В чаще тихой

      Всё было ярко-розовым с кровавым отливом: её лицо, платье и особенно — волосы, охотно впитавшие в себя кислотный свет. А ещё недоумевающие физиономии одноклассников, стены и даже воздух, пронизанный лучами. Словно где-то рядом взорвалась огромная фура с краской.       — Мне идёт? — перекрикивая музыку, спросила Эн.       Она покружилась и разметала по плечам розовые волосы.       — Офигеть! Однажды перекрашусь, богом клянусь! — прощебетала она. — Ну? Нравится бешеная ягодка?       — Ага… Слушай, как-то мне не очень.       Я зажмурилась. Да они издеваются, что ли? Приведите уже в чувство чёртовы прожекторы и лампы! Ещё минута в розово-красном аду, и у меня взорвётся голова.       Но, вытянув руки в надежде поймать Эн, схватила воздух. А потом открыла глаза: от ада осталось только полуживое сияние, которое таяло у меня на груди, поглощаемое иссиня-чёрным утром. И меня уже окружали стены квартиры, а не школьного спортивного зала.       Я потёрла заспанные глаза, приподнялась с подушки и посмотрела на камень: заключённый в медную проволоку, он уже второй день путешествовал у меня на шее в виде колье.       Осторожно взяла в руку: ваальдеит был ещё тёплым. Его характер оказался слишком непредсказуемым. На сей раз он решил вспыхнуть посреди ночи так ярко, что я увидела дурацкий розовый сон.       — И что ты хочешь мне сказать? — прошептала я.       С ним в последнее время я разговаривала чаще, чем с людьми.       Сев в кровати, я завернулась с головой в кокон из одеяла. Газовый котёл в этой хибаре часто сбоил, из-за чего в воздухе висела промозглая сырость.       За окном властвовала зима и пока не собиралась сдавать позиции. А здесь, на самом отшибе города, куда не всегда добиралась снегоуборочная техника, и вовсе лютовала. Но я намеренно заточила себя в этот плен и не думала выбираться: от мысли о взаимодействии с внешним миром лёгкие спирало не хуже, чем от мороза.       Я закрыла глаза и снова увидела школьную дискотеку со световым шоу. Сейчас я выйду в коридор и сяду на банкетку. Подойдёт Эн. Она плюхнется рядом и скажет: «Что, голова кружится? Блин, ты как комнатная орхидея!» А я отвечу, что хочу домой или хотя бы выйти на воздух. А она проворчит, что её отпустили только до восьми.       Странно. Обычно сны, особенно такие короткие и бессмысленные, быстро истончаются и стираются, стоит мне поднять голову с подушки.       Но в этот раз почему-то было наоборот: розовая леска волокла на себе новые и новые образы.       Я выскочила из постели.       Усевшись за письменный стол прямо в одеяле и придвинув ноутбук, я смазала пальцами толстый слой пыли. Уже которую неделю она скапливалась на минералогических справочниках, рефрактометре, папином переносном анализаторе, который я нашла в мастерской, линзах и коллекции кристаллов. Всё это оказалось ненужным: наука не была готова что-то мне объяснять.       Убегая из Медио в Берге, в это уединённое и глухое место, где никто меня не знает и не потревожит, я не могла дождаться, когда примусь за дело. Во мне кипело желание всё исправить. Потеряв счёт времени, я взахлёб читала все имеющиеся труды и исследования, забывала есть и пить и умудрялась при этом сохранять здравомыслие. Изучала образец из папиной коллекции так тщательно, что запомнила каждый атом и электрод в его кристаллической решётке. Никаких сомнений в том, что это ваальдеит, у меня не осталось, как и в том, что именно благодаря ему я вспомнила тот вечер из глубокого детства, когда впервые встретилась с Гердой. А главное — это он защитил меня от вампира. Но теперь почему-то отказывался заговорить снова и играл по своим правилам.       Ваальдеит требовал от меня другого подхода. Иррационального. Возможно, антинаучного.       Впрочем, захолустье, где я сняла квартиру, было лучшим местом для размышлений, анализа и томительных, мрачных наблюдений. Небольшой промышленный городок привлекал только временных рабочих, а местные жители после жатвы не высовывались из домов до самой весны. Тишина, серость и однообразие. Никаких развлечений, кроме кабаков и наливаек. Часто после очередного бесплодного дня, если дорогу не заметало намертво, я шла в одну из них, на соседней улице, и надиралась так, что с трудом возвращалась обратно.       