***
Ее запасная форма парню была явно мала — в плечах теснило, рукава едва доходили до запястий, чересчур плотно обтягивая мускулатуру. — Хм, где раньше были мои глаза? — заметил Бэгвелл, облизнув и без того влажные губы. — Какая задница... — Отвали! Ебаный извращенец, — латинос брезгливо отступил на шаг в сторону. — Не говори грязных слов, дорогуша, ты же знаешь, я этого не выношу. — Замолкните оба. Парень зло стиснул зубы, багровея лицом, Бэгвелл же широко улыбался, сощурив глаза. Лиз чувствовала — ей самой лучше сидеть тихой мышкой. Из любой, самой сложной ситуации есть выход, надо только подумать. Хорошенько подумать. Но мозг думать отказывался — он был занят рассылкой противоречивых сигналов желудку, и Лиз оставалось только порадоваться, что сегодняшний ужин она пропустила. К тому же, от духоты кружилась голова, а стянуть с себя верхнюю часть комбинезона и остаться в одной тонкой футболке ее не заставила бы даже перспектива теплового удара. Руки при этом оставались неприятно ледяными. Широколицый оттер со лба испарину и вручил латиноамериканцу самый настоящий пистолет. — Веди себя хорошо, — нахмурился парень, подталкивая Лиз к выходу. — Мне очень не хочется его применять. Выпрыгнув из фургона, они подошли к таксофону. Улица оказалась совсем пустынной, что, впрочем, вполне естественно в полдвенадцатого ночи на окраине Чикаго. Слегка подрагивающими пальцами Лиз набрала номер, сбилась, набрала снова. В трубке послышались гудки, что-то щелкнуло, и сквозь треск плохой связи послышалось сонное "Алло?" — Пэт, это я, — Лиз старалась говорить быстро, чтобы не слышно было предательской дрожи в голосе. — Слушай, важное дело. Мне нужно уехать. Ненадолго, пока еще сама не знаю на сколько. Но срочно. Она хмуро покосилась на своего конвоира, а тот ободряюще кивнул. Патрисия на другом конце провода вздохнула. — Темнишь ты что-то, сестра... — Темню? Нет же, — она чувствовала, как намокает от пота спина. Латинос неприятно дышал ей в висок, подслушивая разговор. — Просто кое-кого встретила. Ты его не знаешь... — Влюбилась, что ли? — Ага, — нервно хохотнула Лиз, но, почувствовав твердость металла у поясницы, затараторила: — Слушай, мне пора. Забери к себе Оладью, хорошо? Созвонимся. Дернула пальцами рычаг, принялась набирать следующий номер. Не верилось, что она сейчас сама себе осознанно навредила — ее и искать-то теперь не станут... — Что за оладья? Надеюсь, это не шифр? — Кот это. Старый и больной. На автоответчик магазина Лиз наговорила какую-то чушь о приболевшей родственнице, к которой ей срочно надо уехать, после чего от аппарата ее отстранили. — Так, ладно, давай-ка теперь я. Куда? Стой рядом. Он быстро защелкал клавишами и заворковал в трубку: — Алло, детка, привет! — Фернандо? Откуда ты звонишь? Я видела новости по телевизору... Где ты? Парень ухватил Лиз за локоть и отвернулся, забормотал тише: — Не могу пока сказать, милая. Но, обещаю, мы скоро увидимся. — К чему мне готовиться? — Ничего не делай, они могут за тобой следить. Не могу больше говорить, позвоню позже. Люблю тебя. Он заметно повеселел. Вцепившись в предплечье, бодро потащил ее обратно в фургон, помог забраться в кузов, легко запрыгнул сам. Поспешив приткнуться в свой угол, Лиз прошмыгнула мимо длинноволосого верзилы, и вовремя: тот толкнул Фернандо к столику для груминга, ловким движением накинул на шею петлю поводка и зло рванул, затягивая. — Абруцци! — попытался одернуть верзилу Барроуз. — Гаденыш звонил своей девке. Не подумал, что ее телефон могли на прослушку поставить? Вся тюрьма знает о ваших нежных чувствах. Из-за тебя нас переловят, как цыплят. — Я же ничего не сказал, — захрипел парень. — Я не сказал где мы, клянусь. От удушья глаза бедняги налились кровью, губы посинели. Лиз уже открыла рот, чтобы