Без шансов

      Антон совершенно не рассчитывал провести пятничный вечер, заливая горе обжигающим горло виски, бутылка с которым неожиданно нашлась в загородном доме у совершенно непьющего Серёжи. Впрочем, парню было всё равно, откуда взялся алкоголь, даже было неважно то, что пил его в одиночку, раз за разом хлеща без закуски янтарную жидкость, пока армавирец молча сидел напротив и неотрывно наблюдал за происходящим. «Поедем ко мне» - последняя фраза, которая была произнесена вслух перед повисшей тишиной, и Матвиенко сказал её в повелительном тоне, то есть не принял бы никакой отказ, хотя сопротивления не встретил. В иных обстоятельствах Шастун бы радостно потёр руками и приготовился к безудержному веселью в гостях у друга после окончания рабочей недели, но не в этот раз. Младший импровизатор не помнил, как согласился, как сел вместе в машину Сергея и как они оба доехали до домика в Подмосковье. Но в русоволосой голове чётко отпечаталась мёртвая тишина, сохранявшаяся между ними уже который час. Антон не знал, как нарушить молчанку, не знал, что и как сказать. А что должен говорить человек, в жизни которого появились предатели, причём совсем не умышленные предатели? Они не желали зла Шастуну, он точно знал, однако разрушили мечты и надежды парня, пусть и случайно. Совершенно случайно, но и не внезапно, как удар ножом в спину. Тоша чувствовал концентрированный гнев Матвиенко буквально в каждом тяжёлом вдохе и выдохе мужчины, но причину возникновения ярости не стал выпытывать. Было и так ясно - виноваты всё те же двое. Близкие коллеги, друзья, партнёры по сцене, почти семья. Красота и ум команды "Импровизации". Арсений и Дима. Антон не знал, сможет ли смотреть теперь им обоим в глаза и вести себя так, будто ничего не произошло. Особенно в глаза Позова. Парень не хотел возвращаться в их снятую на двоих квартиру ни сейчас, ни завтра, ни через сто тысяч лет. У армавирца же было тихо, сухо и никакого намёка на бывшего стоматолога, а последний факт в нынешних условиях ценился выше всего остального. Вместе с этим Шастуну было слишком паршиво, чтобы переживать своё плачевное состояние в одиночестве.       Сергей не стал бы лезть к нему без спроса с лишними слащавыми речами про счастливое светлое будущее. Мужчина и сам сейчас находился не в том положении, чтобы болтать и веселиться, но, в отличие от младшего товарища, выглядел гораздо живее из-за внутренней ненависти ко всему происходящему. У Антона не оказалось даже этой последней ниточки, способной поддержать в нём мало-мальски боевой дух, осталась лишь безысходность, превратившая некогда неунывающего юнца в безвольный и бесчувственный кусок плоти, который только и мог, что поглощать виски, а в перерывах между приёмами напитка смотреть пустым взглядом на собственное отражение в переливающемся янтаре. С каждым новым глотком молодой воронежец как будто всё больше и больше погружался в эту алкогольную пучину с риском безвозвратно уйти на дно, потому как видел там отнюдь не себя, а Диму, ради которого он бы добровольно спустился в любую бездну, в ад. Впрочем, как сегодня выяснилось, такое самопожертвование никому не было нужно, и от этого осознания внутри становилось ещё хуже. Шастун долго вглядывался в глубину рокса, надеясь увидеть там родные черты лица Позова. Хоть голова от выпитого становилась немного тяжёлой, а мысли совсем - капельку туманными, образ бывшего стоматолога казался ярким и чётким, близким и таким далёким одновременно. Всего лишь призрак. - Оставь это, - неожиданно прогремевший приказ Матвиенко разрезал тишину и заставил ладонь Антона чуть вздрогнуть перед стаканом, - уже достаточно. - Ты же сам мне поставил, - почти по-детски огрызнулся собеседник. - Я не дам тебе утонуть в этом, - чуть мягче произнёс армавирец, а затем забрал стакан и бутылку со стола, - понял? - Надо же было отметить счастливое воссоединение Арсения и Димы, - пролепетал парень, совершенно безрадостно улыбаясь, - это же такая радость. Радость, из-за которой ты всё это время был злой как Цербер, а я готов просто сдохнуть. - Я больше не буду пользоваться гримёрной после сегодняшнего, - процедил сквозь зубы Сергей, - буду переодеваться в коридоре, на улице, хоть в преисподней у Сатаны, но только не там с ними. - Это уже ничего не изменит. Уже всё случилось, ведь так? И мы сами хотели, чтобы Дима и Арс… - Мы хотели, чтобы они помирились, чёрт бы их подрал, а не то, что они устроили там в гримёрке!       