Ничего не останется от нас

Как только стихли шаги Йоргоса за дверью, Сенджер поднялся наконец на ноги и в следующий момент рухнул без сил на развороченную постель. Тошнило, голова кружилась нещадно, так, что казалось, будто бы комната медленно, но неумолимо вращается вокруг кровати. Юноша поморщился напряженно и закрыл слипающиеся от непреодолимого желания спать глаза. Больно. С трудом подняв руку, омега опустил ее на живот, в следующий момент с недовольным тяжелым вздохом осознавая, что бинты под ней стали влажными, противно теплыми и липкими от крови. «Рана открылась, может быть даже не одна, — подумал Сенджер, морщась от боли. — Наверное нужно позвать Афифе хатун, — мелькнула в голове здравая мысль, но не нашла отклика в ускользающем сознание, уступая желанию поскорее заснуть. — Я ведь могу и не проснуться. — осознал юноша вдруг, но было уже слишком поздно. На грани сна и реальности замелькали манящие образы родного шатра, матушкиной улыбки, ее ласкового голоса и нежных рук, словно наяву касающихся сейчас утешающе его волос, потом материнские руки сменили другие, более крупные, грубоватые, мужские, и уже другие глаза, голубые, словно небо в солнечный день, смотрели теперь на него с щемящим душу теплом. — Любимый, — прошептал Сенджер едва слышно и, сдавшись, погрузился с головой в беспамятство, заботливо вернувшее его в недалекое прошлое, где, пусть и лишь во сне, но было так невыносимо хорошо, что юноша с удовольствием остался бы там навсегда… ***** — Ты почему не спишь? Сенджер вздрогнул от неожиданности и повернулся, встречаясь взглядом с сидящим неподалеку от его постели другом. — Как ты понял, что я не сплю? — спросил омега тихо. Мужчина улыбнулся немного смущённо. — Ты слишком часто дышишь и вздрагиваешь, словно тебе холодно… — альфа осекся немного, — или словно ты плачешь. — закончил он робко. — Что-то случилось? — Ничего! — Сенджер покачал печально головой. — Просто… просто я почему-то подумал, а вдруг завтра не наступит? — Куда же оно денется? — нахмурился Арсланташ удивленно. — Не в буквальном смысле. Я имею ввиду то, что люди постоянно откладывают что-то на завтра: важные дела, признания, теплые слова, которые хотят сказать близким, но не решаются… Они думают, что все это успеют ещё сделать завтра, но ведь завтра — голос юноши дрогнул напряженно и сорвался вдруг, — может никогда не наступить! Я впервые подумал об этом, и мне страшно осознавать, что я могу просто погибнуть и все… — губы омеги тронула кривая болезненная улыбка, жалкая и пугающая своей обреченностью. — Я уже не исполню клятву, что дал Повелителю, никогда не обниму матушку, не увижу друзей, не… — Сенджер резко замолчал и замер, беспомощно обхватывая себя руками за плечи. Арсланташ сел молча рядом и также без лишних слов притянул юношу к себе, обнимая его крепко, но при этом бережно, словно что-то очень хрупкое, что может сломаться от одного неосторожного прикосновения. — Если бы ты знал, что уже завтра тебя не станет, — спросил Сенджер тихо, — чтобы ты сделал? Или о чем бы ты сожалел в последний момент жизни? — Я бы сожалел о том, что не побоялся тогда, много лет назад, подойти к будущей моей красавице-жене и спросить ее имя. Мы бы не были вместе, если бы я тогда не сделал этого, но зато она была бы жива. — Арсланташ тяжело вздохнул. — Я бы сожалел о том, что не бросил военную службу ради семьи, ради улыбки любимой и звонкого смеха наших детей, которые так и не появились на свет. — в теплом оранжевом свете свечей омега увидел, как заблестели бриллиантами слёзы в чужих глазах. — А ещё… — мужчина осекся вдруг резко, так и не договорив, и задал вдруг встречный вопрос: — А ты сам о чем бы сожалел? — Я бы беспокоился о матушке. У нее кроме меня никого нет. Всегда на заданиях, когда смерть дышала мне в затылок, — Сенджер внезапно улыбнулся печальной, но светлой улыбкой, которую так редко можно было увидеть на его вечно напряженном лице, — я боялся смерти или ран не потому, что беспокоился за себя, а потому, что боялся за свою матушку. Она каждый раз так волнуется обо мне, что я начинаю переживать за нее. Но сегодня мне просто страшно, — признался Сенджер беспомощно. — Я понимаю, что если умру, то умру с камнем на душе. — Что же это за камень, брат? — спросил Арсланташ, невольно крепче обнимая собеседника от волнения, вызванного этим странным разговором и теплом чужого тела под боком. — Может быть тебе станет легче, если ты расскажешь? — Моя тайна слишком тяжела, слишком опасна! — выдавил юноша тихо в ответ. — Я могу поделиться с тобой лишь ее малой частью, но даже так, если всё-таки ты захочешь ее