подтвердить его слова, но в горле пересохло так, что получилось издать только жалкий хрип, на который никто не обратил внимания. Да и стоило ли выгораживать сбежавшего из тюрьмы преступника? Суматоха ей на руку. Может, про нее вообще забудут и под шумок удастся тихонечко улизнуть. Стрельнув взглядом в сторону двери, она заметила афроамериканца, зорко наблюдающего за ней, и тут же испуганно отвернулась. — Все, Джон, довольно, — твердо произнес Барроуз, положив ладонь на плечо здоровяку Абруцци, и тот, помешкав, опустил руки, ослабляя поводок. — Пора ехать.***
Огни города остались далеко позади, лента дороги шла прямо в темноту. Перед лицом Лиз мелькнула рука указывающая куда-то вправо. — Съезжай на грунтовку. — Мы на месте? — поднял голову клюющий носом Фернандо Сукре. — Нет еще, — устало ответил Барроуз. — Немного отдохнем и поедем дальше. Не могу больше: двое суток не спал. Ее положили между Барроузом и Джоном Абруцци, оба сразу же повернулись к ней спинами. Где-то в ногах расположились Фернандо и Теодор Бэгвелл, а Дэвидс остался дежурить до близящегося рассвета. Лиз обязательно нужно было поспать: весной светает рано, а значит через пару часов ее снова посадят за руль. Но в фургоне то и дело кто-то ворочался, устраивался поудобнее, вздыхал, отчего глаза сами собой сразу же испуганно распахивались. Да еще постеленный тонкий брезент никак не спасал от холодного, оббитого листовым металлом пола. Стараясь никого не задеть, она осторожно повернулась на бок и, так и не успев задремать, вдруг услышала тихий голос: — Это моя рука, Дэвидс. И меня твои поглаживания совсем не заводят. — Так убери свою лапищу, Абруцци. То, что ты ничего не хочешь, не означает, что не хотят другие. Она таращилась в темноту в немом ужасе и боялась лишь одного — что этот Абруцци сейчас посторонится, уступит. Тот и впрямь начал подниматься, тихо рыча, то ли желая поучить дружка держать язык за зубами, то ли действительно собираясь перебраться в более спокойное место — она увидела только, как отдаляется от ее носа широкая спина и неосознанно вцепилась пальцами в рубашку. Провела же она полночи рядом с ним более-менее благополучно, уже успела ощутить себя в относительной безопастности... Очень не хотелось терять эту хрупкую иллюзию защищенности. Почувствовав ее руку, Джон Абруцци остановил движение, замер на секунду, чуть дернув головой в ее сторону, а потом сделал вид, что хотел всего лишь устроиться поудобнее: завалился обратно, зевнул с оттягом. — Справься собственноручно и не мешай спать другим. Дэвидс фыркнул, но отступился, затих. С облегчением выдохнув, Лиз разжала пальцы, выпуская голубую ткань тюремной рубашки. Разбудил ее звук открывающейся задней двери. На густо-синем фоне раннего утра, ворвавшегося в распахнутые створки фургона, Фернандо Сукре спрыгнул на грунтовку. Послышался звук льющейся струи и жизнерадостное насвистывание. За спиной зевнул Барроуз. Мужчины просыпались, терли помятые лица, разминали затекшие конечности. По очереди вылезали из фургона облегчить мочевой пузырь. Стиснув зубы, Лиз решила терпеть до последнего — вряд ли ее отпустят в кустики без сопровождения. К счастью, очень долго страдать не пришлось: разглядев заправку с обшарпанным магазином позади, Барроуз попросил остановить. И предупредил, что она идет с ним. Ну да, ведь к мужчине в женской компании присматриваться не должны. Еле натянув ее запасной комбенизон до пояса, он стащил кепку с головы Бэгвелла, опустил козырек пониже, готовясь к выходу. Лиз поспешно размышляла, стоит ли рисковать хорошим — пока что — к ней отношением и попытаться удрать: в штанах в обтяжку он ее вряд ли догонит... Страшно. Как бы хуже не сделать. Не хочется даже представлять, на что способны в ярости пятеро мужчин. — Можно мне в