Ничего не останется от нас

В длинном серебристо-бирюзовом кафтане, отороченном огненно рыжим лисьим мехом и украшенном у воротника, по рукавам и подолу вышивкой золотыми нитями, янтарными бусинами и кровавыми капельками рубинов, Сенджер был на диво хорош собой. Лицо его зарумянилось от мороза, черные кудри вились шелком по спине, а у лба собраны были в расходящиеся волной в разные стороны косы с вплетенными в них тончайшими жемчужными нитями. Конечно, сам Сенджер протестовал до последнего против этого наряда, пытаясь отстоять свое право поехать на охоту в походной грубой одежде и, разумеется, без украшений, но Йоргос, как и всегда в подобных случаях, остался непреклонен. Шубка на лисьем меху была теплой и красивой, Сенджеру она очень шла, да и, сколько бы омега не воротил от нее капризно нос, была легкой и удобной, даже при том, что юноша все ещё не мог никак привыкнуть к слишком длинным рукавам, которые, по уверениям Афифе, указывали на его высокий статус. Несмотря ни на что, Сенджер сейчас был даже почти счастлив. Глаза его сверкали азартом и оживлением, а руки крепко сжимали арбалет. Он шел быстро, почти бежал, на несколько шагов впереди мужа, через лес, оставляя за собой вереницу глубоких из-за каблучков сапог следов, и, в самом деле словно лисица хвостом, заметал их тут же длинным подолом. Закричала где-то в стороне птица. Юноша повернулся стремительно, зазвенела тетива, и уже в следующее мгновение добыча сорвалась с ветки и упала с глухим стуком на снег. Зарумянившееся от холода лицо Сенджера украсила на миг довольная хитрая ухмылка. Сейчас ему было хорошо. Вдали от крепости омега всегда оживлялся как-то, веселел, и явно наслаждался тем, что в лесу, в отличие от их дома, именно он чувствовал себя хозяином положения. Казалось, здесь ему знакомо было каждое дерево, каждый куст, каждая тропинка, и лес этот знал его и принимал, как собственное любимое дитя. Йоргос следовал за супругом неторопливо, но с пугающей настойчивостью волка, преследующего раненую добычу, и мрачные злые мысли терзали его разум. Ему думалось порой, что Сенджер, как какая-нибудь нечисть из сказок, околдовал его, лишил воли, и вот сейчас манит за собой на погибель. Но хуже всего были другие мысли. Преследующий его последнее время неотступный страх того, что Сенджера отнимут у него: сельджукские воины, батиниты, Андреас, сам Султан Мелик-шах, да кто угодно, неважно, главное что заберут у него то, что ему принадлежит по праву. В какой-то момент Йоргос замер. Вскинул арбалет, прицеливаясь. Навязчивое желание, минутный порыв, жажда расправы, продиктованная страхом не просто потерять, а отдать кому-нибудь. Пресловутое «не доставайся же ты никому!». И ведь это так просто, так просто, что становится жутко: всего лишь нужно окликнуть Сенджера сейчас, и когда повернется, спустить курок. Один меткий выстрел, и он упадёт на снег бездыханным, как птица, на которых они охотятся сейчас, и останется лежать на нем в алом ореоле собственной теплой ещё крови. А потом, ведь погода сейчас столь переменчива, потеплеет на пару часов, снег сменится дождем, а после вновь ударят морозы, и ледяная корочка, словно хрусталем, покроет белое с синими губами юношеское лицо в обрамлении черных кудрей. Нет, Сенджер не достанется на корм голодным волкам, холод превратит его в красивую мертвую статую, его запорошит серебристыми мягкими, как лебяжий пух, хлопьями, и он станет одной из тех жутких находок, на которые путешественники или воины набредают порой случайно на привале, набирая в котел снег, чтобы растопить его и сварить в этой воде похлебку. И, если это будут сельджукские воины, верные друзья Сенджера, они разожгут вокруг костры, и с полными скорби лицами в траурном молчании осторожно будут откапывать из-под рыхлого талого снега твердое, как глыба льда, мертвое тело, чтобы передать его потом на погребение безутешной матери. Сенджер повернулся вдруг. Веселое оживление на его лице сменилось сначала непониманием, потом испугом, а потом тенью разочарования, обиды и какой-то горькой усмешки, словно говорящей «я ведь сразу сказал, что так будет». Йоргос сделал вид, что ничего не понимает, и не замечает чужого замешательства и, отведя стремительным движением арбалет в сторону, выстрелил в очень кстати оказавшуюся рядом куропатку. Прошел неспешно, словно ничего особенного не произошло, мимо камнем замершего на месте Сенджера, и подняв добычу, бросил ее небрежно в мешок. — Ты передумал, — бросил