Эта история началась две недели назад, во время съёмок очередного выпуска "Импровизации", когда обнаружилось, что Дмитрий заметно охладел к Арсению, и произошло это без видимой на то причины. Если с Шастуном Позов был по-прежнему приветливым и заботливым, а с Матвиенко - ехидно-дружелюбным, то на Попова мужчина обращал хоть какое-то внимание только во время тренировочных разогревов и совместных выступлений. Антон всегда чутко воспринимал любые изменения, происходившие с Димой, особенно те, которые отрицательно сказывались на мужчине. Внешне всё казалось нормальным, даже качество шуток не пострадало, но вне камер и сцены было видно, как бывший стоматолог всеми силами пытался оградить себя от любого физического и морального контакта с внезапно опротивевшим ему омичем, который тщетно пытался увлечь его непринуждённым разговором хотя бы во время общих бесед. Шастун знал Позова как никто другой, поэтому точно знал, что старшему воронежцу не свойственно враждовать с кем-либо, особенно открыто и без причины, но и изображать из себя обиженного тот тоже не умел ради вызова чувства вины. Антон видел, что Арсений искренне не понимал, что происходит, потому и страдал от возникшего холода в свою сторону. Попов всегда относился к бывшему стоматологу с уважением, даже слово поперёк ему не мог сказать, и вдобавок смотрел на него с каким-то едва уловимым теплом, причём такое отношение возникло с самого начала знакомства импровизаторов. Возможно, парень бы не стал слишком много думать о том, что двое взрослых людей потеряли общий язык, но это неприятное событие всё же влияло на каждого из четырёх комиков, хоть и в разной степени. С каждым днём Позов становился всё более агрессивным, Сеня – понурым, а Серёжа – напряжённым, и как раз из-за последнего Антон не мог притворяться, будто ничего не происходит. Если уж Матвиенко серьёзно переживал, то дело без сомнений пахло керосином. Шастун, конечно, прекрасно понимал, что холодную войну поддерживал именно Дима, поскольку именно он в упор игнорировал омича, разве что не притворялся, что совсем того не слышал при прямом обращении, но и в таких случаях отвечал неохотно, лишь бы Арсений отстал и вновь переключился на Сергея или же младшего коллегу. Молодой воронежец думал о том, что Дмитрий не мог так вести себя с человеком без веских на то оснований. Однако эти основания могли появиться только при одном условии – этот самый человек умудрился серьёзно пошатнуть душевное равновесие бывшего стоматолога, то есть совершить, по мнению Шастуна, невозможное.       В первые несколько дней Антон притворялся, будто ничего не происходит, и не выпытывал у Димы причину не слишком дружелюбного поведения, которого удостоился Попов. Позов прослыл тем человеком, у которого бесполезно что-либо спрашивать о личных переживаниях, только если тот сам не захочет рассказать, а происходило это нечасто и далеко не со всеми. Младший импровизатор был, возможно, единственным, кому тот доверял в той мере, чтобы делиться внутренними переживаниями или хотя бы не пытаться слишком тщательно их скрывать. Хотя Тоша за время их тесного сотрудничества выучил язык тела близкого друга слишком хорошо, и обмануть юного комика напускным равнодушием уже не представлялось возможным. Натянутая холодная улыбка, беспокойный взгляд карих глаз сквозь очки и голос с незаметным для всех вокруг, кроме парня, напряжением – всё это проявлялось в обществе Попова. Неважно, насколько хорошо мужчины отыгрывали номера на сцене, подлинное актёрское мастерство обоих проявлялось именно после команды об остановке съёмки «Импровизации» Паши Воли. Антон мог поклясться чем угодно – Дима игнорировал Арсения специально. Причём даже разговоры о Попове пресекал на корню, специально переводя тему разговора в любую другую степь, а Шастун не настаивал, хоть и очень хотел понять, что же произошло между ними. Дело было не только в том, что команда могла просто-напросто развалиться без шанса на реабилитацию, и тогда любимому шоу придёт печальный конец. И не только в Сене, который становился с каждым днём всё более и более молчаливым, и это совсем не радовало, хотя в прошлом даже у Матвиенко проскальзывали иногда шальные мысли о том, как омич однажды перестанет страдать от словесного недержания. Но не таким образом. Совсем нет, никто не желал этого настолько сильно, чтобы Арсений ощущал себя брошенным котёнком из-за Дмитрия. Несомненно, Шастуна беспокоила судьба коллектива и Попова, но всё же центром всего для него всегда был, есть и будет Позов, точно также как Попов – для Сергея. Всего-то за годы, проведённые совместно в съёмных квартирах разных городов, возникла привязанность совсем другого, более глубокого уровня, охватывающего гораздо больше обыкновенной дружбы лучших друзей.       