Acribus ignis

— Дэйн, мы с Бивилом должны тебе кое-что сказать. Эми выпалила эту фразу скороговоркой, удивительным образом запинаясь на каждом слове, стоило их троице кое-как взобраться на самый высокий — и дьявольски колючий! — стог сена в амбаре Старлингов. На это действо им потребовалось, по меньшей мере, три попытки, поскольку Бивил, только-только усадивший на самую верхушку травяной горы местную грозу-вина-и-медовухи-Ферн, никак не мог взобраться туда сам, то и дело неловко соскальзывая вниз, а Дэйн в свою очередь не слишком-то торопился помочь, только глупо смеялся — так, как никогда не смеялся трезвым. Хорошо, что Эми наколдовала им магического светляка, в противном случае, кто-нибудь обязательно свернул бы себе шею — и поделом. Нынешний праздник Жатвы выдался совершенно особенным. Конечно, они не выиграли кубок — куда им тягаться с бесчестностью Моссфелдов? — зато налопались картофельных пирогов, запечённой баранины и свежего хлеба; от души наплясались вокруг высокого, фырчащего искорками костра и тайком напились медовухи, да так сильно, что единодушно отвергли идею о возвращении по домам. Если повезет, наутро никто даже не заметит их пропажи — уж больно не хотелось получить по шее. Не в эту ночь. Этой ночью хотелось жить! Дышать полной грудью, распевать глупые песни, говорить — обо всём и ни о чем, то и дело подтрунивая друг над другом. И совсем не хотелось расставаться. В воздухе словно творилась какая-то магия, облекаясь в плоть доверием, бьющейся в подреберье искренностью и опрометчивыми решениями, о которых так легко можно пожалеть наутро, но не сейчас. Сейчас Западная Гавань полнилась запахами яств, дыма и подсыхающих трав; гудела многоголосьем музыки и звонкого смеха; сияла огнями костров и далеких, мерцающих небесными капельками звёзд — а они сияли вместе с ней. Хорошо, что им вовремя подвернулся этот ужасно колючий стог. Дэйн мягко примял кулаком сено возле себя и искоса глянул на друзей, молча ожидавших его ответа. — Ну… говорите? — неуверенно отозвался он — и напрягся. Неосознанно, кажется, больше по инерции; умом понимал, что навряд ли услышит что-то ужасное, но оттого, насколько растерянной выглядела Эми, сердце гулко забилось где-то у самого горла. Он вцепился в первую попавшуюся травинку и завязал в узелок. А потом еще раз. И ещё. Что, если они знают, чем он занимался однажды ночью? Или, что хуже, больше не хотят иметь с ним никаких дел? Что, если… Нет, это даже звучало глупо, но сердце — еще более глупое — все равно колотилось. Веснушчатые щеки Эми Ферн вспыхнули алыми пятнами — в цвет маленьким красным бархатцам, вплетенным в её венок; она открыла было рот, выдохнула и зарылась пальцами в солому, вновь пытаясь подобрать слова. Где-то вдали весело заиграла гармонь. Раздался свист. Громко залаяли собаки. Бивил всмотрелся в напряженные лица друзей и раздраженно закатил глаза. — В общем, мы с Эми дружим. То бишь, встречаемся. Стало быть, мы теперь пара, в том самом смысле, в котором обычно парой зовут, — как на духу выдал он и потупил глаза; в ответ Эми часто-часто закивала и улыбнулась, робко сжав ладонь Бивила в своей. Дэйн почувствовал, как от сердца отлегло; выдохнув, он наконец выпустил из рук замызганную, измученную травинку, которую успел скатать в комок. — Да, именно это я и хотела сказать, — подтвердила Эми и резко потянулась к предусмотрительно стащенной с общего стола бутыли с вином. Бутыль была огромна, наполовину пуста, изрядно заляпана чем-то желтым и адски воняла кислятиной, но это было не важно. В пятнадцать есть вещи поважнее кислого вина — по крайней мере, так говорил Тармас. Вот только смысл, кажется, вкладывал совершенно иной. — Вы меня напугали, — буркнул Дэйн и скрестил руки на груди. — Нельзя, что ли, было сделать лица попроще? — Ты с таким живешь, и ничего, не померли, — нахмурившись, парировал Бивил, но спустя