омега холодно ему в спину, — или тебе духу просто не хватило выстрелить в меня, как и хотел, а не в птицу? — Две недели прошло с нашей свадьбы, а ты ни разу не спросил меня о своей матери, — игнорируя заданный ему вопрос, заговорил Йоргос, затрагивая зачем-то слишком опасную тему. — Почему? Ты больше не желаешь встречи с ней? Сенджер раздосадованно нахмурился, бросил арбалет на землю и, приблизившись, отвесил супругу сначала одну пощечину, потом сразу же другую, а на третьей сам остановился в последний момент и опустил руку. Йоргос принял удары спокойно, с каким-то смиренно-усталым выражением лица. — Заслужил, — подытожил он невозмутимо. Сенджер шумно вздохнул. — Я бы тебя не убил. Просто что-то на меня нашло, не знаю, боюсь, что тебя у меня отберут, — начал Йоргос оправдываться неловко. Отрицать свои намерения было бессмысленно, а оправдать желание убить собственного супруга сложно. — Обязательно убивать надо, если не хочешь отдавать?! — буркнул хмуро юноша в ответ. — Не продолжай! Избавь меня от своих нелепых оправданий! Лучше скажи, к чему это ты завел разговор о моей матери? — Просто стало интересно — рыцарь пожал плечами, — почему ты не мучаешь меня день и ночь разговорами о встрече с матерью. — Глупо прозвучит, но до недавнего момента я даже доверился тебе как-то, — протянул обиженно Сенджер. — А вообще я догадываюсь, что все это устроить весьма сложно, поэтому просто терпеливо жду. — юноша нахмурил задумчиво брови. — Ты же не настолько глуп, наконец, чтобы обманывать кого-то вроде меня. — К твоей матери действительно очень сложно подобраться. Я послал в стойбище шпионов, и они доложили, что Башулу Хатун не позволено покидать стойбище. За этим следят воины Визиря. По объяснениям их приставили, чтобы защищать ее, ведь те, кто навредил тебе, могут навредить и ей, но мне не очень-то в это верится, — закончил мужчина задумчиво. — Так ещё и почему столько забот об обычной, даже не богатой женщине? Уважение к матери павшего шахида, я понимаю, однако идет война, на счету каждый человек. Больше похоже на то, что кому-то просто нужно запереть твою мать в стойбище, чтобы за его пределами она что-то неугодное не сделала или не сказала. Вот только, что именно? — Моя матушка просто несчастная вдова, потерявшая недавно единственного сына, я понятия не имею, что такого она может сказать или сделать, чтобы ее заперли в собственном доме, словно преступницу, — отозвался Сенджер максимально спокойным, ровным, как лед на озере, голосом. — А мне кажется, что ты знаешь, в чем дело! — возразил Йоргос, заглядывая пытливо в чужие погасшие печально глаза-угольки, но дальше расспрашивать не стал. — У тебя руки ледяные! — вместо этого воскликнул он обеспокоенно, заключив чужие белые ладони с затейливым переплетением синевы вен, выглядывающим из-под полупрозрачной кожи, и тонкими, как птичьи кости, длинными пальцами в плен своих горячих широких ладоней. — Пойдем домой. Ты можешь заболеть. Ты и так слишком долго был на холоде! — Я не заболею. Я не боюсь этого холода, — Сенджер лишь покачал печально, как цветок на ветру, головой. — Тот холод, что мучит меня, исходит из моего сердца, заковывает в ледяной плен. Я тоскую, и эта тоска меня убивает. — Опять ты о своем любовнике! — процедил альфа раздраженно. — Забудь уже о нем! Сенджер поднял на супруга задумчивый, полный смятения взгляд, и, словно решившись на что-то, что пугало его до дрожи, открыл уже было рот, собираясь что-то сказать, но вместо этого побледнел вдруг, как полотно, и дрожащими руками заправил торопливо под золотой обруч край покрывала, закрывая им лицо. — Сельджуки рядом! — выдавил он срывающимся хриплым голосом. — Султан Мелик-шах с воинами. Я слышу голоса и чувствую запахи альф. Они будут здесь с минуты на минуту. — Бежим! Нужно спрятаться! — Йоргос сжал супруга за руку и потянул было за собой, но тот принялся вырываться, торопливо шепча исступленно: — Не успеем! Они заподозрят что-то, если мы попытаемся сбежать! Лучше остаться на месте. Мы не похожи на шпионов, слишком дорого одеты, пусть думают, что мы купцы! Подтверждая слова Сенджера, послышался топот копыт приближающегося отряда, а вскоре и сами воины показались из-за деревьев. Омега почувствовал, как от волнения живот пронзило, словно кинжалом, острым болезненным спазмом, колени задрожали, перед глазами потемнело и стало тяжело дышать. Беспомощно, словно слепой котенок, Сенджер уткнулся лицом в чужое плечо, повис почти на встревоженном