Истлевшие

Он занимает привычную позицию в засаде алой громозды кулис, глядя сквозь толпу снующих по сцене чудиков. Ему до них нет никакого дела. Впрочем, как и до зрителей, забивших все места в зале до единого. Карман расположен выгодно — свет софит падает прямо перпендикулярно, окрашивая зазор в пёстрой ткани кромешно чёрным. Он напряжён. Мышцы стянуты скрипучей струной, в груди клокочет сомнение. Неужели не пришла?.. Взгляд в чёрт знает который раз скользит от ряда к ряду, в уме вычёркивая безликих клопов, заходящихся полубезумным хохотом. В первом ряду её подруга Кэнди с матерью, но её здесь нет. Не пришла, в самом деле, оставив своего непровозглашённого раба, которого по сей день насмешливо звала Хозяином. Полог за последним зевакой смыкается, и проклятый — закалённый веками перманентного одиночества — едва не ёжится от зияющей внутри дыры, тянущей тупой болью. Бредёт по пролётам, от шатра к шатру, обыденно проверить чудиков — и к себе, наконец. Провалиться в сон до следующего ненавистного утра. Привычный шатёр встречает голыми стенами. И углы губ под маской поднимаются в улыбке. Она сидит прямо на полу у входа, на коленях, связанная и совершенно обнажённая. Светлые волосы падают на плечи и желание сию минуту намотать их на кулак слишком велико. Взгляд подёрнут желанием, на тонкой шее красуется подобие ошейника с металлическим кольцом. Кожа мягким захватом обнимает девичье горло. Маленькая чёртовка кривит губы усмешкой, присаживается на пятки, чуть разводя подрагивающие бёдра — складки плоти поблёскивают, влажные от смазки. — Сними маску, — тихо просит она. Он повинуется, кладя личину на пол у её ног. Она лишь фыркает, бросая взгляд на гладкость лица. Он на миг задумывается — на кой чёрт связался с этой несносной девчонкой — но колени призывно разводятся шире, а с губ срывается нетерпеливый стон. Философская часть этого вопроса, несомненно, может подождать, а вот его маленькая трепещущая дьяволица с глазами ангела — ни мгновения. — В чём корень столь яркой инициативы, моя милая? — он чуть сдавливает пальцами челюсть, заставляя приоткрыть рот — слушается, избегая смотреть в глаза. Играется, чёртовка, зная, чем это грозит. — Я красива? — спрашивает, зная ответ. Аквамарины прячутся за подрагивающими пушистыми ресницами. Вторая рука касается промежности, оглаживая пальцами лепестки — с губ срывается стон. Закатывает глаза, подаётся бёдрами навстречу. Он насмешливо отнимает пальцы от неё, очерчивая полосу по впалому животу к груди, до поднявшихся наверший. Она протестующе мотает головой, тянется ближе — как может, несмотря на опутывающие запястья и щиколотки верёвки, и получает лёгкий щелчок по губам. Пока лишь предупреждающий. Беспомощность положения не пугала её — сама заключила себя в эти оковы, как никак, сама пришла, она хотела этой игры. Тогда — хотела. И сейчас хочет. Его. Дышит тяжело, часто-часто, прожигая своего Директора гневным взглядом. Хочется его сию секунду, но он вновь станет изводить, пока не покорится, не признается, не станет умолять. Ритуал, привычка — он иначе и не умеет, наверное. И ведь в этот раз она лишь упростила ему задачу — сама заковала себя в клетку, соблазнительно цокая язычком под ажурной сеткой тонких прутьев. И причина проста. Ей это нравится. — Пожалуйста... — сдавленно бормочет, когда пытка гляделками кажется невыносимой. — Слишком рано сдаёшься, — надсмехается он, зубами оттягивая сосок. Дьявол. Сара вскрикивает, вздрагивая — и падает на колени. Язык очерчивает навершие, вновь прикусывая — поднимая до болезненной остроты. Она скулит беспомощно, задыхаясь в молитвах, лишь бы это поскорее закончилось. А лучше, вовсе не кончалось. Подхватывание под лопатки и колени — маленькая чёртовка жмётся к мужской груди теснее. Ладонь обнимает связанные за спиной руки, кончик языка оглаживает щеку. И она тихо стонет — хоть и пришла не за нежностью. Толчок в плечи, заставляющий повалиться ничком в подушки. Долгое скольжение тёплой ладони от бедра к ягодице. Табун мурашек, даже не стон — приглушённое хныканье. Маленькие губы хватают крупицы воздуха, выдыхая стон в подушки. Закусывать ткань и не старается — за сокрытием удовольствия кара следует нешуточная. За этим она является сюда каждый вечер. В тайне от мамы, под предлогом визитов к Тёрнеру старшему. Принять связь с юным драконом она смогла, пускай со скрипом и парочкой приличных истерик, а вот Директор приезжего цирка... И представить это маленькое признание с большими последствиями смешно. Понять такие