Остаться в Медио было бы равноценно хождению босиком по осколкам. Там всё напоминало о том, как долго можно жить среди красивых и сверкающих иллюзий, а потом, когда они рухнут, вытаскивать из себя битое стекло. О моих заблуждениях и слабости. Обо всём, что я потеряла. Хотя утонуть в чувстве вины я могла в любой точке мира. Не давал это сделать только красный минерал, никак не поддающийся разгадке.       Спустя пару месяцев попыток понять его разумом и мозгом, я оставила эту затею. Сначала свято верила, что рано или поздно он услышит мои молитвы. Потом — балансировала на остром лезвии, рискуя провалиться в апатию, из которой уже не вынырну.       Иногда целыми вечерами лежала и всматривалась в красное мерцание. Клала камень на соседнюю подушку и сверлила взглядом, словно ему наконец станет стыдно и он заговорит. Иногда умоляла, иногда — объявляла бойкот. Могла просидеть на одном месте полдня, сжимая его в кулаке. Я прятала его в темноте, светила на него фонариком, разбрызгивая по стенам розово-красный свет. Даже оставляла в одиночестве. Вдруг ему нужно личное пространство, чтобы собраться с мыслями?       Файл, наконец загрузившийся на экране ноутбука, начинался стройным описанием химических и физических свойств, а заканчивался сумбурным и местами смехотворным дневником наблюдений. В последнее время я писала о каждой ерунде, не исключая, что именно она сыграет судьбоносную роль.       Пробежав глазами по тексту, я уже занесла руки над клавиатурой, но розово-красные образы мешали сосредоточиться. Я закрыла глаза и увидела школьный коридор. В голове отчётливо раздался голос Эн: «Идём. Шоу кончилось».       И тут, окончательно проснувшись, я поняла наконец: это не сон. Это воспоминание.       «20 декабря. Ночью, около 5.20, ваальдеит источал яркий свет и нагрелся. Он лежал у меня на груди, — напечатала я дрожащими от холода и волнения руками. — В этот момент я вспомнила, как мы с Эн ходили на школьную дискотеку».       Я подняла упавшее на пол одеяло и плотно укуталась, но меня продолжала бить дрожь. Нащупав камень, посмотрела на него полными восхищения и благодарности глазами, хотя до сих пор не верила и не могла понять, как нам с ним это удалось.       Может, дело действительно не в мозге? Может, всё это время камешек хотел достучаться до моего сердца? Когда он общался со мной в последний раз, он сутки пролежал в левом нагрудном кармане…       — Спасибо, — прошептала я и прижала камень к губам.       Он ничего не ответил.       Дождаться восхода оказалось сложнее, чем разговорить горную породу. Как только из темноты выступили очертания комнаты, я схватилась за телефон.       — Да? — ответил сонный голос.       — Привет. Извини, что рано.       — Лис, я спал вообще-то, — проворчал Мати.       — Слушай… я тут… как дела? — сбивчиво пробормотала я, решив не бросаться с места в карьер.       Он знал, какой смысл я вкладываю в этот короткий и простой вопрос, но всё ещё злился на меня, поэтому ответил так же уклончиво:       — Нормально. По-старому.       Первое время он вообще отказывался со мной общаться. И я не могла его за это винить. Чтобы не вызвать ненужного недопонимания и раздражения, поспешила сообщить:       — Мне тут… Я, кажется, знаю, как всё исправить.       — Что исправить?       — Как вернуть память, — выпалила я.       Несмотря на собачий холод в квартире, от произнесённых слов меня пробил пот.       Мати вполне мог решить, что у меня едет крыша, и имел на это полное право. Такой исход был бы закономерным после всего, что случилось и нескольких месяцев затворничества. Но теперь я училась верить себе и своим чувствам. Мне не показалось и не приснилось. Только как объяснить это ему, чтобы он не бросил трубку и не прекратил отвечать на звонки?       — И как же?       — Это пока только гипотеза. Знаешь… кажется, у меня есть… вещь, которая способна сделать это. Кажется… — Я снова с мольбой посмотрела на ваальдеит, мысленно спрашивая: «Ты ведь способен? Только не подведи меня!»       — Какая вещь?       — Очень редкий минерал.       — Ну… — хмыкнул Мати. — Напоминает какой-то бред, если честно.       — А не бред ли то, что с нами случилось? — хмыкнула я, но тут же осеклась. — Можно её увидеть?       — Нет, конечно.       — Где она?       — Я не могу тебя к ней подпустить! — будто оправдываясь, воскликнул Мати.       План, ненадёжный, но такой желанный и долгожданный, возникший перед глазами за секунды, как мираж, рухнул так же стремительно. В попытках придумать убедительные аргументы, я беспокойно елозила по столу книгой с выцветшей надписью «Геммология алмаза».       — Я не желаю ей зла. Ты не понимаешь?       Несмотря на то, что я его разбудила и огорошила, Мати не спешил прощаться и даже перестал нападать на меня.       — Можешь хотя бы сказать, как она?       — Всё ещё в реабилитации. Тиму вчера навещал её. А мне некогда. Я в школу вернулся.       — Есть новости?       — Я же сказал, что нет, — Мати вздохнул. — Она многому учится заново. Знаешь, она такая… другая, — неожиданно поделился он.       — О чём ты?       — Такая тихая. Всего боится. Но Тиму уже подпускает. Он вчера заплёл ей косичку. У неё здорово отросли волосы, — хмыкнул Мати, а потом спросил уже серьёзно: — Я рассказывал, что она испугалась своей татуировки?       — Нет.       — Это ещё два месяца назад было. Посмотрела в зеркало и заплакала.       Тело цепенело и пыталось всеми силами отторгнуть эту информацию. Меня даже начало мутить. Но это был не страх и не боль. Это была всепоглощающая злость. Мне нужно было её чувствовать, чтобы не сдаться.       — Ну ведь когда-нибудь я смогу с ней увидеться?       — Не знаю. Может быть, — глухо буркнул Мати. — Ладно, пока.       — Пока, — ответила я, а когда связь прервалась, добавила: — Передай, что мне её не хватает.       Я долго держала телефон у лица и слушала тишину, которая поглотила мою не имеющую смысла просьбу.

***

      Железнодорожную станцию Берге заметал колючий снег. Хотелось как можно быстрее отыскать свой вагон, хотя до отправления было ещё двадцать минут. Ночной поезд показался отличной идеей: немного поспать и к утру быть в полной готовности. Да и увидеть живых людей было просто необходимо после стольких дней в заточении. Правда, от вокзальной суеты с непривычки возникло ощущение, что всё это происходит не со мной.       Но больше от надвигающегося завтра. Оно было самым туманным из всех, которые я пережила. А ещё, должно быть, самым ужасным и счастливым одновременно. Мне выпадало столько возможностей приблизить его, но я выбирала страх. А сейчас не пугало ни будущее, ни ледяная ночь. Красный кристалл, висящий у меня на шее, отгонял все сомнения.       Саднящая рука напомнила о себе и отвлекла от созерцания оживлённого перрона. Я задрала рукав свитера и потянула за плёнку, покрывающую рисунок на ещё розовой коже.       — Вау, — полушёпотом сказал кто-то рядом со мной.       Я подняла голову: вот и моя попутчица. Девчонка лет восемнадцати уже забрасывала чемодан на полку, поглядывая в мою сторону и шмыгая красным от мороза носом. Она сняла массивные наушники и села на соседнее кресло.       — Пардон, а что она значит?       Девочка ждала ответа с такой искренней заинтересованностью, что я не смогла просто прикинуться глухой.       — В смысле? — переспросила я.       — Ну… — замялась она, доставая карманное зеркальце, и стала поправлять влажные волосы, примятые шапкой. — Обычно люди вкладывают в татуировки какой-то смысл. У вас не так?       Я провела пальцами по внутреннему сгибу локтя и предплечью, повторяя движения змеи, обвивающей руку. Не знаю, что помешало мне ответить сразу: ленивый покой, который навевал рисунок, или его сакральный смысл. Порой он так тяжёл, многогранен и недоступен для меня самой, что его бессмысленно объяснять. Легче просто ответить после недолгого молчания:       — Нет. Просто картинка понравилась.       К удивлению, девочка состроила забавную одобрительную гримасу. Она выдвинула полку и поставила на неё стаканчик с кофе, устраиваясь поудобнее в кресле.       — Ну и правильно. А то все такие замороченные стали. Куда ни плюнь — попадёшь в сакральный смысл. Вот у меня сестра набила на плече кельтский узор, когда ей было пятнадцать. Она с парнем встречалась тогда — придурок придурком. Он её и надоумил. А потом они расстались!..       Я не перебила её ни разу, а спустя несколько минут вообще обнаружила, что улыбаюсь. Впервые за долгое время.       Девчонка, к счастью, не планировала откровенничать со мной до утра. Вспомнив, что дорога займёт остаток ночи, она захрапела, периодически роняя голову мне на плечо. А я, сколько ни всматривалась в еле различимый снежный горизонт, не смогла забыться ни на секунду. Я бы не уснула даже от лошадиной дозы снотворного. Волнение и предвкушение встречи вибрировали и напрягались в груди, будто маленький моторчик. Ужасающе страшно и невыносимо приятно одновременно.       Совсем скоро я увижу её.       Робкое утро заиграло в узорах на заиндевевшем стекле и позволило увидеть надвигающийся прибрежный город. В детстве я думала, что он исполинский, как Гело, а на деле нет: солнце поднималось над малоэтажными белыми домишками, на которых будто замёрз морской бриз. Поезд уже сбавлял скорость, а моё дыхание учащалось. Левая нога нервно отбивала чечётку.       А если всё это зря? Ведь предельно ясно, что она меня не помнит и даже не представляет, как много нас связывало когда-то. Я — просто человек из толпы. Просто одно чёрное слово из множества чёрных слов на белой книжной странице. Её взгляд пробежит по мне и не задержится ни на секунду, если я пройду мимо.       Глубокий вдох и медленный выдох: пускай. Даже если и так — главное, что я всё помню. Пускай она не обнимет меня с разбегу, не назовёт по имени и не даст мне того же тепла и любви, что раньше. Я сохраню их в себе и найду способ передать ей.       Пожалуй, уже нашла.       В зале ожидания, у большого окна, выходящего на просыпающуюся привокзальную площадь, я долго и усердно высматривала фигуру в синем анораке. «Не будет же он подбегать сзади и пугать меня?» — размышляла я как раз в тот момент, когда мне на плечи опустились чьи-то ладони.       — Поймал!       При других обстоятельствах я бы не удержалась и нагрубила. Но не сейчас. Не успела я обернуться, как сразу же попала в объятия.       — Как добралась, ранняя пташка? — любезно спросил он, взглянув на кованые вокзальные часы, а затем на меня. — Видок уставший.       — Всё же поезд не лучшее место для здорового сна, — только и ответила я, любуясь тем, как он похож на свою сестру. — А ты, знаешь… почти не изменился.       Он и правда остался точь-в-точь таким же. Полные забот глаза, и двухдневная щетина были не способны срыть похожего на эльфа юношу, который умел сочинять самые невообразимые истории и сказки. Некоторые из них даже становились правдой.       — Надеюсь, это не так. Не хотел бы оставаться тем же, что и раньше. А вот ты изменилась. Такая востроносенькая стала!       — Я бы тоже не хотела оставаться прежней, — улыбнулась я, глядя в светлые, как и прибрежный воздух, глаза.       Мы вышли в город и увидели преобразившиеся с полным восходом солнца улицы. Анри вел себя так, будто мы знали друг друга гораздо лучше, чем в действительности. Несмотря ни на что он умудрился сохранить в себе простодушие и открытость. Мне было легко с ним, и только благодаря этому моторчик у меня в груди не взорвался от волнения.       Я сомневалась, что Анри вообще меня помнит. А он не только помнил, но и с радостью согласился организовать встречу. Найти его во всемирной паутине благодаря редкому имени не составило большого труда. Да и любимый город, в отличие от ненавистной отцовской фамилии, он не променял бы ни на что.       — Где остановишься?       — Не знаю, — с глупой улыбкой, но совершенно честно ответила я. Изо рта вылетело белое облако пара. — Вообще ничего не знаю. Даже что буду делать сегодня вечером.       — Хм. А я думал, у тебя весь день расписан. Куда же мы так спешим?       «Просто я уже потеряла слишком много времени», — мысленно ответила я. А на деле молча пожала плечами.       — Сам только вчера приехал. Сплошные командировки… — со вздохом поделился Анри по пути.       — Чем ты занимаешься?       — Я инженер. Дома строю. — Он направил меня к пешеходному переходу и посмотрел по сторонам. — Сказал ей пока, что мы познакомились на работе. Ты же помнишь, о чём мы условились?       — Не говорить о прошлом, — кивнула я.       — Именно. Давай-ка… — Он прищурился, подбирая подходящую формулировку. — Не будем тестировать её нервную систему. Пойми: того, что важно для тебя, для неё просто не существует.       Я кивнула. Опережать события действительно не входило в мои планы. Но и Анри было совершенно незачем знать о камешке, который висел у меня на шее, поближе к сердцу. И о том, что некоторые сказки, даже самые запутанные и страшные, иногда можно переписать.       — Детство для неё так и осталось чем-то закрытым. Когда-то она спрашивала о том, что было. Но ты должна понимать, что она не помнит себя прежней. Даже если ты расскажешь ей, для неё это всё равно что читать книгу про кого-то другого. В общем, не жди от неё слишком много.       Вдоль сонной мостовой пестрили вывески кофеен. Каждая на свой лад зазывала спрятаться от мороза и выпить чашку горячего какао или чая с корицей. Когда Анри свернул к крылечку, на котором до сих пор красовались рождественские звёзды, я уже не особо слушала, о чём он говорит. Гул моторчика заглушал все остальные звуки.       Тёплый и уютный зал, облицованный деревом, встретил запахом свежей сдобы и масла, мягкими звуками саксофона, гулом голосов и бодрящим перезвоном столовых приборов. Снующие туда-сюда официанты разносили омлеты и блинчики таким же ранним пташкам, как и мы.       Взгляд судорожно блуждал от столика к столику, но никак не мог отыскать знакомый образ.       — Не вижу, — обратилась я к Анри.       — Да вот же она, — ответил тот и направился в дальний угол, к окну.       В лучах морозного солнца, спиной к нам сидела девушка с ярко-розовыми волосами, которые были заправлены за высокий ворот вязаного свитера. Левой рукой она управлялась с телефоном, на дисплее которого мелькало полотно текста, а правой снимала воронку и фильтр с большой кружки.       Нас с ней разделяло всего несколько шагов, но как только я осмелилась сделать первый, что-то произошло.       Шаг — и резвая секундная стрелка на настенных часах замедлила бег.       Шаг — и музыка с перезвоном посуды стихли настолько, что я услышала удары сердца.       Шаг — и все слои боли и жизненного опыта начали падать с меня, как доспехи, на пол с оглушительными грохотом.       Шаг — и мне вдруг снова было пятнадцать.       Шаг — и ничего, что случилось после, не стало.       — А вот и мы, — оповестил Анри.       Розоволосая девушка, которая собралась было сделать первый глоток бодрящего кофе, встрепенулась, отставила кружку в сторону и вскочила со стула.       Всё такая же порывистая и неугомонная, как раньше. Моя бешеная ягодка.       — Я соскучилась! — Она встала на цыпочки, чтобы обнять брата. — Долго тебя ещё будет носить по городам и весям?       Обходя столик, я изо всех сил напоминала себе о том, что прошло почти десять лет. Это пропасть, через которую невозможно просто перепрыгнуть с разбега. Что я во всеоружии и готова принять любой удар. Что я — просто знакомая с работы. Но не выходило. Дети не умеют лгать. А мне было всего пятнадцать. И я любила её ещё сильнее, чем прежде.       — А это моя знакомая, — сказал Анри. — Помнишь, я рассказывал?       — Припоминаю. Привет! — возвращаясь на место, поздоровалась Эн. — Я Энсио.       Но как только она села в кресло и посмотрела на меня, мигом поменялась в лице.       Ждать, что у меня из глаз не брызнут слёзы, было так же глупо, как и врать себе. Я бросила виноватый взгляд на Анри, ожидая немого упрёка. Но он лишь многозначительно улыбнулся и кивнул, как бы говоря: «Ладно. Будь что будет».       — Что с вами? — ошарашенно спросила Эн. — Вам плохо?       — Нет. — Я рассмеялась сквозь слёзы и протянула ей руку. — Приятно познакомиться, Энсио. Меня зовут Лис.