Первая гроза

Было холодно. Второй день на Москву словно опрокинулся дымчатый купол: небо хмурилось, по его прохладной глади быстро плыли тёмно-серые тучи. Раскаты грома разливались зловещим хохотом. И эта непогода хорошо сочеталась с тем, что происходило в душе у Беляева. Ему хотелось, чтобы в душевную мглу проник хотя бы один лучик света, но этого не происходило. С того момента, как Демидов выгнал студента, мир потерял для Серёжи всяческие краски. Всё было блёклым и пустым. Он сам не помнил, как приехал к бабушке и, ничего не объясняя, улёгся на свою кровать. Отвернувшись к стене, Сергей тупо уставился на неё. Последующие дни он так и пролежал, вставая лишь по острой нужде. Есть Серёжа отказывался, как и разговаривать, чем сильно испугал Ксению Александровну. — Что случилось? Дорогой, расскажи мне всё, — просила она, поглаживая парня по плечу, но тот будто её не слышал. В какой-то момент — Сергей и сам не понял, в какой — он начал чувствовать себя своей лучшей версией. Тем, кем всегда, ещё со среднего школьного возраста, хотел бы быть. Ничего не бояться, ощущать внутреннюю наполненность, уверенность в себе и завтрашнем дне — всё это, как ни странно, подарил ему брак с Демидовым. И только потеряв всё это, Серёжа смог в полной мере оценить то, что имел. Ему всегда приходилось бороться с собой и своими страхами, а рядом с Дмитрием страхи притуплялись. Этот мужчина, изначально внушающий студенту страх, смог обеспечить его покой. Парадокс. И теперь этого покоя снова не было. И он, Сергей, вновь стал неуверенным в себе и своём будущем обычным парнем, в котором, как он сам полагал, не было ничего особенного. Такой же, как многие. Только если раньше это была та проза жизни, в которой Беляев рос, то теперь она стала инородной. Это чувство напоминало книгу, из которой ты вырос. Надеясь получить старые эмоции, те, что ты испытывал при прочтении много лет назад, берёшься перечитывать роман, но уже не ощущать и толику того, что ощущал прежде. Понимаешь, что перерос. К сожалению, из книг, как и из людей, мы вырастаем. И Беляев чувствовал, что вырос не только из своего коммунального быта, но и из соседей, которые всё так же взахлёб делились кухонными сплетнями; он вырос из Зотова и Крапивина — ему совершенно не хотелось бежать к ним с дикими криками счастья «Я свободен!». Ему не хотелось думать, что он свободен. Ему не хотелось быть свободным. — Милый, ну что ты молчишь? — в очередной раз мягко спросила Ксения Александровна, стоя над кроватью. — Поругались? Поссорились, да? Беляев впервые за несколько дней отреагировал на её слова. Сев, он посмотрел на родственницу покрасневшими глазами. Он хотел объяснить, насколько ужасно произошедшее, но понял, что не сможет подобрать слов, чтобы описать свою потерю. Сергей чувствовал, что потерял не только Демидова, но и самого себя. Свою улучшенную версию. — Всё наладится, вот увидишь. Все ссорятся, — с теплотой глядя на внука, сказала бабушка. — Нет, — хрипло ответил Беляев, потирая щетину. — Что «нет», Серёжа? — Мы не ругались. Просто я идиот, — бесцветно ответил молодой человек. — Почему? — Ксения Александровна медленно опустилась на стул. — Я слишком поздно понял всё, что должен был понять с самого начала, — Сергею казалось, что у него высокая температура. «Выкручивало» кости, горела кожа. Без Демидова его откровенно, на физическом уровне, ломало. И чем больше проходило времени, тем глубже казалась та пустая яма, в которой он оказался.  — Лучше поздно, чем никогда, — мягко ответила бабушка. — Ты считаешь, что был виноват? Беляев кивнул. — Тогда нужно исправить свою ошибку. Сергей посмотрел на дверь. Да, нужно было идти к Дмитрию и вымаливать прощение, но он боялся, что не выдержит и совершит что-то опрометчивое. Например, разрыдается. Слишком болела душа. Но легче не становилось, поэтому Серёжа всё больше убеждался во мнении, что должен попытаться переубедить Демидова. Больше не глядя на Ксению Александровну, Беляев встал и поплёлся в ванную. Когда он подходил к её двери, сидящие на кухне соседи разом смолкли. Наверное, как раз обсуждали внезапное возвращение Сергея. «Выгнал его, небось, чекист-то». Приняв душ и побрившись, Серёжа вернулся в комнату и облачился в свежие рубашку и брюки, единственные, что остались в этой квартире. Бабушка встревоженно спросила, будет ли он есть, но Беляев покачал головой