туалет? — тихо спросила Лиз в магазине. — Конечно. Он проводил ее до двери, заглянул внутрь, чтобы удостовериться, что грязное окошко над унитазом забрано решеткой и остался дожидаться возле полок, оглядывая ассортимент. Вымыв руки, Лиз ополоснула лицо и оперлась ладонями о крошечную раковину. В зеркале отражалось очень бледное лицо, черты которого болезненно заострились, прибавляя лет пять к нынешним двадцати семи, напряженно сжатые губы, пересохшие и искусанные в отчаянии. Встрепанные волосы липли к мокрым щекам, белки глаз краснели сосудистой сеткой, а на ресницах еще остались следы плохо смытой косметики. Так даже лучше. Может, на нее и не позарятся. Бумажного полотенца в держателе не оказалось, как и причин дольше прятаться в кабинке. Оттерев лицо рукавом, Лиз щелкнула хлипким замком. Барроуз ждал ее, успев накидать в тележку шоколадных батончиков, тостового хлеба, каких-то галет, несколько пачек мюсли и прочей ерунды, необязательной для приготовления. Плетясь за ним, Лиз отметила, что он старается брать всего понемногу, чтобы не было похоже на закупку для пятерых. Слава богу, хоть зубных щеток взял по числу голов, а значит, убивать ее пока не планируют. В конце он передал тележку ей, а сам тащил в одной руке упаковку бутылок с водой, а в другой — мешок овощей. Старик на кассе ужасно воодушевился обилию покупок — без сомнения они умудрились обеспечить ему дневную выручку. Вспомнит ли он молчаливую хмурую парочку, если вдруг наудачу здесь появится полиция? Потому что подмигивать или строить гримасы для того чтобы кассир точно запомнил ее лицо, Лиз поостереглась: в паре футов от нее Барроуз складывал продукты в большие бумажные пакеты.***
Они чуть не пропустили съезд, настолько тот зарос и слился с окружающим подлеском. На едва угадывающейся колее кое-где даже проросли молодые гибкие сосенки. Фургон подскакивал на ухабах, проскальзывал колесами по прелым прошлогодним листьям, кузов то и дело царапало ветками. Собачьи клетки сзади угрожающе громыхали и Лиз в мыслях злорадно пожелала, чтобы кому-нибудь из нежеланных пассажиров прилетело в голову металлическим углом. Домик появился внезапно. Старый, совершенно неприметный, потемневший от времени, перекошенный. Казалось, если бы деревья не подпирали его приземистые стены, он бы врос в землю по самую крышу. С трудом загнав фургон между разросшимися деревьями так, чтобы его не было видно, Лиз заглушила мотор. Выбираться из привычного, такого родного автомобиля в неизвестность совсем не хотелось. Вокруг ни души. До дороги не меньше мили. Да и дорога та — далеко не оживленная магистраль. Боковая дверь отъехала в сторону, на опавшие листья выпрыгнуло пять пар ног. — Шикарное местечко, — присвистнул Фернандо. — Откуда про него узнал? — Мой адвокат дала наводку, — неохотно поделился Барроуз. — После того, как из-за меня взорвали ее квартиру пряталась она именно здесь. — Зачем девице такая халупа? Она точно не успела ее продать? — Точно. Дом не ее. Знакомого. Тут кто-то хлопнул по водительской двери ладонью и Лиз вздрогнула. — На выход, леди! Еще немного помедлив, она открыла дверь. Через ее колени тут же перегнулся Дэвидс, выдернул ключ из замка зажигания, блудливо улыбаясь. — Миль пардон. Будто случайно прошелся по бедру пальцами, отчего внутри у Лиз все сжалось в тошнотворный ком. Не успела она хоть как-то отреагировать пальцы исчезли, Дэвидс развернулся, передавая ключи Барроузу: — Держи, босс. Досадуя на себя — надо было сразу орать в голос, чтобы придурок не решил, что она всегда будет такой покладистой и молчаливой, — и дрожа от омерзения, Лиз выбралась из фургона. Пахло хвоей, мокрой прошлогодней листвой и разбухшей от влажности древесиной старой постройки. Дверь открылась с противным чавкающим звуком только с третьего