услышать, ты должен будешь сразу после забыть, что я говорил тебе, и впредь никогда и не с кем не обсуждать это! Ты пообещаешь мне молчать? Арсланташ уверенно кивнул. — Я клянусь тебе! Твоя тайна станет моей и вместе со мной ляжет в могилу! — Тогда слушай. Только не спрашивай ничего и ничего не говори! — Сенджер тяжело вздохнул, собираясь с духом, и начал наконец свой рассказ. — Я не сирота, — шокировал он собеседника первой же фразой. — Мой отец жив. Он очень богатый и очень могущественный Господин. Есть обстоятельства, по которым ему пришлось ещё в младенчестве отдать меня на воспитание чужому человеку. Я вырос вдали от него, я знаю, кто он, но он не должен знать, кто я. Моя тайна душит меня, режет ножом по сердцу! Я встречаюсь с ним порой, разговариваю, смотрю на него, но не могу назвать его отцом, не могу обнять, — голос юноши задрожал надрывно, — сказать, что люблю его. Если я умру завтра, то никогда уже не услышу, как он назовёт меня сыном, никогда он не прижмёт меня к своей груди, никогда не посмотрит на меня с заботой и любовью! — Сенджер прервался вдруг, задумчиво хмурясь, и попросил внезапно: — Арсланташ, если я погибну… — Ты не погибнешь! Нет! Не говори так! — Не перебивай! — возразил юноша резко. — Если я погибну, — омега рывком сорвал с шеи тонкую серебряную цепочку и протянул собеседнику в дрожащей от скрываемого из последних сил волнения руке подвеску в виде стрелы и лука, — передай это моему отцу. Это единственный его подарок для меня. Ещё когда я был в утробе матери, он сделал его сам и повесил в изголовье моей колыбели. Когда отец увидит его, он все поймет. Визирь расскажет тебе, кто мой отец, отведет к нему, а ты передай ему мой кулон и скажи, что я любил его больше жизни! — Сенджер, я не могу! Эта вещь слишком ценная для тебя, я… — возразил было мужчина неуверенно, но омега перебил его, прижимая палец к чужим губам. — Ты справишься! Я доверяю тебе, как самому себе! И знаешь, почему? — голос юноши перешёл от волнения на едва слышный шепот. — Потому что у меня есть ещё одна тайна… — Сенджер вздохнул шумно, словно перед прыжком в воду, а потом прижался вдруг губами к чужим губам, коротко, неловко, неумело, и тут же отстранился резко и, вскочив на ноги, рванулся к двери, но не успел даже дотянуться до ручки, потому что оказался вдруг прижатым спиной к стене и заключённым в осторожный, но крепкий капкан чужих объятий — Знаешь, о чем я бы жалел больше всего? — спросил Арсланташ тихо. — О том, что не сказал тебе, что люблю тебя. Ещё тогда в пещере, словно стрела, словно копьё, ты поразил меня в самое сердце своим взглядом! Я полюбил тебя! Впервые с того дня, как умерла моя любимая, моя душа ожила! Но я боялся признаться тебе! — альфа нахмурился, качая сокрушенно головой. — У нас разные узоры, где-то на жизненном пути тебя ждёт человек, уготованный тебе судьбой, к тому же ты так молод, прости, я не имел права говорить тебе всего этого! — Замолчи! — перебил его Сенджер строго. — Пожалуйста помолчи! Я люблю тебя, слышишь?! И мне плевать, что у нас разные узоры, мне плевать, что ты старше, я просто хочу быть с тобой! Разве любовь, взаимопонимание, поддержка, все это не важнее каких-то глупых рисунков на запястье?! Разве за них люди любят друг друга?! Разве смысл любви в предрешенности, в том, чтобы жить строго по указке судьбы?! Второй поцелуй вышел все ещё неловким и робким. Когда он прервался, Сенджер замер, опустив смущённо голову. Его щеки зарделись легким румянцем, а губы тронула искренняя улыбка. А дальше все случилось как-то само собой, так легко и естественно, словно бы сами древние боги любви благословили их союз, вопреки воле судьбы. И в эту ночь Сенджер просил любимому даже боль… ***** Осознание того, что они давно уже и прочно влюблены друг в друга, пришло просто и тихо, как первый снег: выглянул утром в окно, а он уже белоснежным ковром серебрится в лучах тусклого зимнего солнца там, где ещё вчера была черная голая земля. Пришло оно в последнюю ночь перед днем решающей битвы, и теперь, им осталось лишь лежать, обнявшись, в своей постели, на смятых простынях и тихо перешептываться друг с другом, в душе мучаясь мыслями о том, что же делать дальше со своими чувствами и своим будущим. Арсланташ мягко перебирал пальцами влажные темные волосы лежащего у него на груди омеги и тяжелым напряженным взглядом смотрел в потолок, думая о том, что готов выдержать любые муки, готов умереть хоть сотни тысяч раз, лишь бы только не хранить потом у сердца прядь и этих волос, от которых так сладко и одновременно горько пахнет полынью. Предчувствия тоской разрывали ему сердце