мгновение улыбнулся. — Эй, неужели это единственное, что ты скажешь? Бивил посмотрел на него долгим, пристальным взглядом, и Дэйн вдруг понял, просто почувствовал, насколько происходящее важно — для его друзей и для него самого. Сердце сжалось вновь — Эми так переживала, пытаясь поделиться, а он обратил внимание только на свои собственные страхи. «Придурок». — На самом деле, я очень рад за вас, — сказал он, положив руки на колени, и, стараясь вести себя сообразно ситуации, улыбнулся в ответ. — Тётушка Ретта знает? — О нет, только маме не говори! — переполошился Бивил. — И никому не говори, ни единой живой душе! Об этом знаешь только ты. — Так и быть, ни одна болотная жаба об этом не узнает. И ни один покрытый мхом камень. И ни один… кому ещё я мог бы об этом рассказать? Ладно, отцу я тоже не скажу. И тëте Ретте, стало быть. А жаль, мы ведь с ней давние подружки. Все свои секреты только ей и... Эми звонко рассмеялась и порывисто обняла его, а затем сняла пушистый, изрядно помятый, но до сих пор не утративший очарования и аромата травяной венок и небрежно накинула Дэйну на голову. — Иногда ты такой дурак, Фарлонг! — Особенно, когда винца хлебнёшь, — усмехнулся Бивил. — Дурак дурака видит издалека, — парировал Дэйн, наощупь вытащив из венка бархатец и покрутил тонкий стебелёк. — И, коль в дурости мне терять уже нечего, может, выпьем? За вас. — Ой, и вправду, давайте, — поддержала Эми. — А в присказке, кстати, говорилось о рыбаках… Она картинно подняла бутыль вверх. — Ну что ж, за нас с Бивилом! За этот замечательный праздник, за Великую Мать Шантию и плодородную землю, сытно кормящую нас из года в год; за людей, не замечающих исчезновения вина с общего стола; за то, чтобы мы сумели выбраться из этих болот… и за то, чтобы Дэйн поскорее нашëл себе девчонку. Бивил тихонько прыснул в кулак, заметив, как Фарлонг закатил глаза, на что Эми лишь мило улыбнулась, сверкнув очаровательной щербинкой между зубов; поморщившись, она отпила вино прямо из горла и передала бутыль. Они проделали это поочерёдно, кривясь и зажимая носы пальцами. — Да, тебе тоже надо кого-то себе сыскать, — поддержал Бивил, утирая рот рукавом. — Вот, например, Алисию! Она явно положила на тебя глаз. — Что? Какая ещё Алисия… — Племянница Бакманов из Хайклиффа, — подсказала Эми.— Приезжает сюда каждое лето. Уж не знаю, за что родители с ней так — наше кишащее всякой жутью болото мало похоже на местечко, в котором хоть сколько-то разумному существу захочется потерять три месяца жизни, но Алисия их явно не теряет. — Бедняжка не первый год пялится на тебя так, будто пытается прожечь дыру, — подхватил Бивил. — В прошлый раз, когда ты проходил мимо, она чуть не грохнулась в колодец, так испереживалась. Не говори, что не замечал! — Не замечал! Гвейроновым мечом могу поклясться, я и видел-то её всего пару раз в жизни! Недоумение на лице Дэйна приобрело почти комичный оттенок. Он попытался нащупать затерявшийся в стоге кисет с трубочным зельем, но вспомнив, что сидит на огромной куче проклятущей сухой травы, оставил эту затею. Бивил неодобрительно покачал головой. — Ты просто ужасен, дружище. За такое равнодушие, знаешь ли, и боги покарать могут. — Да пусть хоть все разом карают! Почему я вообще должен об этом думать? — Если детально вдаваться в этическую сторону вопроса, то это действительно не твои проблемы, — заумно проговорила Эми. — Но если смотреть практически, боюсь, еще немного, и она сделает на тебя приворот. На крови козы. Или еще на какой-нибудь крови похуже. Я читала о приворотах ужасные вещи… — Так и что вы предлагаете? — насупился Дэйн, заранее предвосхищая ответ. — Ну, попробовать? Кажется, это она приглашала тебя потанцевать? — И я сказал ей, что не танцую. Эми вздохнула. — А ей и не танцы от тебя были нужны, Дэйн. Это было уже слишком. Она хотела танцевать, но не хотела танцевать? Отлично. Просто