его поведением альфе, вцепившись судорожно в волчий мех чужого плаща. — Вы явно чужаки. Кто вы такие? Что делаете в этих землях? — раздался знакомый слишком строгий голос. Из глаз брызнули слезы. — Я купец из Константинополя, приехал сюда с торговым караваном по осени и задержался. Торговля пошла хорошо, я нашел здесь своего соулмейта, женился, живу в Исфахане в христианском квартале. Мы хотели уехать на мою родину ещё неделю назад, но из-за снегопадов не смогли. Со мной мой супруг. Мы просто охотились здесь, Ваша Светлость Султан Мелик-шах, — как можно почтительнее и спокойнее ответил Йоргос, крепче прижимая юношу к себе. — Ничего дурного мы не делали, клянусь вам здоровьем моих родителей! Султан кивнул и уже тронулся было с места, пришпорив слегка своего скакуна, нетерпеливо роющего копытом снег, но остановился вдруг и, прищурившись недоверчиво, спросил: — А с супругом твоим что? Он ведёт себя странно. Сенджер почувствовал, как незаметно Йоргос свободной рукой потянулся к рукояти своего меча. Омега знал, что за его широкими непомерно длинными рукавами воинам Султана и отцу этого не видно, но все равно заволновался ещё сильнее. — Твой супруг весь трясется, словно чем-то тяжело болен, или словно очень сильно испуган. С чего бы ему так бояться меня? Может быть он что-то плохое замышлял, а теперь боится быть пойманным? — продолжил Мелик-шах строго. — Он действительно очень напуган, — подтвердил внезапно Йоргос очевидное. — Не прошло и года, как всю его семью вырезали тюрки, поэтому он вас боится. Простите ему эту слабость, он ещё очень юн и не отправился от того кошмара, что произошел с его семьей. — Ложь! Мои воины бы такого не сделали! — воскликнул Султан разгневанно. — Я говорю не о ваших воинах. Это сделать могли и разбойники, и батиниты, и мятежники, много кто. Он не помнит, знает, что были тюрки, вооруженные, а кто именно нет. Боится всех, поэтому почти не покидает дома. — Это возмутительно! Никто из моих подданных не может сделать подобного и не получить за это справедливого наказания! — Мелик-шах дёрнул коня за поводья и подъехал ближе. Сенджер, кажется, забыл как дышать. Сейчас ему так хотелось крикнуть «это я», положить конец своему плену, вернуться к родителям, к любимому, но он не мог вернуться без реликвий, а ещё не мог нарушить своей клятвы. В этот момент как никогда отчётливо омега осознал, что Йоргос супруг ему, и пока не разлучит их смерть, даже не любя, он будет предан ему до конца. Даже если ему удастся вернуть реликвии, все равно в итоге он останется с Йоргосом и последует за ним туда, куда тот позовет. Думать об этом было очень странно. — Не бойся, дитя. Здесь никто не причинит тебе зла. Расскажи, где это произошло, как выглядели эти люди? — заговорил Мелик-шах мягко. Сенджер совсем уже обмер. Но и в этот раз Йоргос нашел, что сказать. — Он немой, онемел от страха. Мы общаемся через записки. Лучше не заставляйте его вспоминать, не мучайте, — альфа покачал головой. — Что было, то прошло. Пусть быстрее забудется! А людей тех, я уверен, всевышний покарает. — Аминь! — Мелик-шах кивнул, но не спешил уходить. Его мучили сомнения, можно легко обмануть разум человека словами, но обмануть родительское сердце… Все ему казалось в этом юноше знакомым до боли. И эти черные кудри, выбившиеся из-под покрывала, и стройный, словно молодое деревце, стан, и высокий рост, столь несвойственный обычно омегам, и тонкие, как веточки, пальцы изящных кистей… Перед ним был Сенджер, его мертвый давно уже верный воин, его Сенджер, о котором печалился он порой, сам тому не находя объяснения, как о своем дитя. Сердце говорило одно, разум другое. «Сенджера ведь убили, сбросили его с обрыва в реку, с большой высоты, как раз туда, где сильное течение, маленькая глубина, и множество острых камней-валунов торчит из воды. На обрыве было столько пятен крови, въевшихся в известняк, крови Сенджера. Наверняка его сбросили уже мертвым или смертельно раненым, или же он разбился, а даже если не разбился, то потерял сознание и утонул. Нашли же Топар с воинами ниже по руслу его тюрбан, зацепившийся за склонившиеся к воде ветви старого дерева. Скорее всего водовороты утянули тело в омут, под коряжник, поэтому, сколько бы не «шерстили» потом воины и нанятые рыбаки баграми и сетями реку, так и не нашли ничего. Столько коряг вытянули из воды, столько других трупов, всю реку прочистили, а тело так и не нашли. Может быть в реку Сенджер и не падал вовсе?! А может