Именно поэтому Антон замечал, как состояние Димы, вопреки внешнему стоическому спокойствию старшего воронежца, стремительно ухудшалось. Если на съёмочной площадке мужчина ходил сдержанно сердитым, лишь изредка притворяясь обычным, то наедине с младшим товарищем становился просто мёртвым, как камень. Он мог улыбаться, даже смеяться, но Шастун чувствовал всю фальшь этих проявлений поверхностной радости. Позов сам по себе пропитался фальшивостью – она защищала его от лишних расспросов посторонних. Вот только Антон не был посторонним, и он жил круглыми сутками вместе с медленно умирающим человеком, и парень умирал вместе с ним. Если до ситуации с Арсением Дмитрий со всей страстью обожал футбол, то теперь он будто смотрел матчи любимой команды по привычке или потому что младший воронежец заставил это делать. Никаких эмоциональных возгласов при очередном забитом голе, никакого живого интереса и никакого искреннего желания болеть за свой «Спартак». Не помогала даже напускная эйфория сидящего рядом зеленоглазого друга, пробовавшего проявлять двойную энергию, чтобы хоть как-то заразить Позова энтузиазмом. Это не помогало, да и не могло помочь, ведь энтузиазм вскоре тоже стал ненастоящим, пусть поначалу и искрился. Дима ходил на товарищеские матчи, чтобы размяться, но и там он едва ли мог похвастаться приподнятым настроением. Когда-то Шастун намеренно устраивал с ним дружеские соревнования, в которых чаще проигрывал, потому что мужчина при кажущейся медлительности и неуклюжести отлично бегал и владел мячом. Но Дмитрий больше не хотел показывать свою физическую форму, он лишь отыгрывал матч, совершенно без наслаждения и какой-либо вовлечённости, и кроме Антона никто этого не понимал. Младший импровизатор знал, что его близкий друг благодаря своему желанию не ударить в грязь лицом выполнял свои обязанности как можно лучше вне зависимости от ситуации. Если требовался опытный футболист – Дима будет им. Если требовался комик-профессионал – Дима будет им. Если требовался убирающий и готовящий сожитель – Дима тоже будем им. Воронежец в очках справлялся со всеми поставленными задачами, невзирая на своё состояние, поскольку подавляющему большинству людей было бы наплевать на то, что у него творится на душе, а на результат – нет.       Даже кофе у Димы стал совсем не таким. Шастун помнил давнее заявление мужчины о том, что при варке этот напиток впитывает в себя эмоции и чувства готовящего. Антон никогда не любил кофе, но ради Позова полюбил, причём именно его личного приготовления. Чужой пил редко и только за компанию. Серёжа с Арсением всегда были рьяными фанатами чая, поэтому парень только сильнее вцепился в своё намерение прослыть именно кофейной душой, хотя подлинно ей являлся лишь бывший стоматолог. Впрочем, Антону в какой-то момент действительно стал нравиться именно этот вид утренней бодрости, особенно тогда, когда вкусовые рецепторы приучились к вкусу кофе со сливками и сахаром. Однако после возникновения конфликта с Поповым вкус напитка, сваренного Дмитрием, заметно поменялся. Шастун ощущал некую пресность и совсем неблагородную горечь, хотя точно знал – пакет с зёрнами остался всё тем же, что и был раньше, а кофемолка работала исправно. Даже самые жирные сливки не сильно спасали положение. Антон почему-то был уверен, что Позов не ощущал привкус своего же напитка, поскольку тот пил его без всякого предвкушения и жажды. Казалось, ещё немного и он будет брать растворимый из автомата, хотя раньше смотрел на подобные продукты с едва скрываемым презрением. Младший воронежец во время съёмочных обеденных перерывов иногда бегал в кофейню неподалёку, чтобы принести своему гурману ароматный кофе вместе с вкусным пирожным, и раньше Дима искренне радовался такому жесту. А сейчас быстро улыбался, благодарил, хлопал друга по плечу, после чего съедал принесённое, чтобы не обидеть. Больше всего Шастун не хотел наблюдать за тем, как Дмитрий притворялся прежним, делая постоянно унизительные для себя и для других одолжения, почти как робот, выполняющий приказы. Он терпел, молчал и строил из себя каменного истукана, мучая этим и себя, и других. Даже