замечательно! Ничего не понятно. Еще и друзья, помимо отношений, очевидно, вступившие в преступный сговор против его свободы, слишком явно пытались навязать ему какую-то девчонку, на которую, положа руку на сердце, Дэйну было абсолютно плевать. С чего они вообще взяли, что ему это нужно? Что он вообще хотел бы чего-то подобного для себя? Он потер глаза и шумно выдохнул через нос, чувствуя, как вопреки желанию, начинает злиться. Эми тихонько подергала за пёстрые ленты его венка. — Мистра Великая, Дэйн, ты проницателен как… — Краюха хлеба, — докончил за неё Бивил. — Кому помолиться, чтоб вы отстали? — фыркнул Дэйн. — Встречаетесь всего день, а уже ведете себя так, будто... — На самом деле, мы вместе около месяца, — пояснила Эми. — Но… — Но ты проницателен, как краюха хлеба, Фарлонг! И поэтому мы решили тебе рассказать. Ты сам бы ни в жисть не догадался. Дэйну ничего не оставалось, кроме как примирительно пожать плечами. — Ладно. Хорошо. Даже спорить не буду. Так когда свадьба? Глаза Эми расширились. — Ты что, какая свадьба? — Обыкновенная. Сельская. Желательно — без Алисии. — Никакой свадьбы, пока не выберемся отсюда! И не исходим Фаэрун вдоль и поперëк! И… Бивил закусил губу и отвёл взгляд в сторону. Дэйн знал о причинах: ситуация уж больно походила на тупик. Его друг никогда не оставил бы мать одну — не после смерти отца и пропажи Лорна. За братьями и сестрой нужны были глаз да глаз, а в хозяйстве — крепкая мужская рука. Тëтушка Ретта, героическая женщина, тянула семью одна — все знали это. Бивил просто не мог её подвести, не с его совестью, а Эми… Эми была амбициозной. Ей страстно хотелось приключений, и она совершенно не думала о том, каким образом они все это провернут, где возьмут деньги и снаряжение, как сумеют оставить всё и уйти. Она считала, что её знаний будет достаточно, а её желание выбраться из Западной Гавани порой выглядело безумным.И нежизнеспособным — так, по крайней мере, думал Дэйн. Думал, но не хотел признавать, а потому никогда не говорил об этом друзьям. Ему всегда было стыдно от этих мыслей, но он не верил, что у них получится; что они сумеют уйти отсюда втроем — он, впрочем, никогда и не стремился. Действительно любил Топи. А еще никогда не знал, чего по правде хочет от жизни. Так стоило ли рваться? — Может, поговорим о чем поприятнее? — буркнул Бивил, будто прочитав его мысли. — С Алисией ведь так и не разобрались. — Тебе приятно — ты и обсуждай. А я больше не хочу об этом разговаривать, — не сдержав раздражения, ответил Дэйн. Снял венок, бросил куда-то не глядя, демонстративно лëг и отвернулся. — Доброй ночи. — Ну… ладно, — пожал плечами Бивил. — Как скажешь. Эми вздохнула. — Мальчики… Никто не ответил. — Бивил? Старлинг только вздохнул. — Дэйн? Он промолчал. Дурацкое сердце жгло от раздражения. Злили эти глупые попытки сводничества. Злила эта глупая девчонка, перед которой он теперь наверняка будет испытывать вину. Злили эти глупые разговоры о будущем, в которое он не верил. Но больше всего его злил глупый он сам. Почему он не умел чувствовать так, как надо? Почему не мог просто свести всё к шутке? Почему не мог не злиться? И почему его злость всегда приводила к чему-то подобному? Он ведь снова всё испортил — и продолжал портить теперь. В последнее время что-то в нём резко переменилось, и контролировать себя получалось сложно — каждая мелочь цепляла будто на крючок и тянула спокойствие и силы прямо из сердца, заставляя обижать тех, кого он любил. Наверное, причина в том, что он просто неприятный. Такой, каким его и зовут в деревне за глаза — жуткий и нелюдимый, дурноглазый, будто демоном поцелованный; бледный, что эти ваши поганки, страшный, ещё и гневливый. Несущий несчастья. К глазам подступили слезы, но Дэйн не позволил им сбыться. Да чтоб он ещё хоть раз выпил этого дурацкого вина! Не дождавшись ответа, Эми зашуршала