтому Ким слушает не перебивая, только в один момент руки протягивает к партнёру и поглаживает его волосы, таким жестом пытаясь подбодрить. Младший рассказывает о своей потере, мести беспощадной, а омега в этот момент видит перед собой преступника, перед которым хочет руки опустить, закрыть глаза абсолютно на все, потому что действия Чонгука ему кажутся оправданными в какой-то степени. В голове нет ни одной критичной мысли, только присутствие Чона в его жизни способно приносить радость, он уже зависим, Тэ признаёт своё поражение, он уже стоит на коленях перед самим фактом существования одного убийцы в своей жизни. Ведь Вороны не такие — Вороны никогда не убивали. Все принципы оказываются преданы, а Ким забывает про обещанное «найти и упечь за решётку любой ценой каждого, что ступил за рамки закона». Тэхен считает, что конец и для него самого предрешен, как и для каждого, кто решается с группировками связаться: рано или поздно окажется полностью бесполезным, возможно пулю в голову получит из рук прекрасных. Да, все-таки если и умирать, предавая себя, то только от рук которые сначала шанс какой-то дали, после его забирая. — Ты силен в том, что смог пережить это все, да и к тому же, я ведь не смогу тебя заставить перестать убивать, но мне будет достаточно обещания не трогать мирных людей, которые невольно попадают в эти разборки. Просьба в какой-то степени утопична даже, но вполне оправдана, если не забывать про должность темноволосого и то, что с матерью его произошло по итогу, хоть она и числится все ещё как без вести пропавшая. Ким хочет спокойствия, но кажется что вся его жизнь уже обречена на безостановочный бесконечный бег. — Моя смерть будет в любом случае правильной, тигренок. Я её заслужил, — Чонгук улыбается измученно, — Но сейчас я не могу позволить этому свершиться. Не все причастные к убийству моих близких расплатились за то, что совершили. Альфа примет все грехи на себя, без сожаления пройдет в газовую камеру и вдохнет полной грудью ядовитый смрад, улыбаясь. Он расплатиться за все. Чонгук готов. Ким поднимется постели и встает идеально напротив Чонгука, практически в упор. Глядя сейчас в его глаза, он борется с неким страхом на глубине души и руку кладет на щеку младшего, улыбаясь с некой грустью в глазах. Омега уже пошёл против себя и своих принципов, этого не изменить. Не изменить и неприязнь, которая росла к самому себе, но никак не к Чону. На него и злиться не выходило. — Обними меня. И не смей отпускать. Я не хочу настрадаться из-за тебя, поэтому просто будь хорошим мальчиком. Выдыхая устало, Тэхён руки укладывает на щеки альфы и притягивает его к себе, в губы уж слишком нежно целуя, не углубляя даже. Чон и правда заставляет забыть обо всём, стирая самообладание одного из самый сдержанных мужчин, он просто не может с места сдвинуться, словно застывая в этом моменте, в этом самом моменте осознания, что готов за альфу жизнь отдать, если потребуется. — Как только придет время, тигренок, — Чонгук мажет губами по лбу Тэхена, когда он поднимается с постели и ровняется с ним, — я сам вложу в твои изящные руки пистолет и скажу стрелять на поражение, — обвивает руками талию Кима, крепко прижимаясь к его телу, — Но до тех пор я буду изворотливым гадом и продолжу мстить. И за твоего отца тоже, тигренок. Если бы Чон был сейчас один, в звенящей темноте своей квартиры, то обязательно бы вновь стал задыхаться, но рядом с омегой было спокойно. А от излитой правды почему-то резко стало легче, камень, что топил его, прижимая к рыхлому дну моря, наконец-то унесло течением и Чонгук сможет выплыть. Сквозь толщу черной воды стали виднеться рассеянные лучи солнца и он стремился к ним навстречу. Блондин недолго позволяет себе постоять так, своей душой к чужой душе, как можно ближе срастаясь телами, а потом, подхватив на руки Кима, относит его в сторону ванны. Он заливисто смеялся и его смех усиливался, ударяясь о кафельную плитку, когда погрузившись в пенную воду, кажется, смешав все тюбики с шампунями и гелями в горячей воде, делал на голове омеги причудливые фигурки. Прокручивал в руках его темные пряди и лепил «рожки» и «ежиков». Сдувал мыльные усы и бороду, затем целуя в порывах нежных чувств губы Тэхена и ощущал себя живым настолько, что казалось признания тяжелого и не было вовсе. Пена расползалась по полу, падая за пределы бортиков сероватой ванны, лопалась и искрилась радужными бликами на свету, когда Чонгук, потерев ладонями, надувал мыльные пузыри. И этот момент был правильным настолько, что выбираться за пределы их собственного пенного царства и не хотелось вовсе, но остывающая вода и усталость, что только сейчас давала о себе знать, подгоняли вернуться в давно остывшую кровать. А Тэхен, кажется, впервые может расслабиться без лишних мыслей рядом с Чоном, который ему трепетно волосы и тело намывал, заставляя чувствовать самый настоящий комфорт, бороться с которым было более чем невозможно. Не хотелось верить, что этот человек, смотрящий на Кима с небывалой нежностью, может убить человека, лишь подчинив его себе своими феромонами. О Тэхене хотелось заботиться и получать эту заботу в ответ. Они возвращаются в комнату, когда утреннее солнце уже полностью поднялось из-за горизонта и щедро согревало пространство. Вместе меняют постельное белье на свежее и вместе ложатся, обнимая друг друга. Болтают о прошедшем времени и отвлекаются лишь на короткие поцелуи — почти детские, невинные. Чонгук засыпает, лениво зацеловывая чужую макушку и уткнувшись в неё носом. Мир вокруг него остановился, хотелось навсегда остаться в этом царстве цветов и ярких солнечных лучей, потому что собственный сырой и темный лес, что раньше был роднее всех, стал лишь страшным напоминанием.━━━━━━━━》𖤍《 ━━━━━━━━
правда сойдется с ложью,
а добро со злом, что бы в конце узнать,
что истинное сокровище — всегда оставаться собой!
Чонгук чувствовал, как его тело начинает наливаться тяжестью. Пропадали чувства, пропадали ощущения, пропадали эмоции, а память наполняла пустой сосуд, разливаясь тягучей железной массой в почти пустые мозги заполненные ложью. Это срабатывало лучше всякого лекарства. Восприятие возвращалось в норму, понимание приходило. А с пониманием приходило и ощущение фарса. Его тело уже практически стало камнем, каким он его воспринимал, но чужое вмешательство, дающее возможность чувствовать «вкус, запах, тепло», еще ушло не до конца. Альфа давно не чувствовал этого всплеска. Как будто голову подожгли, ощущение расплавленного стекла в легких. Мерзкое, но приятное при этом ощущение. С этим ощущением, вслед за идущей своим ходом Тэхеном и направился Чон. Он шел спокойно, мерно и чинно. В его глазах не было страха, но было сожаление о ком-либо из здесь присутствующих. И легкая усталость от долгого балагана. — Мы пришли! — Отзывается омега, заваливаясь в кабинет в гнезде, где ждали товарищи: Намджун и Сокджин, Юнгчи с Чимином и Хосок, что теперь ни на минуты не отрывается от экрана своего ноутбука. — Посмотрите на него. — Лукаво тянет Чимин: — Светишься, как новогодняя елка. Он заключает его в робкое кольцо рук и, похлопав по спине, садится обратно — ближе к Юнги. Тот его приобнимает, нежно чмокнув в висок. Между этими двумя отношения стали развиваться почти стремительно: сначала Юнги дико смущался напора младшего альфы, заливался благородным алым всякий раз, когда Чимин двусмысленно шутил над ним. Пак вообще в целом был более открыт к проявлению эмоций и чувств. Не обделял своей тактильностью и свободно лез в личное пространство — сердце и душу — вечного хмурого Юнги. Ему сначала было тяжело открыться, но потом, привыкнув, не смог больше засыпать отдельно от вкуснопахнущего Пака. Так, медленными, но уверенными шагами, они смогли открыть друг другу свои израненные души. — Почему бы и не светиться, а? — Тэхен, квадратно улыбается, осматриваясь. Ему тепло становится всякий раз, когда он вновь и вновь оказывается в компании самых близких для него людей, которые, как и он, поставили на кон слишком много: репутацию, статус, жизнь. — Мне душу греет, когда я вижу тебя вновь тобой. — Сокджин смотрит на тигренка почти любовно, улыбаясь краешком губ: — Я рад, что вы смогли поговорить с Чонгуком и решить все свои недомолвки. — О чем это ты, Джин? — Чимин внимательно прослеживает