совместные обеды превратились в какую-то извращённую форму пытки, когда всем четверым было совершенно не до еды, пусть ни у кого из них не было ни крохи во рту уже на протяжении пяти часов. Если бы не отеческий контроль Павла Воли, то ребята точно не притрагивались бы к своим тарелкам. Антон считал, что лучше бы Дима разозлился по-настоящему, так, чтобы вокруг летали искры и молнии, а не аура мёртвой души, чтобы бывший стоматолог наконец-то выразил всё своё недовольство хоть кому-нибудь, лишь бы это помогло ему ожить. Позов, конечно, был страшен в гневе, но ещё страшнее его гипотетическая моральная кончина, поскольку она в отличие от ярости обладала почти непоколебимым постоянством. Хотя гораздо лучшим поступком всё ещё являлось примирение. Младший импровизатор был готов заплатить любую цену, лишь бы оно случилось. Абсолютно, как ему казалось, любую цену. Ради возможности вновь видеть Диму по-настоящему живым и довольным, ради вновь капельку болтливого, зато жизнерадостного Арсения. Всё, ради того, чтобы прекратился этот двухнедельный ад.       Для Шастуна свойство мыслей материализоваться всегда казалось выдумкой, очередной громкой фразой из какой-нибудь книги о саморазвитии и личностном тренинге. Однако под конец второй недели в пятницу «мечта» Антона всё-таки сбылась, причём это случилось посреди площадочной столовой, когда Павел Воля объявил о конце съёмочной деятельности, хотя расходиться запретил. Ведущий обещал похлопотать об их участии в каком-то особом проекте как раз после обеда, поэтому не отпустил ребят. Участники «Импровизации» послушно кивнули и отправились на заслуженный обед. Пока Дмитрий нёс стакан с апельсиновым соком для младшего товарища к общему столу, Арсений, намеренный ухватить для себя и Серёжи по порции оливье, случайно столкнулся с мужчиной. По этой причине львиная доля напитка оказалась на рубашке Позова, из-за чего ткань покрылась оранжевым пятном. Для таких случаев в гримёрных лежали запасные комплекты одежды на каждого импровизатора, чтобы не прерывать процесс съёмок несмотря ни на что. Волноваться было не о чем. Антон ожидал, что Дима прошипит какое-нибудь ругательство и молча уйдёт переодеваться. Вот только всё пошло совсем не по плану. Бывший стоматолог впервые за всё это время посмотрел на Попова так, словно задумал съесть того живьём. Карие глаза стали бешеными, а рот на мгновение скривился в грозном оскале. - Ты совсем охренел? – почти громко сказал пострадавший, не желая привлекать внимание остальных обедающих вокруг. - Дим, прости, я не специально, - в голосе омича чувствовалось настоящее раскаяние и сожаление, но это только сильнее разозлило мужчину. - А ты всегда не специально! Не специальный придурок, который портит мне жизнь. - Я всё исправлю. - Да пошёл ты в задницу, фиксик недоделанный, - с этими словами Дмитрий удалился восвояси в сторону выхода, - идиот.       Антон не знал, как реагировать на происходящее. Он одновременно был вне себя от радости, что Дима впервые за много дней не стал притворяться, будто Сени не существовало, но и был страх, что ещё немного и старший импровизатор получил бы кулаком в нос. Тогда Серёжа точно бы полез защищать Попова тоже с кулаками, а это точно бы не кончилось чем-то хорошим. Матвиенко и сам находился не в лучшем расположении духа после случившейся сцены. Зато Арсений на удивление не казался напуганным, а скорее озадаченным, будто он решал какую-то математическую головоломку в уме. Пару минут оставшаяся троица сидела молча, не зная, как и о чём говорить, но это продлилось недолго. - Я пойду к нему, - неожиданно твёрдо сказал Попов, вставая из-за стола. - Не смей, Арс, - Сергей схватил друга за руку, - он неадекватен сейчас. - Но я хочу, Серёж. Ты это прекрасно знаешь.       Омич выскользнул из хватки армавирца и, бросив напоследок кивок Антону, направился туда же, куда предположительно ушёл Дмитрий. Шастун видел, что Матвиенко сдерживал недовольный рык. Парень отчасти понимал товарища, поскольку Позов сейчас был бомбой замедленного действия. Убить не убьёт, но и сочиться нежностью тоже не будет. Однако внутри всё же теплилась надежда на их примирение. Арсений, возможно, поэтому и пошёл к разозлившемуся коллеге на свой страх и риск, поскольку сам хотел покончить с этой нелепой прохладой в их отношениях. Случись это в первый год знакомства, то было бы не так больно, но не сейчас, когда почти пять лет за плечами. И судя по последним сказанным им