лентами, перезаплетая полураспавшуюся косу, погасила магический огонек и прижалась к Бивилу. Спустя несколько минут он засопел и, громко всхрапнув, произнес что-то невнятное. Эми тихонько хихикнула и положила руку ему на грудь. — Знаешь, — полушепотом сказала она так, будто ничуть не сомневалась в том, что Дэйн не спит, — на самом деле, мы просто испугались, что узнав о нас, тебе станет одиноко. Очень этого не хотели. Бивил, по правде, страшно переживал, ведь знает, каково это — всё-таки у него столько братьев и сестер. — На миг запнувшись, Эми продолжила. — Я хочу сказать, что мы любим тебя, Дэйн, и волнуемся, поэтому наговорили глупостей. Извини за это. — И ты, — после паузы тихо ответил он, — я совсем не в себе. — Ничего. Ничего, Дэйн. Они помолчали. В амбар, насквозь пропахший мукой и свежим сеном, потянуло прохладной свежестью ночи. — Всë происходит так, — нарушив тишину, серьёзно сказал он, — потому что я просто не создан для любви. Совсем этого не умею. Ведь есть же люди, которым суждено остаться одним? Взять даже отца — он столько лет одинок и, кажется, совершенно к этому привык. — Твой папа был женат и вовсе не выбирал того, что случилось с ним после. Такие вещи вообще никто не выбирает, Дэйн. Он просто привык. — Наверное, ты права. Он медленно втянул носом воздух и закусил губу; взглянул на потолок так, будто сквозь него было видно звезды. Несколько мгновений раздумывал, действительно ли хочет произнести вслух то, что осело на сердце. В конце концов решился. — Знаешь, я даже не чувствовал этого никогда. Ну, влюбленности. Так может, я какой-то другой? Раз все понимают, о чём речь, кроме меня? Раз я не чувствую так, как чувствуют другие? — Ты не другой, но вечно торопишься сделать выводы. Не спеши, тебе же не семьдесят. — Думаешь? — Думаю, — Эми немного помолчала. — То есть, ты правда не чувствовал этого? Никогда-никогда? — Никогда. — Сочувствую. — Нечему. — Есть чему, — она ткнула его пальцем под ребро. — Я сочувствую потому, что с тобой этого никогда не происходило… и потому, что однажды это обязательно случится. — Звучит парадоксально, — сказал Дэйн, мысленно порадовавшись возможности наконец использовать это слово, не так давно услышанное от Тармаса. — Всё настолько плохо? — И да, и нет,— загадочно проговорила Эми и немного замялась. — Но меня в первый раз стошнило. От осознания. Знаю, звучит глупо, но я так испугалась и напряглась, когда наконец всë поняла, что весь вечер не могла есть, а потом и вовсе, ну… — Бедный Бивил, — едва улыбнулся Дэйн. — Мастер впечатлений. — Вообще, нет, это был не Бивил, и нет, даже не думай расспрашивать, кто! Это не важно! Важно то, что любовь того стоит, пусть и протекает порой очень по-разному. — То есть? — Ну, когда ты влюбляешься, твой мозг будто бы сворачивается маленькую, узкую трубочку — хоть рябиной плюй. И сквозь эту трубочку ты видишь только одного человека — и никого больше. Ничего больше. Совсем перестаешь соображать, только ходишь как дурак и думаешь одни и те же мысли... — Отлично, я уже не хочу в этом участвовать. — Не перебивай! — шикнула Эми. — Ну так вот, когда этот дурной морок спадает, внутри расцветает нечто новое. Неизведанное. Совершенное. Способное созидать и исцелять. Делающее тебя чище и лучше. И это приятно, как-то правильно, что ли, пусть и больно от этого иногда просто жуть. Мы ведь все рождены любить, Дэйн. Все. Он немного помолчал. — И откуда ты знаешь? — недоверчиво буркнул он. — Читала, — честно призналась Эми. — Любви, видишь ли, тоже нужно учиться. И я учусь. Дэйн только тяжело вздохнул и умолк, обдумывая её слова, а когда вновь заговорил, звуки праздничных гуляний померкли, уступив место гулкому кваканью лягушек, стрёкоту кузнечиков да мерному поскрипыванию старой амбарной двери. — Как мне узнать её? — спросил он одними губами. И ответом ему послужил лишь настойчивый вой марпенотского ветра.