глазами со старшего омеги на Кима, что старательно натягивал ворот своей водолазки как можно выше. — А, что, Тэхен тебе не рассказал? Вчера объявился Чонгук, а когда я вернулся, то… — Джин, прошу тебя, замолчи! — Взвизгивает Тэ, почти падая на старшего и закрывая его рот руками. Он еще пока морально не готов рассказать Чимину о том, что их отношения с Чонгуком зашли настолько далеко — омега же обещал, что цыпленок обязательно узнает об этом первым, а вышло как обычно. Сокджин вернулся в квартиру как раз в тот момент, когда эти два ребенка лениво целовались, продолжая нежиться под пуховым одеялом, совсем растеряв свое смущение. — Ладно-ладно, я тебя понял, только слезь с меня, — старший громко смеется, ранняя голову на плечо Намджуна, что внимательно наблюдал за развернувшейся баталией, а когда увидел засос на шее Тэхена лишь понятливо хмыкнул. — Раздавишь же! Но по красноречивой реакции и так все стало понятно, а Чимин на это тактично умолчал. Он немного тушуется, совершенно не меняясь в лице. — Не помешал? — Откашливаясь в кулак, заговорил Чонгук, что все это время стоял в коридоре. — Охренеть! — Получается хором. — Где ты был, мелкий? Я собирался уже обзванивать морги! Юнги первый встает с места и утягивает Чонгука в объятия. Осмотрев младшего, он понятливо хмыкает, потому что Чон, в отличии от Тэхена, не особо скрывал наличие любовных отметин на своем теле. — Простите, что так вышло. — Блондин виновато опускает глаза, помассировав шею: — За этим я сюда и пришел, только, пожалуйста, выслушайте меня. Чонгук едва ли смог сдержать крик. Его голова будто взорвалась изнутри, и мешанина картин из прошлого и настоящего, из реальности и сна, из правды и из иллюзии понеслась перед глазами, впиваясь в мозг. Он словно бы сходил с ума. Это было просто невыносимо, настоящая пытка. Разве человек… разве кто бы то ни было может выдержать подобное? А потом все прекратилось так же резко, как и началось. Все встало на свои места. — Наверное, стоит начать с того, что рассказать кто я такой, — голос спокойный, но в нем ощущалось скрытое переживание. Чонгук поднял голову и оглядел комнату. Посреди всего этого хаоса удивленных глаз широко улыбался Тэхен. Он вселял в него смеялось идти дальше. — Я с тобой, не бойся. — Едва слышно. Взгляды всех присутствующих переместились на омегу. На лице того промелькнуло понимание. — Да вообще, о чем Вы говорите? Что вообще происходит? — Рискнул задать вопрос Чимин. Чонгук промычал что-то неразборчивое, встряхивая головой. — Это не ответ, — заметил Пак. В его тоне явно слышалось желание услышать ответы для всех присутствующих вне зависимости от отношения к происходящему. Коммуникация — тяжелое искусство. Передать свою мысль таким образом, что бы другой понял именно то, что ты ему сообщал — невероятно сложно. В конечном счете, разве человечество могло придумать более неудобный способ передачи информации, чем слова? Только подумайте над всей сложностью процесса. Сначала один человек кодирует собственное сообщение, запирая его не только в символах, общий смысл которых в его сознании индивидуален для него самого, но часть информации человек и вовсе дает в форме эмоциональной окраски, жестов, мимики… и лишь расшифровав все это в соответствии с сознанием первого субъекта беседы, реципиент сможет полностью осознать, что в себе несет сообщение, а затем цикл начинается в обратную сторону, только еще сложнее, ведь появляется еще «контекст» беседы, то что было до того, как появилось следующее сообщение. Даже этот блок информации проблематично переварить, а уж расшифровать его… — Это относится напрямую к моей семье и сейчас я собираюсь ее предать. — Мы о тебе чего-то не знает? — Украдкой уточняет Джин. — Многое… — Чонгук приподнимает подол свей футболки, являя взору татуировку на ребрах. — Моя семья — отец и дед — являются одними из верхушки Гробов. Повисло напряженное молчание. Казалось, что вот-вот и оно затрещит по швам, являя собой отвратительную реальность, которую так тщательно оберегали все это время люди мафии и те, кто постоянно пытался найти начало этой бесконечной череды хауса, что поглотил мир. — Только не перебивайте — прошу. — Почти что скулит, потому знает: о таком говорить сложно и, если он хоть на секунду замолчит, то больше смелости в себе найти не сможет. — Начнем издалека, чтобы Вы всё наверняка поняли: в момент, когда я сбежал из дома и зажил другой жизнью, мой волк закрыл во мне все те страшные воспоминания, которыми полнилась моя жизнь.━━━━━━━━》𖤍《 ━━━━━━━━