словам, эта проблема сильно мучила старшего импровизатора. В конце концов, именно на него был направлен «ледяной душ» от человека, которого тот никогда бы не оскорбил, по крайней мере, специально. Антон был уверен в этом, да и Серёжа пару раз недовольно намекал, что его лучший друг только и думает, что о Диме и его внезапной ненависти, словно больше ничего на свете не существовало. Шастун только и мог, что печально улыбаться и пожимать плечами, поскольку и сам почти не мог думать ни о чём другом. В конце концов, постоянно думать о Позове для парня было в порядке вещей. Парень надеялся, что вот-вот обе конфликтующие стороны всё обсудят и вернутся к ним с Сергеем целыми, невредимыми и помирившимися. Однако эта надежда таяла на глазах, потому как ни через десять, ни через пятнадцать минут в столовую так никто и не пришёл, а армавирец, казалось, с каждой секундой становился всё более нервным и без перерыва ёрзал на стуле. Впрочем, сам Антон тоже потерял усидчивость. Даже при всём своём оптимистичном взгляде на жизнь, он сомневался в счастливом исходе, а неизвестность в таком положении ощущалась хуже, нежели предположительное обострение ситуации.       Шастун поддержал наконец-то озвученную идею Матвиенко о том, чтобы самим отыскать Попова и Позова, хоть и не обладал и сотой долей энергичности, какая была у мужчины. Видимо, Сергей готовился к тому, что придётся растаскивать товарищей силой, и шагал чуть быстрее парня. Антон всё ещё думал о том, как же было бы замечательно, если бы сегодня удалось всей четвёркой повеселиться где-нибудь, отдав всю напряжённость и все обиды на растерзание весёлому пятничному вечеру. Он хотел верить, что и Дима хотел этого не меньше, а только притворялся незаинтересованным ни в чём. Эти мысли заставляли идти вперёд, хотя какое-то непонятное и неприятное чувство не давало Шастуну покой. Тот старательно прислушивался к звукам в пустом коридоре, отвлекаясь от топота и пыхтения Серёжи. Никаких криков и глухих ударов. Конечно, в здании «Главкино» звукоизоляция была не самой ужасной, но всё же далеко не идеальной. Дверь в гримёрку оказалась чуть приоткрытой, и из этой щели было слышно только тишину. Антон увидел, как Матвиенко напрягся ещё больше и остановился за пару шагов до пункта назначения. Армавирец мягко остановил парня своей рукой и шёпотом предложил подкрасться. Сначала младший импровизатор не понял смысл этой задумки, а потом до него дошло – это мера предосторожности. В гримёрке сейчас могло произойти всё, что угодно, поэтому стоило перестраховаться, а то ненароком можно было попасться под горячую руку кого-нибудь из двоих конфликтующих, хотя надежда на вид беседующих по душам импровизаторов не давала полностью погрузиться в страшные мысли о насилии. К увиденному зрелищу Шастун точно не был готов. Будь там кровь или разбросанные кишки, то, возможно, это показалось бы парню приемлемым по сравнению с тем, что действительно предстало перед их с Серёжей глазами. И даже сейчас, когда прошло уже несколько часов после этого злополучного подглядывания, Антону до сих пор не верилось в реальность случившегося, но оно осталось выжженным клеймом в сознании, от которого теперь могла избавить только лоботомия. Возможно, если бы дверь скрипнула хоть немножко, то всё бы обошлось, но нет. Даже раскрытие щели не спасло, поскольку ничем не прервало происходящее, явно не предназначавшееся для посторонних глаз. - Они целовались, - безжизненно произнёс Шастун, глядя сквозь сидящего напротив Матвиенко. - Но почему, Шаст? С фига ли они сосались? – воскликнул в сердцах Сергей, понимая, что ответ на этот вопрос уже давно присутствовал, - Ладно, эти двое потом рассказали нам про свою тайную, сука, взаимную любовь! Но это же полный бред! - Бред, - Антон едко усмехнулся, а затем невесело расхохотался, - бред, Серый! Полнейший! Но не это! - Тох? - Шесть лет, понимаешь, псу под одно место. Я думал, что знаю Диму. А потом он целуется с Арсением Сергеевичем после двух недель грёбанного бойкота! – парень вскочил из-за стола и снова взял оставленную бутылку с виски, а потом сделал пару больших глотков из горла. - Ты отрубишься сейчас, - проворчал армавирец, просверлив собеседника глазами. - Зато забуду. Всё забуду, - пьяно промычал младший импровизатор, - ты даже не представляешь… Какая это боль… - Думаешь, что вылаканный до дна вискарь что-то исправит? Или завтрашнее похмелье? Я, может, лучше тебя понимаю, что Дима с Арсом – это, мягко