его спасли какие-нибудь крестьяне, но тогда бы он объявился уже. Или его могли найти батиниты, и добить.» — такие мысли, сумбурные, словно стая птиц, которых спугнули шумом, метались в голове Султана Мелик-шаха время от времени, то давая ему на краткий миг надежду, то напротив ввергая в лютое отчаяние. Почему он не может просто перестать думать о Сенджере, так же, как о многих других шахидах, которыми дорожил, понять альфа не мог. Может потому, что Сенджер был того же возраста, что его сын, который, как уверял Низам, счастливо и спокойно жил где-то очень далеко отсюда, от постоянных войн и смут, он тоже был омегой, и так похож был на него, Мелик-шаха, словно действительно в жилах его текла кровь династии. А ещё, если забыть обо всех его боевых заслугах и крутом нраве, Сенджер на деле был ещё ребенком, мальчиком сиротой, который, видя образ для подражания в своем Султане, возможно, даже видя в нем отца, смотрел на него с обожанием и благоговением. Он был невинно-наивным юношей, который словно расцветал просто от одного хорошего слова, сказанного им, Мелик-шахом, в его сторону. Он был омегой, красивым и ласковым, который мог выйти успешно замуж за любимого человека, воспитывать с ним детей. Сенджер мог жить, мог быть счастливым, Сенджер не заслужил той ужасной участи, что его настигла. Он не заслужил такого конца. Кто знает, убили ли его сразу? Его действительно, если верить словам врагов, могли пытать перед смертью, насиловать, неизвестно, насколько страшной была его смерть. И в итоге у него нет даже могилы, куда могла бы прийти его безутешная мать. По нему не пели поминальные суры. Месяц его не хотели признавать умершим, искали повсюду, цеплялись за любые слухи, а мать Сенджера, по доносу, даже сейчас не хотела признавать сына погибшим. Бедная женщина, возможно от горя она потеряла рассудок. Мелик-шах хотел встретиться с ней уже несколько раз, но так и не вышло. С одной стороны он понимал, что не по-человечески это — даже молитвами не почтить усопшего, но с другой, почему-то, вопреки голосу разума, и сам альфа чувствовал какое-то отторжение всякий раз, едва брался молиться за Сенджера, как за покойника, когда просыпался посреди ночи в холодном поту от повторяющегося два месяца уже из раза в раз кошмара. В кошмаре этом опять горел ветхий дом, раскачивалась зловеще охваченная огнем пустая колыбель, и детский плач, плач его ребенка, сводил с ума. А потом все это пропадало во мраке и появлялся из этой беспросветной черноты Сенджер. Его лицо, шея, руки, все было словно покрыто льдом, узоры инея искрились на посиневшей мертвенно коже, от изморози «поседели» волосы. Сенджер в кошмарах протягивал к нему руку, а в руке этой держал свое же сердце, превратившееся в глыбу льда. Глаза его горели слепой мольбой. Он жаловался на холод и умолял со слезами, которые, едва появившись, превращались в льдинки и падали на землю, разбиваясь с печальным звоном в пыль, поделиться с ним хоть каплей тепла. Мелик-шах знал, что сам горит пламенем, но пламя это лишь сжигало его самого, и никак не могло согреть того, кто так нуждался в тепле. Султан увлекся настолько своими мыслями, что вздрогнул невольно от неожиданности, когда купец едва ли не закричал в испуге «что с тобой». Его омега как-то резко обмяк безвольно в чужих объятиях. Похоже, он потерял сознание. Невольно Мелик-шах почувствовал себя неловко, осознавая, что в том, что несчастный юноша лишился от волнения чувств, виноват он. — Уходим! — велел Султан коротко своим воинам, и не медля больше ни мгновения, пришпорил коня. Отряд добрался почти до цели, когда осознание вспышкой молнии осветило мрак его мыслей, и Мелик-шах понял вдруг, что именно так смущало его в том незнакомце, так похожем на Сенджера. Его запах. Аромат полыни и лаванды. Это был запах Сенджера. Тот юноша и был Сенджером. Ничего никому не объясняя, Султан погнал галопом коня обратно на ту поляну, где встретил купца с его супругом, но когда он примчался наконец на место, там не оказалось уже никого, а следы запорошило свежим снегом. Мелик-шах принюхался, надеясь отчаянно уловить хоть отголосок терпкой полынной горечи, но воздух пах лишь морозной свежестью и хвоей. — Наваждение… — пробормотал мужчина обескураженно, — как есть наваждение! «А может… — робко заговорило было сердце, но разум перебил его грубо: — Не может! Сенджер давно мертв! Пора это признать.» Мелик-шах вздохнул тяжело и, пришпорив грубо коня, погнал его во всю прыть прочь.