Жизнь Чонгука в доме четы Чон едва ли можно было назвать счастливой: сначала маленького альфу защищала мать, которая вышла за нелюбимого мужчину (насильно) и родила ему наследника. Муж Амелии относился к ней достаточно холодно — все отношения строились на базовых понятия «семьи»: ты растишь ребенка, я обеспечиваю — ты не лезешь в мои дела, я не лезу в твои; как оказалось потом все это было лишь заблуждение. Сынвон — отец Чонгука — как только ребенок сделал первые шаги, размягчился, но семейные устои всегда брали верх. Так было заведено еще не одну сотню лет назад: чистокровный род Чонов никогда не должен прерываться: ни-ко-гда. Чон Минхо — действующий глава четы Чон и по совместительству дед Чонгука. Каждый из них был подобен матрешке: сын был похож на отца, вылитая копия, а тот на своего отца из поколения в поколения. Добавлялись лишь незначительны черты по типу родинок, как у Чонгука под губой, или под глазам, как у Сынвона. А так — густые, смольно-черные волосы, поджарое телосложение и только сильнейшие гены доминантных альф. Каждый новый род эта семья славилась тем, что они были сильнейшими и выбирали себе в партнеры — и никак иначе это не назовешь — лишь достойных: тех, кто прошел их жесткий отбор и смог бы родить наследника с таким же идеальным наборов генов. Отцу Минхо, как и деду и всем проотцам, было и искреннее плевать на погубленные жизни за погоней чистокровности. Доминантные омеги всегда были для них лишь вещью для достижения цели: заключали деловые отношения в браках, рожали наследников, а потом омеги скоропостижно умирали, потому что это все еще реали происходящего. В паре доминантного альфы и доминантного омеги всегда происходит так: погибает либо плод, либо родитель. Сейчас, в век более цивилизованный, где устои морали все же направлены на защиту семьи и ее членов, приходилось быть более уклончивым. Альфы больше не могли забирать детей от матерей, оставляя их на произвол судьбы: от того и создавалась иллюзия счастливой «жизни» для окружающих. Когда мать Чонгука заболела, за воспитание мальчишки взялся Сынвон: его покрытые ожогами ладони всегда скрывали перчатки и ребенку лишь единожды удалось лицезреть десяток тех же уродливых шрамов на спине отца. Наверное, пока обучением Чонгука занимался именно он, жизнь не была настолько плохой: папа, хоть и был жесток и не терпел капризы, все же радушно относился к сыну. Как мог и как позволяла ситуация. Но, когда в десять лет уроки Сынвона не дали нужные плоды, в дом пришел дед. И это стало по-истине концом для счастливого существования. Насколько оно вообще было счастливым. Самое яркое воспоминание Чонгука после смерти матери — это, когда он, вернувшись с прогулки в парке, застал ссору отца и деда: они кричали друг на друга, а потом в ход пошли кулаки. Бил исключительно Минхо — отвесил звонкую пощечину сыну, что тот не справился с возложенной на него задачей: воспитать истинного наследника для семьи. Десятилетний мальчишка не хило тогда испугался, кинувшись защищать какого-никакого, но все же родителя. Отчаянно цеплялся за руки деда, что только и норовил отпихнуть от себя бесполезного ребенка, и слезно просил перестать бить «папу». А беспомощные слова Чонгука тогда лишь подлили в огонь топливо: казалось, что еще мгновение и дом взлетит на воздух. Минхо был в бешенстве: схватил младшего альфу за шиворот и, больно отвесив пощечину, отшвырнул, как котенка, в ближайший стеллаж. В тот день маленький Чонгук получил свой первый шрам: на щеке, что до сих пор его украшает. А последующие воспоминания были чем-то вроде пятен, всплывали кусками и нещадно били по подсознанию. Всхлипы, что только становились пуще, когда ребенок, утирая руками лицо, увидел кровь, окончательно пошатнули и без того шаткое положение. Минхо