раза. Затхлость, пыль, два угла из четырех темнели плесенью. Тонкая щелястая перегородка весьма условно отделяла кухню от единственной комнаты, обстановка которой оказалась крайне аскетичной: диван, кресло, стол и несколько разнокалиберных стульев. Домик совсем не рассчитывался для проживания шестерых человек, даже доски пола прогибались и стонали под весом озирающихся мужчин. Сгрузив пакеты с провизией к плите, беглецы принялись шарить по кухонным ящикам и шкафам. Лиз растерянно уселась на клетчатый диван, выдвинутый почти на середину комнаты, поближе к маленькому телевизору. Разглядывать здесь было нечего и она снова перешла к настороженному наблюдению за мужчинами. Пощелкав выключателем, Сукре объявил: — Электричества нет. — Генератор в сарае за домом. Но придется обойтись без него. — Газовый баллон почти полный, — заметил Дэвидс. — И вентиль без ржавчины. — Наверное Вероника с Ником меняли. На кухне обнаружились зерновой и растворимый кофе, начатая коробка чая, небольшой запас консервов, макароны, сахар, несколько брусков темного хозяйственного мыла. Бэгвелл сразу засуетился, сполоснул чайник, залил в него воды из бутыли, грохнул на плиту. — С водой поаккуратнее, — предупредил Барроуз. — Здесь две скважины, но их еще найти надо. В платяном шкафу с скрипучей дверцей нашлась кое-какая одежда. Абруцци достались потрепанные джинсы, а пару спортивных брюк, лет десять как вышедших из моды — Дэвидсу и Барроузу. В предвкушении горячего питья все шумели больше обычного. Фернандо Сукре вывалил весь джем из банки в глубокую тарелку. Чашек и ложек на всех не хватало, на хлеб джем мазали странными, на вид самодельными, ножами. Лиз даже не пыталась подойти к столу — рядом с этими типами не то что есть, дышать не хотелось. Но попытка прикинуться местным чучелом успехом не увенчалась: никто о ней забывать не собирался. — Эй... Иди съешь чего-нибудь. — Нет, спасибо. — Голодовку объявила, что ли? — Просто немного тошнит. — Это от твоей рожи, Пакетик, у нее аппетит пропал. Отвернись, — хмыкнул Сукре. Бэгвэлл скривился: — Ты себя-то давно в зеркале видел, обезьяна немытая? И как твоя девчонка тебя терпит. Сытые, благодушные от того, что без проблем добрались до надежного места, сейчас они казались почти безобидными. Да и мозг требовал передышки, устав бояться. Может быть поэтому, когда в бак над раковиной натаскали воды и пригласили Лиз вымыть посуду, она неожиданно огрызнулась: — Я вам помочь согласилась, а не обслуживать! Бэгвелл вытянул лицо в притворном ужасе, переглянулся с остальными. — Слыхали? — Ладно, Ти-Бэг, отвали от нее, — миролюбиво отмахнулся Барроуз. — Посуду мыть наука не хитрая, сами справимся. — А вот готовить — похитрее, — влез Дэвидс. — Надоело сухомятку лопать, от батончиков уже зубы трещат, хочется чего-то нормального! — Соскучился по тюремной жрачке? — Ты ж работал в пищеблоке, Дэвидс! — вспомнил Сукре. — Газ есть, сготовь хоть что-нибудь к обеду! — Я жратву по тарелкам раскладывал, а не стряпал. Бэгвелл повернулся к Лиз, карие глаза окинули насмешливым взглядом с головы до ног. В углу тонкого рта подрагивала зубочистка. — Готовить умеешь, принцесса? — Конечно, — буркнула Лиз. — А снизойдешь? Лиз скрипнула зубами. Не хотелось злить их, отказывая во второй раз. А то еще сочтут, что вреда от нее больше, чем пользы. — Договорились.***