говоря, удар ниже пояса, но всё же твоя отключка ничего не решит. - Да что ты лучше понимаешь? – закричал на друга Антон, ощущая, как по чуть онемевшим щекам покатились слёзы. - Это ты с Воронежа был влюблён в Димку?! Это ты смотрел сегодня, как твоего любимого лапал кто-то другой?! Я! Понятно тебе?! - Что? – лицо Матвиенко застыло в полнейшем изумлении. - Не ожидал? Вот и я не ожидал, что мне свинью подкинут те двое, за кого я жизнь был готов отдать, - горько усмехнулся парень, шмыгая носом. - Ты это сейчас серьёзно? – Сергей медленно подошёл к коллеге и заглянул в заплаканные зелёные глаза, - Тох? - Нет, блин, я шучу, сука! Видишь как мне весело?! Мне и в гримёрке было пипец как весело из-за того, что мой Димочка долбился в дёсны с грёбанным Арсением Сергеевичем!       Антон мог бы ещё долго кричать от душевной боли, несмотря на возникшее першение в горле. Голова была одурманена не столько от выпитого спиртного, сколько от застывшей сцены в мозгу, в которой Позов и Попов запойно целовались так, словно в последний раз, хотя по словам их обоих всё это произошло в первый раз. Парень не мог забыть то, с каким упоением Дмитрий наслаждался губами старшего импровизатора, позволяя тому гулять руками по своему телу, покрытому всё той же облитой рубашкой, но уже расстёгнутой до конца. А как пылко бывший стоматолог одной рукой зарылся в ранее уложенную шевелюру Сени, прижимая чужую голову к себе, а другой рукой собственнически гулял по спине под чужой облегающей футболкой, подняв ту до неприличия высоко! Если бы не шок, то Шастун бы разразился слезами, такими же горькими как и сейчас, в доме армавирца, но прямо в гримёрной, у сидения, на котором всех четверых причёсывали и пудрили перед съёмками. Обычно на таком кресле еле помещался один человек, не испытывая чувства дискомфорта, но Арсений весьма удачно расположился на коленях Димы, откинувшегося на спинку предмета мебели. На коленях того самого Димы, для которого простор и соблюдение границ личного пространства вне камер на площадке были священными, как полагал когда-то Антон. Парень в те проклятые первые секунды подглядываний вместе с Серёжей совсем ничего не ощущал и не чувствовал, будто всё его нутро выжгли до основания.       Позов и Попов не стали притворяться, будто Шастун и Матвиенко увидели совсем не то, что действительно увидели. Все четверо были достаточно зрелыми, чтобы правильно понять случившееся, тем более что импровизаторы, пойманные на горячем, честно признались во всём. Дмитрий объяснил, как он долгое время не мог признаться сначала самому себе, а потом и Сене о своей сильнейшей симпатии к нему, а в последние две недели стало особенно невыносимо держать влюблённость в узде. Стоматолог думал, что своим сварливым характером оттолкнёт омича, их отношения испортятся и всё – никакой влюблённости. Ушла бы, как сон поутру, но пролитый сок всё решил, словно знак судьбы, которая для Димы всегда была пустым звуком. Антон слушал всё это, смотрел на немного смущённые, зато счастливые лица этих двоих, и на протяжении двадцати минут, пока длился короткий пересказ событий, невидимых для него и Сергея, не мог произнести ни одного слова. Все фразы, произнесённые Арсением, парень пропустил мимо ушей, будто те не говорились вовсе. Они не были важны тогда, да и сейчас почти ничего не значили. Шастун получил то, что хотел – двух близких людей, наконец помирившихся. Вот только цена оказалась непомерной. У него отняли сердце, душу и все надежды, которые так холил и лелеял младший импровизатор. Антон на протяжении многих лет думал, будто Дмитрий когда-нибудь будет с ним. И вот «его» Дима уже принадлежал другому. «А как же я?» - мог бы воскликнуть юноша тогда, в гримёрной, но не сделал этого. Теперь же он, захлёбываясь в собственных слезах, шептал это Сергею, заботливо отводящему страдальца на мягкий диван в гостиной. Воронежец хотел бы вернуться в то состояние, когда эмоции были атрофированы из-за шокового состояния. Возможно, оно прошло бы гораздо раньше, ещё в «Главкино», будь какие-нибудь ещё съёмки, на которых пришлось бы взять себя в руки. Но как назло Паша сказал, что ему нужен только Дмитрий для интервью, а все остальные могли быть свободны. Шастун даже не думал о возвращении в их общую квартиру. Он ни о чём не думал тогда, а лишь кивал и механически улыбался, не зная, что делать и куда идти. За него тогда решил Матвиенко, как и решил сейчас, когда загудел смартфон парня, поэтому взял