замахнулся на ребенка тростью, с которой никогда не расставался и использовал, как опору. В воздухе раздался свист, а на кончике блеснул металлический наконечник — острое, тонкое лезвие, которым старик не стеснялся наказывать провинившихся. Чонгук зажмурился, когда его накрыло теплом чужого тела: Сынвон прижимал ребенка к себе, скрывая от разъяренного деда, но могло ли это усмирить человека, которого так растил его отец и так из поколения в поколение, не изменяя традициям? Нет. Наливаясь большой злостью, Минхо рассекал кожу спины и плеч, разрывая одежду и пуская кровь с каждый сдавленным всхлипом ребенка. Чем громче плакал Чонгук, тем сильнее становились удары по телу отца. Свист стоял долго. Пока Сынвон, ослабев, не упал перед сыном, закатывая глаза. Душераздирающий крик повис в воздухе, наполняясь звериным ревом. В тот день Чонгук впервые смог спустить своего зверя с поводка: самый младший из семьи Чон подчинил себе деда, заставив его полоснуть по своей шее наконечником трости. Столкновение двух сильнейших носителей генов сделали свое дело: дед сопротивлялся всякий раз, когда ребенка с яростью пытался его подавить, а холод металла лишь царапал кожу. И не известно сколько бы это продолжалось, если бы, пришедший в себя Сынвон, не схватил ребенка и не увел под истеричный гогот деда: — Вот он! Истинный наследник семьи, его сила превосходит всех, кого я либо знал. Я был готов ему уступить! Он почти меня сломал. — Бред сумасшедшего. — А ему только десять! После этого случая Сынвон стал жестче учить сына, как полагалось их семье, окончательно сломавшись под гнетом своего отца — Минхо сломал своего сына тем же вечером.━━━━━━━━》𖤍《 ━━━━━━━━
В кабинете повисает напряженное молчание. Всем до одури сложно воспринять преподнесенную информацию. Пусть хоть это и не отвечает на главный вопрос: «как семья Чонгука связана с Гробами», но точно дает понять, как растили альфу в многоуважаемой семье и почему для него «загрызть» оппонента — обыденное дело. Тэхен перехватывает ладонь замершего альфы, переплетая их пальцы, тянет на себя. Он кончиками волос чувствует, как мелко тот дрожал и искал только лишь в нем свое спасение. Чонгук охотно идет на встречу, делая пару робких шагов, сразу же оказываясь в кольце рук, что нежно его защищали от боли. — Я с тобой. — В душу и самое сердце. — Спасибо. Они совсем недолго так стоят: душой к чужой душе, медленно утопая в нежности и робких чувствах. Сейчас все в этом мире абсолютно правильно. Альфа, немного потоптавшись на месте, устало садится в мягкое кресло. Боится поднять глаза, потому что знает, что ничего кроме жалости там не встретит. А ему не нужна жалость, ему нужно понимание, ему нужно доверие. Но разве может ли он просить о чем-то подобном, если сам все время, как самый последний трус, только убегал. Чонгуку настолько страшно взглянуть в глаза, что вот он — беспощадная машина для убийств, взращенная на поле брани, где всегда реками лилась боль. — Когда мне было одиннадцать, — проглатывая слова, — я впервые полностью подчинил себе взрослого альфу и приказал ему выпустить пулу себе в голову. Протяжный вздох, наполненный привкусом прошлого и чего-то тяжелого, пронесся по кабинету, застревая где-то под потолком. — Но это не самое страшное, потому что на тот момент мне понравилось. Отец и дед медленно меня ломали, приводили в дом очередную жертву — чаще это были мужчины-альфы — чтобы они оплатили по долгам. А каким тогда мне, сопляку, знать не надо было. Они просто использовали «ненужных» им людей, как живых мишеней, чтобы выдрессировать меня. — Чонгук ненадолго замолкает, упираясь лбом в руки, поставленные на колени: — А в пятнадцать в дом привели невесту. — Невесту? — Переспрашивает Чимин, поерзав на месте. — Да, Эрику. — Больно, осыпаясь воспоминаниями: — Так было заведено, дед нашел мне невесту — доминантную омегу из хорошей семьи, по достижению совершеннолетия мы должны были сыграть свадьбу и родить следующего наследника. — Вау. — Хосок присвистнул, от нетерпения поджав под себя ноги: — Когда говорят о влиятельных семьях, не вдаваясь в такие подробности, представляешь себе что-то на вроде мальчишку