Пятна

      Темнота окутывает разум и спускается вниз, достигая сердца. Возможно, сейчас лучшим вариантом было бы уйти в работу, начертить эскиз какого-нибудь нового изобретения, но руки не слушались и предательски тряслись — грозная волна накрыла всё тело и стукнулась о кончики пальцев рук, вызывая в них боль, но уже физическую. Пин хорошо знал что такое бессилие, очень многие вещи заставляли его чувствовать собственную немощность. Можно сказать, привык к этому. Он ощущал себя палкой, которая упорно не хотела продолжать бесконечную череду надежд и разочарований в колесе жизни.       Создавая новую машину, Пин всегда знает для чего он её создаёт, как она работает, и уж тем более знает, какого рода в ней шестерёнки. То же можно сказать и о его друзьях: Крош, например, вечный двигатель на больших скоростях, в то время как Ёжик неспешно крутит свой механизм, словно большие напольные часы. Шестерёнки Совуньи поскрипывают, но не теряют своей скорости, а на механизме Карыча скопилась вековая пыль.       А у него что? Наверняка всё залито каким-то липким маслом, которое отчаянно пытается скрыть то, к чему не хочется возвращаться — к самому себе.       Инженер встал с кровати, достал чайник и лавандовый чай. Он любил, когда тот остывает и долгое время настаивается, становясь настолько крепким, что вкус заварки ещё несколько часов ощущается на языке и украшает послевкусие сигарет.       Но сейчас ему хотелось чего-то согревающего, поэтому он аккуратно высыпал горстку сухой травки в ситечко и, залив её кипятком, уставился на пар, который легко и непринуждённо танцевал в воздухе, создавая причудливые формы самого себя.       Пин подставил руку. Пар начал огибать ладонь и сбиваться в клубочки. Тёплый, игривый и податливый, он напомнил тепло тела его лучшего друга, которого он бережно касался когда хотел сказать ему что-то хорошее или подбадривающее. Но друга рядом не было.       Он снова возвращался к вопросу о том, зачем так поступил. Не понимал, чем тогда руководствовался. Внутренним ребёнком? Вероятнее всего. Почему на слова, сказанные даже не самим Лосяшем, он отреагировал так резко? Потому что он эгоист, который думает только о том, какой он жалкий и никому ненужный. О том, как его ненависть и страх смешиваются в одно и бегут от тех самых новых надежд и разочарований. Да, его действительно пугало сближение с Лосяшем, потому что тот мог оставить его так же быстро, как оставляли все остальные, получив желаемое. С чего бы Лосяшу не поступить так же? Разве Пин важен ему больше, чем их совместные проекты?       При всём своём здравомыслии, называя Лосяша своим лучшим другом, он опасался, что они лучшие друзья лишь до того момента, пока у них не кончатся идеи. А когда они кончатся, он снова будет один…       — Oh mein Gott!       Пин на эмоциях ударил кулаком по столу. Немного чая выплеснулось за края кружки.       — Думаешь как эгоист! Говоришь как эгоист! Поступаешь так же! Какой же ты мерзкий! — гневный крик механика разнёсся по помещению.       Он выбежал на улицу, с шумом захлопнул дверь. Посмотрел на порозовевшее от заходящего солнца небо.       Он не находил себе места.       В какой-то момент Пин снова потерял силы и лёг на покрытый снегом берег.       — Вот так я и умру. Замёрзну. Я заслужил.       Чего ему хотелось прямо сейчас? Возможно, оказаться в доме Лосяша, лечь к нему на колени. А потом расплакаться. Ощутить прикосновение его щупленьких мягких рук и лёгкую дрожь от удовольствия. Ему хотелось, чтобы кто-то его пожалел, выслушал, понял. И чтобы этим кем-то был Лосяш.       Именно в тот момент он осознал — это то, чего он хочет больше всего на свете.