трубку вместо владельца. Впрочем, Антон не был против, поскольку лучшего варианта у него не нашлось. Серёжа едва убедил Позова не приезжать к ним сюда, придав своему голосу наигранную беспечность. Однако все радостные нотки исчезли сразу после завершения разговора по мобильнику. - Так ты, получается, всё это время любил Диму? – серьёзным тоном спросил армавирец, когда всхлипывания и слёзы парня полностью утихли. - В смысле не как брата или друга. - Я его люблю всеми любовями, - после недолгой паузы промычал Антон, - всеми-всеми. - А раньше ты был ну… по мальчикам? - Не-а. Раньше как-то с девчонками всегда всё получалось, а потом… Потом появился Поз. - Который тоже, как оказалось, любит мужиков, - горько усмехнулся Сергей, почесав затылок. - Осуждаешь? - Нисколько. И всё же, как ты понял, что испытываешь к нему те самые чувства? - Когда мне захотелось, чтобы у Димы была зависимость от моих поцелуев, как от никотина. Знаешь, я тогда просто пялился на его губы, как идиот, мечтая о том, чтобы выхватить сигарету их рук и поцеловать так, чтобы язык... - Только без подробностей про язык и прочую дребедень, - Матвиенко прервал друга, когда увидел у того двусмысленное выражение лица, - я понял. - Мы с Димой столько пережили вместе. КВН в моём институте, «Спорный вопрос» и первые пробы на крупных каналах… И он всегда был такой добрый, умный, заботливый… - Короче, мужчина твоей мечты. - Именно. Ну что я могу поделать, если прикипел к… - К всезнайке-пухляшу, который своим спокойствием иногда бесит больше, чем Арс – своей болтовнёй, - на одном дыхании выпалил Матвиенко, - уж прости, но говорю как есть. - Серый, а ты сам часом не влюбился в Диму? – хоть Антон улыбался, но его взгляд был каменным. - А то я ж до сих пор не знаю, чего ты сам взбесился сегодня. - Шаст, с ума-то не сходи. Не нужен мне твой Позов. У меня своя заноза в деликатном месте, - Серёжа глубоко вздохнул, но не стал развивать мысль дальше, а только усмехнулся, - правду говорят, что сердцу не прикажешь.       Антон сам не понимал, как он увидел в Дмитрии не только наставника и верного друга, но ещё и того, с кем бы ему хотелось быть парой. Чувства подкрались незаметно, но когда стали явными для самого парня, то стало уже слишком поздно отмахиваться от них, как от мошкары. В Воронеже Шастун постоянно искал повод, чтобы провести с мужчиной лишний час или даже минуту. Ради этого даже по-настоящему увлёкся футболом, хотя раньше играл в него только на своей игровой приставке перед телевизором. Во время съёмок всегда заселялся с Позовым в одну квартиру, хотя спал в другой комнате из-за собственной боязни обнять соседа во сне и сболтнуть что-нибудь лишнее. Впрочем, иногда, когда совсем не спалось, Антон потихоньку приходил к спящему Диме и выключал у того свет, если бывший стоматолог заснул за чтением очередной слишком умной для простых смертных книжкой. Шастун когда-то считал странным, что влюблённые люди могут просто сидеть и глазеть на то, как любовь всей их жизни прозябает в царстве Морфея, порой не очень приятно сопя и храпя, однако очень быстро передумал. В его жизни Дмитрий выступал тем человеком, которого не могло быть слишком много, поэтому любая возможность побыть с ним весьма грела душу, и Антону лелеял надежду, что он точно так же дорог мужчине, поскольку никаких конкуренток за чужое сердце на горизонте даже не мелькало. Шастун опасался того дня, когда всё же какая-нибудь женщина отнимет старшего воронежца, хотя стоматолог не горел желанием с кем-то знакомиться ни на малой родине, ни в Москве, ни в Санкт-Петербурге. Он объяснял парню, что нечестно влюблять в себя человека при гастрольном образе жизни, ведь от такого решения могут пострадать обе стороны. Зеленоглазый юноша был счастлив от такой точки зрения друга, поскольку его шансы при ней возрастали в разы. Он-то был готов следовать за любимым человеком куда угодно и ждать сколько угодно, пусть даже это было бы действительно очень трудно. Позов настолько обожал свою работу, что даже во время съёмок «Импровизации» брал на себя ведение некоторых праздников, если позволяла занятость, и Антон старался поддерживать его в этом всеми силами, иногда даже выступал вместе с ним, отнюдь не ради денег. А если не выступал, то с радостью приезжал на машине, чтобы отвезти его, уже довольного и окрылённого успехом, домой после торжества.       