с золотой ложкой в жопе, но никак о курсах подготовки молодого бойца. — Хо, боже, о чем ты? — Ну, Намджун, знаешь типо богатеньких сливок общества, которые на всем готовеньком омежек кадрят? — Рыжий бета вскидывает бровь: — Хотя куда тебе, ты только на одного Сокджина слюни пускал все эти годы, позорно спуская в трусы всякий раз, когда он тебе снился. По помещению расползается тихий смешок и протяжной «за что-о-о», когда Намджун, покрывшись красными пятнами от смущения, столкнут бету с кресла. Чонгук, подняв глаза, наконец-то посмотрел на всех и не встретился там ни с кем тем самым взглядом: никто не считал его монстром, никто не спешил его пожурить и точно уж никто не спешил кинуться к нему с соплями и объятиями, мол какой он несчастный. Так было легче. Быстро подлавливает чужое настроение, тоже расползается в краткой улыбке, когда Тэхен, сидевший на подлокотнике кресла рядом, потрепал его по смольной макушке и квадратно улыбнулся, латая очередную дыру в сердце. — Знаете, что самое странное? — Чонгук внимательным взглядом цепляется в злато-карие: — Почему ты ничего не помнишь? — Я? — Уточняет Ким, для пущей убедительности показывая на себя пальцем: — О чем ты? — Ты же был тогда с нами, когда нас чуть не убили. — Серьезно. — Я тебя вспомнил, ты свел татуировку? — Чонгук, — встрепенувшись, Тэхен подскочил: — У меня никогда не было татуировок, и уж тем более я не знал ни тебя, ни Эрику до момента нашей встречи в зале суда. — Ну, как же? Мне было тринадцать, когда ты приехал первый раз, а потом все чаще и чаще. Это же ты сказал мне после нападения, что надо спрятать шрам, забив его такой же татуировкой, как у тебя. — Я не понимаю о чем ты. Когда тебя было тринадцать, мы с Чимой и Джином уже во всю начинали строить нашу империю, чтобы отомстить. — Но я же помню! Помню, как тебя в день нашего знакомства запугивали два альфы на тренировки и сказали, что поступят с тобой, как и с твоим братом! Вспомни же. Все присутствующие тихо ахают. Юнги достает из кармана все тот же старый диктофон, где все еще хранилась запись с той благополучной ночи. — Чонгук, может твои воспоминания не полностью вернулись и пробелы заполняются образом, который тебе сейчас ближе? — Осторожно начинает Мин. — Все же очень долго волк блокировал их, никто не знает, как он еще пытается тебя сберечь. — Блять! — Сокджин протяжно взвыл: — Я нихуя уже не понимаю! Давайте еще раз для тупых повторим. Первое, что мы знаем, — для убедительности загибает узловатые пальцы: — Это то, что дед и отец Чонгука, аморальные уроды. И они воспитывали не ребенка, а машину для убийств, путем использования феромонов доминантного альфы. И у них это почти получилось. Во-вторых, — загибает еще один: — Чонгук помнит Тэхена с детства, Тэхена, который никогда не терял память и уверен, что до встречи в ноябре прошлого года они не пересекались. — Все верно. — Подтверждает Намджун, задумчиво покивав. — И так, вопросы, блять: как ты потерял память и сколько знает Юнги, что он так уверенно об потери памяти излагает. — Воу-воу, братец, притормози. — Мин шутливо выставляет руки: — Я присматриваю за Чонгуком с момента, как его отец сам ко мне пришел. — ЧЕГО БЛЯТЬ? Удивляются абсолютно все. — А ты думаешь, что семнадцатилетним подростком никто не заинтересовался и никто не пытался найти потеряшку из влиятельной семьи? — Так и думаю. — Для убедительности Чонгук несколько раз кивает. — Я попал в приют, потом стал работать, а дальше вы сами знаете. — Конечно же, никто ж не позвонил твоему папеньке. — Юнги складывает руки на груди, откидываясь на спинку дивана: — Отец приехал за тобой в тот же день, но не стал забирать. Он хоть, как выразился братец, и аморальный урод, но какие никакие, но родительские чувства к тебе испытывал. Господин Сынвон пришел к заключению с Минхо, что ты растешь вне семьи жизнью обычного подростка, а он сам возьмется за то, что изначально предназначалось тебе. — И что мне еще надо знать, может это он подтасовал дело и я погряз во всем этом дерьме? Сказать, что Чонгук удивлен — ничего не сказать. Он всю жизнь был уверен, что после побега из дома он добивался всего лишь