***

      Лосяш почувствовал что-то подобное чуть раньше. Он грустил, ибо не мог помочь Пину разобраться в самом себе — учёному всегда казалось, что его товарищ берёт на себя слишком много, как в плане ответственности, так и в плане переживаний.       Но на данный момент он был настроен решительно — церемониться с Пином он ни капельки не собирался. Устроить такую сцену из-за полнейшей глупости! Он бы сейчас же вернулся обратно, высказав всё, что думает об этом невеже, но решил не тратить на это своё драгоценное время и дать волю упрямству. Очень уж надо под него прогибаться!       Сохраняя этот пыл, он агрессивно читал книги, агрессивно ел бутерброды и не менее агрессивно играл в компьютерные игры, будто это всё каким-то образом давало Пину понять, как ему неприятно. О работе не было и речи (хотя попытки были), по причине того, что она очень часто отсылала к инженеру и его занудным чертежам. Таким же занудным, как он сам.       Лосяш выглянул в окно. Время шло к ночи, снегопад немного усилился: оконный свист стал слышен более отчётливо, чем час назад. Помимо этого можно было распознать… стук?       Несколько ритмичных ударов перекрыло мелодичный вой вьюги так неожиданно, что Лосяш вздрогнул.       Это он?       Учёный не особо верил в собственные предположения. Может это кто-то другой решил объявиться на чай, просто немного припозднился. Или это маньяк. Лосяша не удивляло и это, он даже позволил бы отсечь от себя пару кусочков, но когда распахнул дверь, внутри у него всё напряглось.       Это действительно был Пин. Может, хозяина дома немного обрадовало подтверждение его догадок (всё же он немного пожалел о том, что это не маньяк — вот кто точно избавил бы его сразу от всех проблем), но он не подал виду.       — Вам что-то нужно, коллега? — Лосяш изобразил максимально равнодушное лицо и, по правде сказать, вышло у него отлично. Пин на секунду замешкался. Ему давно не приходилось слышать «вы» в обращении к себе — видимо учёному было действительно неприятно.       — Ты. Ты мне нужен, Лосяш, прости меня. — После таких слов самому Лосяшу нужен был «кто-то», потому что его наигранная надменность в миг испарилась. Пин смотрел на него пристально, почти не моргая, с явным намерением зайти внутрь. Учёный покорно уступил — у него было ощущение, что Пин зашёл бы в любом случае, хочет он этого или нет.       — Ну так вот… — промямлил механик, закрыв за собой дверь, — я хотел сказать лишь то, что я поступить как идиот. Нужно было выслушать тебя и вообще… Перестать уходить в себя. — Лосяш в своей голове успел приметить то, как искренне Пин признался в своей неправоте полу, на который смотрел всё это время, и эта мысль заставила его улыбнуться. Внезапно что-то перевернулось в этой же самой голове, и Лосяш медленно сократил расстояние между ними.       Тонкие пальцы коснулись холодной щеки механика, заставив его поднять свой взгляд.       — Было бы из-за чего вгонять себя в тоску. Ты феноменальный дурак! — он практически прошептал последнюю фразу, ласково улыбнувшись.       Пину было тяжело понять, что он чувствует. Больше его не волновало ничего. Всё вокруг потеряло свой смысл — будто весь мир был сосредоточен только на них двоих: не было дела до вьюги, которая стала выть ещё сильнее, абсолютно забылся остывающий кофе в кружке Лосяша, а разбросанные на полу книги и вовсе не давали о себе знать. Поэтому он схватил Лосяша за халат, не оставляя ему ни шанса, и примкнул к его губам, другой рукой обхватив за талию. Внутри обоих всё горело: учёный не знал куда девать руки, поэтому просто зажмурил глаза, рассеянно сбросил с головы Пина его старенькую шапочку и зарылся руками в его густые чёрные волосы, ещё крепче сомкнув объятия. С одной стороны он прекрасно понимал, насколько всё это странно и глупо, но другая его сторона словно ждала этого ещё с самого первого чертежа. Несмотря на то, что подобное примирение могло длиться и дольше, Лосяш прервал процесс, от смущения уткнувшись в грудь своему механику. Тот лишь улыбнулся, весь красный, но уже не от холода.       Они стояли так минут пятнадцать: Лосяш просто обнимал Пина, всё так же не решаясь выпрямиться и подать признаки жизни. Пока в его голове проносилось множество мыслей о прошлом, настоящем и будущем, инженер просто молчал и ни о чём не думал: ему было хорошо здесь и сейчас, и он точно был готов подождать, пока Лосяш успокоится.       — Ну что, может предложишь дураку перекусить?       — О боги, закройся! — Лосяш уже пожалел о своей чрезмерной самоуверенности, которая так явно владела им пару минут назад. В надежде не услышать ещё больше шуточек, он отцепился от Пина, скинул намокший от растаявшего снега халат, и достал из холодильника свеженькую тарелку бутербродов. Не успела она занять своё место на столе, как за этим же столом успел удобно расположиться Пин.       — Должен признаться, более самодовольной ухмылки я не видел никогда, — продолжал ворчать Лосяш, — и вообще, тебе должно быть стыдно.       — Я ни о чём не пожалел, — гость взял бутерброд и рассмеялся, — твоё лицо стоило сфотографировать!       После произошедшего Пин навсегда забросил размышления о шестерёнках, ведь теперь его неизвестные шестерёнки крутятся вместе с шестерёнками Лосяша, а о большем рассуждать не было нужды.       Эту ночь они провели вместе, споря и обсуждая все существующие темы. А ещё решили не ругать Ёжика.

***

      Прошло пару месяцев после вышеупомянутых событий. Весна уже давно прогнала зиму и пустила свои корни. Это те дни, когда впервые после оттаявших снегов, природа делает вдох: жизнь одаривает поле росточками, деревья листочками, а травку тёплым солнечным светом, который уже не отразить надоевшему снегу.       Бабочки, которые не успели отложить свои яйца осенью и впали в зимнюю спячку, уже порхали в поисках места, где бы отложить потомство… Или переждать нашествие Лосяша и его сачка.       — Ага! — пронзительный победный клич поведал всем другим летуньям о том, что одной из них уже не убежать. Быстрыми движениями он переместил узницу из сачка в банку и побежал хвастаться.       Пин наблюдал за этим зрелищем издалека, в тени дерева. Ему нравилось смотреть, как Лосяш ловит бабочек. Сам он не хотел этим заниматься, но когда видел с каким энтузиазмом это делает учёный, рассказывая ему о каждом новом улове с горящими глазами, в сердце у него тоже порхали бабочки.