По единственной комнате разносился храп, сопение, вздохи, бормотание и прочие человеческие звуки. Никто, конечно, и не подумал по-джентельменски уступить ей лучшие спальные места: на кресле свернулся Бэгвелл, а уютный диван занял Абруцци, ноги которого из-за роста все равно нарушали мебельные границы. Самой ей приходилось довольствоваться сдвинутыми стульями и траченной молью шубой, что в общем-то было не так уж и плохо — тепло и не на полу, как остальные, которые ютились под окнами, готовые вскочить в любую секунду. Немного завидно было способности большинства из присутствующих засыпать мгновенно. Лиз всю первую ночь так и пролежала, не сомкнув глаз, не шелохнувшись. Голова никак не успокаивалась, мысли вертелись, взвешивались, отбрасывались, рождались заново. Она злилась на себя, злилась на своих похитителей, впадала в глубокое отчаяние, испытывала смирение и тут же — возмущение несправедливостью судьбы. Чем она заслужила такое? Совершенно невообразимая, нелепая ситуация. Полное дерьмо, другими словами. И из него необходимо выбраться как можно скорее. А чтобы выбраться, нужно вести себя покладисто и кротко. Не давать им повода лишний раз взглянуть в ее сторону. А еще лучше — расположить кого-нибудь из них к себе. От такой мысли ее пробрал озноб. А что? А почему — нет? Если это поможет ей остаться в живых... Если это поможет ей не быть пущенной по кругу, а быть использованной лишь одним из них. Одного-то перетерпеть можно. Выбрать того, от кого меньше тошнит, и... Она, пожалуй, предпочла бы Барроуза, но нутром чувствовала, что с ним ничего не выйдет — слишком много он думает как бы не оступиться, не допустить ошибку, да и с сыном у него какие-то проблемы, не до высоких чувств ему. В сторону Дэвидса и Бэгвелла, которого называли то, сокращенно, Ти-Бэгом, то Пакетиком, даже смотреть не хотелось. Да и для последнего у нее между ног отсутствует то, что могло бы привлечь. Если это вообще его истинная ориентация: Лиз как-то читала статейку о временной гомосексуальности, вызванной вынужденным ограничением контактов с противоположным полом. И если это вдруг пройдет и он обратит внимание на нее... Оттерев снова проступившие слезы, она постаралась избавиться от неприятно-навязчивых видений, переключиться на следующего "кандидата". Фернандо Сукре? У него хорошая улыбка и глаза совсем не злые. Но есть девушка, даже уже невеста, как стало ясно из разговоров. Остается Абруцци. Лиз закусила губу. Все же не худший вариант... Она попыталась посмотреть на мужчину с другой стороны, другими глазами. Мог бы он понравиться ей при ином знакомстве? В иной ситуации... Если бы, например, привел своего питомца, допустим, добермана, когти подстричь? Определенно, будь он лет на десять моложе. Внушительный рост, интересное лицо с остро вытянутым подбородком и открытый высокий лоб вполне могли задержать на себе ее внимание. Вот только глаза подводили его. Это не был разделывающий взгляд мясника, или прикидывающий — маньяка. Он смотрел равнодушно, сквозь, будто через пустое место или стекло, и от этого становилось очень не по себе. С другой стороны, ведь тогда, ночью в фургоне, он внял ее молчаливой просьбе, остался рядом и даже "должок" за это не стребовал до сих пор. Она благодарна за это? Благодарна. Вот и пусть это прекрасное чувство поможет ей смотреть на него без содрогания. Кажется, расчетливый разум, которым сестра вечно попрекала ее, немного отошел от стрессового удара. Успокоился, обвыкся, притерпелся к ситуации, раз уж она нашла в себе силы подойти к вопросу безопасности с такой холодной рассудительностью. В действительности Абруцци будет лучшим выбором: слишком взрослый, чтобы поддаваться сиюминутным эмоциям, он сдержан, внимателен, а главное — слово его имеет вес почти наравне с Барроузом. Но как подступиться к нему? Бросать долгие томные взгляды она ни за что не решится — другие заметят, а ей бы не хотелось показывать кому-то кроме Джона Абруцци, что она "готова идти на контакт". Да и не сработает это, ведь он в ее сторону и не глядит совсем. На мысль ее натолкнула солонка за обедом. Овощи-то она и так посолила, но Джон добавил еще. И перца сверху. За ужином ему добавлять уже ничего не пришлось: Лиз приправила