своими усилиями, а как оказалось за ним так и продолжался тянуться кровавый след погубленных им жизней. — К сожалению, а может и счастью, но нет. Как оказалось, к этому приложил руку твой дед, он изначально не собирался тебя отпускать. Таким образом он хотел, чтобы ты вернулся к нему, так сказать, униженный и размазанный. — Но что-то пошло нет. — Хмыкает Чимин. — Догадливый, — Юнги улыбается ему деснами и, просунув руку ему под спину, ласково чмокает в висок, заставив смутиться. — Он не знал, что в подставном деле окажется истинный и омега в одном лице, и уж тем более, что им окажется Тэхен. — Теперь и я потерял всю нить повествования. Я попал в суд, потому что гробы под меня рыли, но обосрались. И мы лишь сыграли в меди-игру, где я отмыл свое честное имя. — Тэхен тяжело падает на свое место, помассировав шею. — Как промяукали котята, Ан Шина никто тогда не собирался убивать, но все пошло не по плану и от него избавился его же адвокат: человек из гробов. Мин Юнги чертов гений детективного бюро, так вот чем все это время занимались Арчер и Розе: усердно копали. И им это удалось, но вот распутать весь комок все же не вышло. — Ахуеть. — Ага. На несколько минут в кабинете вновь стало совсем тихо. Каждый о чем-то усердно думал, перегонял мысли из стороны в сторону. Многое стало на свои места, что-то все еще становилось поперек горла, а что-то и вовсе не укладывалось, потому что принять очень-очень тяжко. Чонгук почти свыкся с мыслью, что вся его семья — больные ублюдки, а оно вот как получается: папенька все же продолжал следить за сыном и его по-своему защищать. Оправдывает ли его этот факт? Несомненно нет. Но, если Сынвон захочет поговорить — Чонгук теперь определенно его выслушает. — Чонгук. — Первым отваживается заговорить Сокджин: — Прости, что прашиваю о таком, но почему ты потерял память и как ты получил свою татуировку? — Это было слишком больно. — Альфа готов принять всю боль вновь, потому что знает, что ему есть с кем разделить эти чувства. Теперь есть. Он больше не одинок. — Когда мне было шестнадцать, к нам в резиденцию прибыл Тэхен — так я по крайне мере помню — и Эрика. Мы должны были объявить о помолвке, потому что я, на самом деле, прикипел к этой несносной девице, что всегда меня поддерживала. А потом вместо шампанского полилась реками кровь. Эти воспоминания, хоть и сокрытые волком, все еще светлы в его голове. Чонгук отчетливо помнит, как они втроем покинули банкетный зал, чтобы отдохнуть от нудных речей и просто повеселиться, как и положено в их возрасте. Дурачились, играя в саду за домой и как их по одному схватили, утягивая в грязный подвал, где обычно Минхо наказывал своих должников. — В тот день на моих глазах изнасиловали Эрику, пока я и Тэхен, — осекается, — Были чем-то накачены и не могли сделать совсем ничего. Нам вкололи какую-то дурь, а Эрике насильно влили в рот что-то вязкое, после чего она стала излучать просто небывалое до этого количество феромонов, а это снесло башни всем. — Чонгу несколько раз промаргивается, стараясь скрыть влагу в глазах, после все же продолжает: — Она даже не пискнула и не крикнула, просто молча плакала и смотрела на меня, пока я не мог даже пошевелить своим телом. Я не мог использовать свои силы. От меня отвернулся волк. — Он не удержался, позорно заплакав, продолжая с хрипом: — так продолжалось минут пятнадцать от силы, а когда я вновь смог почувствовать своего волка и пошевелиться, то обезумевши подчинил каждого своей воле. Они своими же руками убивали своих же товарищей, которые надругались над моей невестой. Но это все еще моя вина — это все еще я их убил. Четырнадцать человек. — Ахуеть. Кажется, что это слово повторяется в кабинете все чаще и чаще, но никто и не смог даже подобрать иного, потому что невозможно представить, что испытывал на тот момент подросток. Никто даже не возьмется его осуждать, потому что они не знают — не знаю какого это смотреть, как близкого для тебя человека насилуют, медленно губя. — После этого случая Эрика не смогла спаривать и покончила с собой, а я сбежал из дома, отрекаясь от всего произошедшего и зажив новой жизнью. — Воу, Чонгук. — Было