на куски, давя осознанием того, что надежда на лучшее — всего лишь пустая мечта, и даже если следующий день принесет сельджукскому государству победу, самих их не ждёт спокойная, долгая и счастливая семейная жизнь. У Сенджера здесь слишком много врагов, скорее всего Визирь отошлет его в дальние земли, и после этого они просто разойдутся каждый своей дорогой и больше не встретятся никогда. И все же, несмотря на это, вопреки всем законам судьбы и здравому смыслу, ему хотелось быть до боли нежным, говорить и говорить, не замолкая, о своих чувствах, дать хоть раз волю не только ненависти и ярости, но и любви, неправильной, безрассудной и искренней, словно детский смех или отчаянное понимание в глазах напротив, покрасневших от скрываемых тщательно от всего мира слез и усталости, но все равно самых прекрасных и родных. Хотелось сбежать вдвоем от холодной и беспощадной неизбежности, что ждет их впереди. Заснуть и не просыпаться больше никогда, навеки оставшись в этом прекрасном и таком нереальном сне. Сенджер словно прочитал его мысли. Он прижался к альфе еще крепче и прошептал: — Я не хочу чтобы завтра наступало! Не наше «завтра», а просто следующий день! Будущее пугает меня! Я впервые за много лет понял сейчас, что мне очень не хочется умирать! — Ты и не умрешь! — мужчина перевернулся, нависая сверху, и мягко провел ладонью по щеке омеги. — Даже не думай об этом! Не забивай себе голову такими глупостями! Юноша тяжело вздохнул. — Мне кажется почему-то, что мы оба умрем завтра. — он накрыл чужую ладонь своей, переплетая пальцы. — А может я просто привык всегда думать о плохом. Как думаешь, — омега нахмурился, — у нас есть хоть какие-нибудь шансы? — Я хотел бы ответить да, но и сам не знаю ничего! — Арсланташ покачал головой. — А лгать тебе я не хочу, по крайней мере не сегодня! — И не надо! — Сенджер грустно улыбнулся. — Лучше о другом поговорим! Представим хоть ненадолго, что все по-прежнему, что не будет никакого «завтра», которое решит нашу дальнейшую судьбу! — Ты правда веришь, что у нас получится? Омега пожал плечами. — Мы хотя бы попробуем, если ты хочешь конечно. — Я хочу! Сенджер прикрыл глаза и запрокинул голову. — О чем будем говорить? — спросил он мгновение спустя хриплым тихим голосом. — Не знаю. О чем угодно, лишь бы только не молчать! Мы столько всего еще не успели друг другу сказать, а времени осталось так мало!. — Это все неважно! — Сенджер улыбнулся совершенно не свойственной ему обычно умиротворенной нежной до боли улыбкой. — Неизвестно, что с нами будет дальше, но сейчас время у нас ещё есть, и пока оно есть, не будем же терять его впустую! ***** Утром собирались молча, старательно делая вид, что это вовсе не они вчера изливали друг другу душу. Словно не было всех этих тихих разговоров, всех тех коротких, но веских слов, сказанных в чужие губы хриплым надорванным голосом, всех тех ночей и дней проведенных вместе. Лишь на одно мгновение, уже перед тем, как окончательно выйти из комнаты, Сенджер вдруг крепко обнял своего альфу за плечи, а затем резко отпрянул в сторону, так ничего и не произнеся. — Вернись в родное стойбище с победой, живым и здоровым, воин! — бросил он уже с порога. — Обещай мне это! — омега горько усмехнулся, и, отвернувшись резко, быстрым шагом вышел за дверь, навстречу неизвестности и проклятому «завтра», которое всё-таки наступило. ***** — Великий Аллах! Очнись, Сенджер! Очнись же! Господин меня убьет! Всевышний, что же делать?! — вырвали юношу из счастливого забытья чьи-то крики над ухом. Сенджер приоткрыл с трудом глаза, разглядывая сквозь застилающую их мутную пелену деревянный невзрачный потолок своей тюрьмы и тут же вспоминая, где и почему он сейчас находится. Глаза невольно защипало от слез, от безысходности и беспомощности захотелось выть, словно брошенная старая собака, которую хозяева выгнали со двора, захотелось кричать, срывая горло, биться в истерике, выплеснуть впервые всю ту боль, все обиды и страхи, что скопились на душе за эти недолгие вообщем-то, но очень тяжелые восемнадцать лет его жизни, восемнадцать лет, что изуродовали шрамами тело, огнем выжгли душу почти до углей, пролились из сердца кровавыми слезами. Восемнадцать лет, которые научили его молча терпеть боль, гордо поднятой держать голову, даже когда от слез невозможно дышать, научили любить, не прикасаясь, не говоря о своей любви, не слыша и не получая любви в ответ. Сколько всего сейчас ему хотелось, но Сенджер невольно, по привычке, заставил себя сдержаться. — Холодно! Как же холодно моему сердцу… — только и прошептал он едва слышно, а после вновь потерял сознание.