еду по его вкусу. Сытый мужчина — добрый мужчина. После отрыжки Дэвидса, ухмылки Пакетика, двойного "спасибо" от Сукре и Барроуза, она удостоилась его довольного кивка. Кто он? Сицилиец? Или просто любитель острых вкусовых ощущений? Разложенная по тарелкам еда стала подаваться иначе. Сначала Барроузу, их негласному лидеру, признавая старшинство, потом Джону Абруцци и далее в произвольном порядке. Замечал он это или нет, оставалось загадкой. Не отличаясь особой болтливостью, он однажды в разговоре с приятелями расхваливал кофе, который пил на своей родине. Стало ясно, что растворимый, тот, что пили остальные, он и пробовать не станет. И Лиз стала молоть и варить кофе. На всех, ничего тут не поделаешь, но крепкий — по его вкусу. Сама она таким наслаждаться не могла и предпочитала чай. От нечего делать наливаться им можно было до бесконечности. Она-то хоть готовкой могла себя развлечь, остальные — изнывали от скуки. Мужчины играли в карты или кости, или метали в стену кухонные ножи. Или спали. Читать тут, кроме рассыпающейся, покореженной от сырости Библии, было нечего. Сукре смастерил шашки и иногда приглашал ее на партию. Со стороны все это могло показаться милой провинциальной идиллией, если бы ее все время не сторожили. Если бы не провожали каждый раз унизительно до туалета. Если бы кто-то постоянно не поглядывал в окна. Дом стоял, до краев наполненный напряженным ожиданием, из-за чего мужчины временами цапались, словно коты в мешке. От нечего делать Бэгвелл и Дэвидс развлекали себя постоянными острыми подколками в ее сторону. Последний еще добавлял индивидуальной перчинки, открыто демонстрируя недвусмысленное желание уединиться с Лиз. Весьма настойчивый мужчина, он заставлял ее все время быть настороже, по-настоящему расслаблялась Лиз, только когда он спал.***
За три дня, проведенные в постоянном напряжении, от нее цветочками пахнуть, увы, не начало. И если еще вчера это только радовало — а ну как побрезгуют преступники прикасаться к такой вонючке, — на нынешний день было уже неактуально, раз решила сблизиться с одним из них. Хорошо, что у нее имелся запасной комбинезон, пусть и пару раз надетый на чужие задницы, но все же куда более свежий, чем тот, что сейчас на ней. Запершись в фургоне под надзором Сукре, Лиз кое-как обмылась в тазике, с удовольствием смывая с себя пот, страх и грязь налипшую за последние дни. Выстирала белье и футболку. Грубая ткань формы неприятно натирала грудь, но ради чистоты стоило потерпеть — к утру ее одежда высохнет. Перебирая влажные волосы, Лиз просушивала их возле плиты: вечером газ включали на полную, чтобы немного прогреть дом перед сном. Любимым временем Лиз стал промежуток от полуночи до трех, когда основная мужская масса вырубалась и можно было не дергаться, подумать, вспомнить свою маленькую квартирку, облезлого ворчливого Оладью. Пожалеть себя. В это же время всегда дежурил Абруцци — того мучала бессоница и первую часть ночи он без возражений брал на себя. Спокойствие, с которым он полулежал на продавленном диване, было обманчивым, сонно прикрытые глаза все равно все видели, замечали каждую мелочь. Отойдя от окна, Лиз села почти рядом. Настала пора действовать более прямо. Дав себе немного времени для моральной подготовки, протянула руку и осторожно вложила ее в широкую ладонь. Вся настороженно замерла в ожидании реакции. Он даже головы не повернул, но теплые пальцы дрогнули, медленно объяли узкую кисть. Вспомнив, что под комбинезоном у нее ничего нет, а значит все закончится на несколько секунд быстрее, Лиз тихо выдохнула, заставила себя расслабиться, но тут же забеспокоилась: его пальцы сжались сильнее. И еще сильнее. Теперь это перестало быть похоже даже на грубоватую ласку. Хватка все усиливалась, кисть пронзила острая