и молча вышел из коммуналки. Сердце гулко и учащённо стучало в груди, когда молодой человек шёл в сторону дома. Да, дома! Теперь он воспринимал квартиру Дмитрия, как свой дом. Вокруг текла бесцветная жизнь бесцветного города. Двое голубей боролись за кем-то брошенный кусок булки, дети во дворах резвились с мячами и скакалками, радуясь летнему теплу и тому, что вопреки пасмурности, дождь так и не начался. И Сергей с болью понимал, что в этом мире он совсем один. По большому счёту, всем плевать на его проблемы, на его комплексы и на него самого. Так было всегда. Он всегда был той «серой мышью», которую в коллективе замечают только благодаря дружбе с кем-то ярким и популярным. Зотов был отличником и старостой, победителем многочисленных олимпиад, Крапивин — компанейским, шумным заводилой, которой тоже выделялся из серой массы. Но ни Юрка, ни Сёма не знали Беляева до конца. Так, как знал его Демидов. Он вспоминал один сумрачный вечер, когда по окнам ползли хрустальные слёзы дождя, а в комнате горел ночник. И Дмитрий входил в парня именно так, как хотел Серёжа, словно зная, что именно нужно делать, в каком ритме и насколько страстно двигаться, чтобы Беляев улетел в волшебные облака наслаждения. Раньше Сергей не понимал, в чём может заключаться особенный смысл соития. Ему казалось, что в первую очередь это наслаждение, и только. Но с полковником студент понял, точнее почувствовал, что всё гораздо сложнее и глубже. Секс с Дмитрием был словно откровение, в этом почти колдовском ритуале было нечто сакральное, далёкое от обычной физики. Серёжа чувствовал свою принадлежность этому человеку, чувствовал, что тот буквально заполняет его собой, что совокупление — это продолжение того душевного родства, что возникло между ними там, на даче. Понимание, что мужчина принимает Беляева таким, какой он есть, со всеми его недостатками и слабостями, с его несовершенством, заставляло студента испытывать… благодать. Нечто отдалённо похожее он чувствовал однажды на Пасху, во время службы, на которую его привела бабушка в большой и прекрасный златоглавый храм где-то возле Новодевичьего кладбища. Ты — мой ветер и цепи, сила и слабость. Мне в тебе, будто в церкви, страшно и сладко. Ты — неоткрытые моря, мысли тайные. Ты — дорога моя, давняя, дальняя. И вдруг острый укол боли в очередной раз пронзил сердце. Сергей остановился и припал плечом к фонарному столбу. Он, познавший пусть и какое-то болезненное, но счастье, узнавший, что это такое — захлёбываться от восторга, когда тела сплетаются воедино, и ты понимаешь, что ему так хорошо именно с тобой, благодаря только твоим рукам и губам, — теперь был лишён своего чудного волшебства. Его словно вырвали из сказочного мира и вернули в обычный, пустой и грустный. Безжизненный. — Эй, девчонка! — грубый крик и рука, больно дёрнувшая плечо. Сергей, жмурясь от душевной боли и раздирающих эмоций, повернул голову. Рядом стоял Макаренко. Тот самый мальчик из параллельного класса, который любил называть его девочкой, слабаком и трусом. — Слышал, ты в МГУ поступил. Да неужели? Из грязи в князи? — поддел его лопоухий парень. — Отстань, — отчеканил Серёжа. — Ой, глазёнки-то красные. Плакал, что ли? Ой, баба… — Пошёл вон! — И как только таких слюнтяев берут в лучший вуз страны? Сказав это, Макаренко небрежно потрепал Беляева по щеке. В школе он обычно вёл себя так же грубо и снисходительно. Но в этот раз Сергей не стал отмалчиваться и убегать, как делал во время совместного обучения. — Руки убрал! — рявкнул Серёжа. На волне злости он крепко сжал запястье Макаренко, чем вызвал его искренне изумление. Беляев никогда не отвечал на дерзости. — Ты страх потерял? — прошептал парень, злобно скалясь. Но Сергей не собирался продолжать этот разговор. Сжав вторую руку в кулак, он неожиданно и сильно нанёс удар противнику прямо в живот. Тот застонал и согнулся пополам. — Завистливое ничтожество, — выплюнул Беляев и пошёл прочь. Он был таким взвинченным, что кинься Макаренко за ним, Сергей бы ещё раз хорошенько ему вмазал. Злость и боль придали ему физических сил. Пальцы подрагивали, в крови бурлил адреналин. Ощущая воодушевление из-за наконец-то проснувшейся возможности дать отпор, парень не заметил, как вышел на проезжую часть. Всё произошло слишком быстро: резкий рёв автомобиля, чей-то вскрик, скрип шин, а потом удар в бедро и темнота.