начал Сокджин, но осекся, когда младший поднял на него тяжелый взгляд, лишь только им говоря «не надо». Чонгуку было достаточно тепла Тэхена рядом, что диким котенком жался к нему, Безмолвно, лишь своими теплыми касаниями, нет, не к телу, к душе помогал ему держаться. Осталось разложить по полочкам лишь самое главное: связь. — Почему ты думаешь, что твоя семья именно верхушка гробов? По одной лишь татуировке? — Хосок задает вполне себе логичный вопрос. — И кто же на самом деле тот самый человек из воспоминаний Чонгука, если Тэхен точно отпадает? Может ты сможешь его описать? — Хм, — Чонгук на мгновение задумывается, анализируя все: — Во-первых, получив неопровержимые доказательство того, что АйСи — это гробы, я смог отследить, что у всех есть такие татуировки, — альфа вновь демонстративно поднимает футболку и тыкает пальцем на ребра. Тэхен, кстати, тоже смог это соседить, но умолчал. Потому что знал альфу ближе всех, хотел сначала сам с ним поговорить. а теперь скрывать и смысла не было: — А такие татуировки есть и у деда и отца. А это уже гораздо больше, чем просто совпадение. Во-вторых, мы знаем, что люди гапхне находятся под покровительством Гробов, а мальчик, что к нам приезжал — допустим, что Тэхен — был из верхушки гапхне и дед очень лояльно к нему относился. Он очень часто повторял, что очень-очень жаль, что он не знает свой вторичный пол. Мальчишка был-то небывалой красоты, но отчего-то пустой, и натренированный убивать. А как мы знаем по рассказам Чимина и Тэхена — люди гапхне отнюдь не пример для подражания и это для них норма. — Это пока лишь предположение, — замечает Намджун, — мы не можем двинуться против твоей семьи, имея лишь такие слабые доказательства. — Поэтому нам и надо узнать, что это за мальчишка Тэхен, но не Тэхен с татуировкой на шее и покопаться в грязном бельишке твоих родственничков. — Делает умозаключение Юнги. Все это, действительно, сложно. Потому что Чонгук никогда особо не вдавался в подробности, чем занимается семья, да и никто не спешил его в те времена посвящать. Считали не готов, учили обращаться с силой, пытались сделать своей марионеткой. — Я буду рад ошибаться, но пока все говорит о том, что они точно как-то связанны со всем этим. — И мы обязательно разберемся как, но сейчас давайте немного переварим эту информацию, отдохнем. Ведь время у нас есть. — Чимин поднимается на ноги. — Ай-да в ресторан, там сегодня день живой музыки. И эта идея — самая лучшая из всех. Тэхен резво вскакивает на ноги, бодро произнося: — кстати, раз уж у нас вечер откровений, признавайтесь, Юнги или Чимин сверху? — и уворачиваясь от смачной оплеухи цыпленка, падает к Чонгуку на колени, смачно целуя его в губы: — А еще этот красавчик-альфа теперь мой парень. Все заливаются смехом, слыша, как от недовольства в углу пыхтит Чимин — негоже друзьям знать, кто в какой позиции спит. Путь это будет их совсем (не)маленьким секретом. — Тэхен, ты платишь за столик. — В отместку кидает Пак и, хватая ухмыляющегося Юнги под руку, первым покидает кабинет. — За счет заведения, мой лучший друг там хозяин, он все отработает у своего альфы. В догонку со смехом. Ким Тэхен дошутится, Пак точно ему отомстит. Они, правда, все немного устали и им необходимо немного отдохнуть. Вечная погоня за невидимой тьмой, что все больше и больше расползалась по окрестностям города. Их маленькая система по защите омег приносила свои плоды, районы патрулировали жестче и они сделали колоссальный шаг для раскрытия правды, но они все еще слишком молоды для этого дерьма. Им точно так же хотелось бы ходить на свидания, флиртовать. Быть как обычные люди, но никто не мог в этом признаться, потому что добровольно положили свое будущее на их империю. Но ведь после стольких откровений они могут хоть ненадолго взять паузу и просто пожить для себя. С остальным они обязательно разберутся позже. А пока у них жизнь в настоящем — с томными поцелуями, первой близостью и пополнением, о которым никто и не подозревает. Ведь время все еще есть. А есть ли? Черт его знает, какая буря накроет замерзающий Сеул завтра. Но сегодня они рядом, а значит все хорошо. Однозначно.•