увлечения дочери женщине едва ли удастся. У Сары голова кружится от нереализованного желания, от предвкушения, подпитываемого жаром крупных ладоней, оглаживающих, терзающих кожу этим безумием, поделённым на двоих. Хриплые стоны становятся громче, чаще, она дрожит — словно и впрямь продрогла, но тело пышет болезненным жаром. Запястья перетянуты предельно — он сделал бы это бережнее из соображений её комфорта. Ладонь задевает складки плоти — лопатки под нежной кожей проступают отчётливее, прогиб в пояснице почти болезненный. Грубая ткань покрывал царапает соски. — Чего желает моя королева?.. — Коснись... Меня... — шепчет сбивчиво. Она ощущает власть над ним — когда пальцы ритмично входят в неё, а тело дрожит, когда он сдвигает в сторону верёвки, обнимающие бёдра в два слоя, и наклоняется, наконец целуя её. Но когда подступающая разрядка бегло маячит под сомкнутыми веками — она отстраняется, тяжело дыша. Губы снова тянутся к нему, не слушаются, тело — подавно. — Так не пойдёт. Хочу чувствовать тебя. С закушенной губой наблюдает, как её Хозяин сбрасывает вслед за плащом остальную совершенно мешающую одежду, опадающую на пол. Она любила его крайности — как неряшливо он бросал выглаженные шмотки на пол и чувственно брал её в своём личном шатре, игнорируя подхалемаж Нельсон, продолжающей являться на представления каждый вечер. Никогда в жизни бы не призналась, что от одного его полыхавшего злостью взгляда, пока он рвал на ней колготки в сетку — у неё кругом шла голова. — Это не всё... — она чуть мотает головой из стороны в сторону, когда он замирает перед ней обнажённым. Не может сдаться сейчас, не имеет никакого права. — Ты знаешь, чего я хочу. — Я давал разрешение?.. Хрусталь голубых глаз гневно мажет по фальшивым чертам идеального лица. Злость перевешивает возбуждение, колени подрагивают. От предвкушения горят и дрожат алкающие поцелуи губы. — Я прошу... Он хрипло смеётся. Она сжимает колени, насколько то позволяет поза, и прикрывает глаза. От мускуса и жара кожи рассудок покидает к чёртовой матери. Оказывается за ней, словно по щелчку. Бесшумно, даже кровать под ним не скрипит — только продавливается, выдавая с потрохами. Поднимает её, цепляя ошейник двумя пальцами. Тянет на себя, врываясь в рот языком, и бросает на кровать ещё резче. Нависает — диафрагма девчонки сжимается за каждым хриплым выдохом — и в единый миг перевязывает её глаза лентой. Атлас холодит кожу, бант путается в волосах. Недовольна. Но горда: молчит. Мужчина тянет край петли, высвобождая девичьи запястья с щиколотками, помогает согнуть ноги в коленях и жмёт тонкие ладони к губам. Пальцы, дрожа, касаются его настоящего — по сетке витых шрамов от корней волос к подбородку. Ладони затекли: не слушаются. Тянет его, зарываясь в волосы, к себе, мажет губами по узлам, по ненавистным ему кускам прошлого, погрёбшего его за тяжестью своих сводов три избитых сотни лет назад. Она не чувствует слёз на его щеках, лишь ласкает губами каждую часть его — настоящего, всё ещё такого недоступного ей — яростнее, отдаваясь до конца. Маленький демон вскрикивает от толчков в тело, задыхаясь стонами. «Сведи меня с ума», — шепчет по слогам. Пухлые, алые от поцелуев губы поминутно изгибаются от удовольствия с капелькой боли. Глаза под лентой закатываются, толчки выбивают из неё воздух, из него — всё прежде живое. Она кричит, цепляясь в его плечи до полукруглых следов ногтей — дрожь бьёт тело неустанная. Опадает на сбитые ими покрывала, держась за него, не отпуская, оплетая ногами и руками. Вздрагивает от поцелуя в уголок губ — пытается ответить и ничерта не получается. Он тянет ленту, спадающую на жёсткой кистью вычерченные ключицы — её губы растягиваются в полубезумной улыбке. Безмолвно просит поцелуя, получая. «Всё для моей королевы» — читается в каждом скольжения ладоней в её волосах. У него давно нет от неё тайн. Маленькая чёртовка является каждый вечер самым сладким сновидением и исчезает наутро, собирая стук сердца до капли. Молил остаться — лишь смеялась заливисто, шепча в шрамы правду. Сара не пришла на выступление в тот вечер, оставив названного рабом в кромешном одиночестве. Как ни парадоксально — лишь с её нерадивым появлением в проклятых шатрах остатки сердца начали болезно трещать. Человек поднимается со сбитой пустой постели, в уме на чём свет стоит ругая свою чёртовку. Никогда не было в его постели её тонкого разметавшегося в безумной страсти тела. Никогда ей не принадлежать ему — проклятому, одним звуком её голоса лишённому воли.