***

Когда Серёжа не появился на пятый день после ссоры, Демидов слегка забеспокоился. По его расчётам, Сергей должен был вернуться на третьи, максимум четвёртые сутки. У полковника был выходной. Он листал свежую газету и пил кофе, когда в квартире раздался звонок. Дмитрий нехотя оставил периодику и направился к телефону. Звонили из больницы. Хорошо поставленный голос сообщил, что у них находится Сергей, получивший перелом ноги и сотрясение мозга. На вопрос «Что случилось?», ответили, что Беляев попал под машину. И тут холодную злость нарушило волнение. Сердце Демидова сжалось от услышанного. — Ваш супруг назвал ваш номер телефона, как только пришёл в себя… Дальше полковник не слушал. Положив трубку, он прошёл в спальню, достал вещи. Внутри всё клокотало. И мужчина злился на себя и свои чувства. Как же ему нравилось чувствовать холодную и спокойную злость. В этих эмоциях была здоровая уверенность. Всё было под контролем. Ничего лишнего. А тревога, которую мог вызвать в суровой душе полковника только один человек на свете, совершенно не нравилась мужчине, потому что она делала его уязвимым. И, идя на поводу у эмоций, Демидов сел в автомобиль и поехал в больницу. Запах медикаментов и хлорки. Люди в белых халатах. И он, заведённый, перепрыгивающий через две ступеньки… Войдя в палату Сергея, Демидов ощутил и вовсе нечто ужасное — сердце сжалось в кулак. Как у мальчишки! В горле возник ком. Бледный, с покрасневшими веками Серёжа лежал на кровати и пристально смотрел на дверь страшным взглядом. Словно ждал, что тот вот-вот появится. Чувствовал?.. — Я скучаю по тебе, — прошептал Беляев. Демидов стоял, как вкопанный. Этот мальчишка невероятным образом обыграл его. Заставил всё внутри трепетать, как влажные листья под порывом ветра. Как же Дмитрий ненавидел что-то чувствовать! Но он чувствовал, не в силах отвести взгляд от Беляева. Тот впервые обратился к нему на «ты», и полковник понимал, что сейчас удав он, Серёжа, а вовсе не наоборот. — Скучаю по тебе… — повторил Сергей и привстал на локтях. — Дима, я не могу без тебя. Демидов не мог отвести блестящий взгляд с парня. Сердце сжималось от каждого слова студента. Какой же тот был откровенный, честный. Мужчина вдруг ощутил в своём сдержанном лукавстве вовсе не оружие, а слабость. Неужели Беляев, способный принять свои чувства и не боящийся говорить о них так прямо, наоборот, демонстрирует силу?.. — Не могу без тебя. Я не могу без тебя. Не могу, — повторил Серёжа чуть подрагивающим голосом. И вдруг из его глаз брызнули слёзы. Краснея от внутренней боли, он закричал: — Я не могу без тебя, слышишь ты? Слышишь ты или нет? Я не могу без тебя! Дима! Он разрыдался по-детски, открыто, горько. Вздрагивая всем телом, жмурясь. Это были слёзы невероятной внутренней пустоты и отчаяния. Дёргаясь в приступе накатившей истерики, парень почти сквозь зубы выкрикивал: — Я не могу без тебя! Не могу! И вдруг Демидов сорвался с места. Порывисто подойдя к койке, он сел на неё и крепко, в охапку обнял Беляева. Прижал его к себе, ощущая, как пылающее от горячих слёз лицо утыкается в грудь. Сергей трепетал, рыдая, но больше не кричал. Подняв руки, он слабо обнял мужчину, вжимаясь в него так, словно намереваясь срастись с ним, при этом понимая, что они уже и так срослись. Раскаты грома сотрясли землю. Впервые за последние хмурые летние дни начался дождь, принёсший облегчение. Дмитрий и Серёжа так и сидели, обнявшись. Или это Демидов прижимал к себе Беляева, а тот успокаивался от теплоты, исходящей от тела полковника? Дождь стекал по окнам и казалось, что палата погрузилась в серебристые сумерки.