боль. Сцепив зубы, Лиз неловко попыталась высвободиться и едва не закричала в голос — казалось пальцы попали в каменные жернова. Абруцци вдруг с силой дернул ее на себя, так, что плечо едва не вылетело из сустава. От боли она приглушенно вскрикнула. Совсем близко оказалось его лицо, его тяжелые веки, будто красным карандашом подведенные бессонницей. От пустого взгляда Лиз мгновенно поплохело. — Ты думаешь, я не такой как они, девочка? Ты думаешь, я лучше психованного Бэгвелла? Лучше озабоченного Дэвидса? Почти не слыша его от боли, она жалобно заскулила: — Пустите, вы мне пальцы сломаете... Он обхватил ее под затылок свободной ладонью, грубо притянул ближе, вжимая грудью в тонкую футболку. В животе тошнотворно захолодело, Лиз инстинктивно зажмурилась. Одно дело — втихаря гордиться своей смелостью добровольно пойти на такое, и совсем другое — чувствовать, что он может сделать с ней все что захочет вне зависимости от ее глупых планов. Она попыталась отодвинуться, но и пошевелиться не смогла, словно капканом обездвиженная сильными руками. Почти касаясь губами ее губ, Абруцци прошептал: — Бесплатный совет: если тебе нужна защита, попробуй подъехать к Барроузу. Уверен, все твои уловки он примет за чистую монету. А от остальных держись-ка подальше. Поверь, так будет лучше для тебя. Я больше двух лет жены не видел, другие тоже женским вниманием не обласканы, — зажав в пальцах ее волосы, Абруцци заставил вывернуть голову в сторону, жесткая щетина царапнула щеку. Возле уха он глубоко втянул в себя воздух, задевая мочку носом, обжег выдохом. — Мы чувствуем тебя, девочка, от этого все тут на взводе. Как бы плохого чего не вышло... Резко столкнув Лиз с себя прямо на пол, он тряхнул рукой, избавляясь от выдранных, налипших на ладонь волос. Стараясь всхлипывать как можно тише, она забилась в другой конец дивана, сжалась дрожащим комком, баюкая покалеченную конечность. Одной силой воли заставила себя сидеть на месте, не сбегать в обманчивое уединение кухни. Уйти сразу — признать свой провал. Так же как и последовать его совету. Чтобы Джон Абруцци окончательно ей поверил, нужно гнуть свое. Ее выбор должен быть тверд, неизменен, очевиден. Суставы пальцев неприятно пульсировали, но боль уже затихала. А поначалу казалось — кости раздроблены. Внутри росла обида: она ему угодить пыталась, а он... Лиз постаралась тут же задавить ее — любые чувства сейчас могут лишь помешать. Начни она дуться или шарахаться еще и от Абруцци, окончательно сойдет с ума. Ей просто необходимо хотя бы ложное обещание защиты, хоть маленький намек на безопасность. Она так и уснула, сидя спиной к своему обидчику, вжавшись носом в пыльную клетчатую обивку дивана в обнимку с измученной рукой. А утром расчесала пальцами волосы, собрала в высокий хвост и приструнила ободком недостаточно отросшую для резинки челку. Пусть лицо будет открытым. Она не уродина — по крайней мере раньше считалось, что на нее приятно смотреть. Сейчас, конечно, внешний вид слегка портил затравленный взгляд и темные круги под глазами от чуткого, вполглаза, сна, но, будем считать, что это такая изюминка образа. Чувствуя себя намного лучше и увереннее в чистой, пахнущей мылом одежде, Лиз все же рискнула спустить до ремня верхнюю часть комбинезона, завязала рукава на талии. Простая серая футболка поинтереснее мешковатой формы. Тарелки раздавала в той же последовательности, показывая, что ночная сцена ничуть не повлияла на ее отношение. А за обедом получила неожиданный комплимент. Точнее, не совсем комплимент. Просто Барроуз похвалил ее скромную стряпню, а Ти-Бэг — этот, конечно, удержаться не смог — ковыряя зубочисткой во рту, проворчал: — Да, вкусно, только, как обычно, пересолено. — Нормально посолено, — вдруг сказал Абруцци. — В самый раз.