Ещё младший импровизатор начал курить только ради Димы, поскольку слышал от знакомых, будто для курильщика важнее компания другого курильщика, нежели некурящего, пусть и близкого друга. Парень, конечно, предпочёл бы, чтобы Позов приобрёл зависимость от их поцелуев вместо никотиновой, но было гораздо проще стоять рядом с мужчиной, болтать о жизни и затягиваться табачным дымом. Антон ловил себя на самых разных мыслях, когда наблюдал за старшим воронежцем во время перекуров. То запах сигарет внезапно показался не таким уж гадким, то вдруг Шастуну хотелось стать Диминой сигаретой, то вовсе в голове возникала навязчивая идея отобрать её у бывшего стоматолога, чтобы наконец-то узнать вкус его губ и доказать ему же, что целоваться, возможно, приятнее курения. Однако боязнь реакции Дмитрия брала верх, поэтому парень не решался сделать это, хотя с каждым годом становилось всё труднее прятать романтические чувства. Антон обожал мужчину за всё подряд, даже за то, что не очень ценил в других людях. Когда одни усмехались над не слишком атлетическим телосложением Димы, Шастун искренне умилялся его лёгкой полноте и отмечал про себя, что Позов на самом деле мог многим дать фору на футбольном поле. Когда другие считали стоматолога слишком скрытным и молчаливым для комика, парень внутренне усмехался, вспоминая, что Дима был по-настоящему весёлым и разговорчивым лишь с теми, кто того заслуживал, то есть с очень близкими людьми. Даже его лёгкая ворчливость казалась чем-то потрясающим. Младший импровизатор считал себя счастливчиком, ведь ему довелось видеть своего друга и заливисто смеющимся, и ругающимся из-за пораненного кухонным ножом пальца, и жалующимся на вечные пробки в центре города. Подавляющее большинство видели Позова лишь с рабочей стороны, где он почти не показывал свои эмоции. Даже на «Импровизации» многим зрителям тот казался образцом спокойствия, степенности, порой даже равнодушия, по сравнению с остальными участниками шоу. Для Шастуна не так уж важно было мнение остальных насчёт Димы, поскольку знал, что никто живущий в этом мире не идеален. Впрочем, для себя Антон видел бывшего стоматолога безупречным, несмотря ни на что, даже на привычку к курению.       Однако сейчас парень страдал от того, что всё ещё находился в заложниках собственных розовых очков, хотя случившееся в гримёрной должно было отрезвить. Нет, Позов по-прежнему остался самым лучшим для младшего воронежца, пусть теперь принадлежал совсем не ему. Дмитрий всегда заботился об Антоне, всячески поддерживал, даже протолкнул ещё не очень опытного и не слишком известного вчерашнего студента в «Спорный вопрос», но никогда не требовал ничего взамен. Шастун не помнил, чтобы мужчина хоть когда-нибудь по-настоящему на него злился или дразнился в шутку, как с Матвиенко. Только трепал по голове, искренне улыбался и не стеснялся проявлять почти родительскую опеку по отношению к юноше, часто называл ласково Тошей, только с ложечки не кормил, иначе бы Серёжа не дал бы им обоим житья. Он с ехидством в глазах наблюдал за тем, как бывший стоматолог чуть ли не сюсюкался с почти тридцатилетним молодым человеком. Впрочем, теперь армавирец, который был, как казалось Антону, против всяческих телячьих нежностей, и сам напоминал курицу-наседку. Принёс мягкую подушку с одеялом, чем Шастун немедленно воспользовался, а затем присел снова на диван, не отводя от собеседника взгляд уставших, но ещё горящих интересом карих глаз. Младший воронежец был искренне благодарен Сергею, но всё же сердце ныло от того, что всё это делал уже не Дима. Внутри поселились совершенно противоречивые желания – никогда больше не видеть Позова и поскорее снова оказаться рядом с ним по велению волшебной палочки. Антон хотел бы вспомнить то, как он жил раньше без каждодневных мыслей о бывшем стоматологе, как не курил, как не сходил с ума от застрявшего в носу аромата табачного дыма и парфюма Дмитрия и как не ощущал себя беспомощным мальчишкой. Шастуну было страшно даже подумать о возвращении в их съёмную квартиру, ведь как раньше уже не будет. Он по-прежнему смог бы мечтать о старшем воронежце, смотреть на него влюблённым взглядом и млеть от его каждого мимолётно брошенного взгляда или улыбки в свой адрес, но только теперь это всё будет приносить настоящую боль. Жизнь с любимым человеком, который испытывает чувства совсем к другому, под одной крышей напоминала ад, куда парень совсем не хотел попасть, тем более добровольно. - Серёж, принеси мне бутылку. - Зачем? - Я недостаточно пьян, раз ещё не вижу белых мышек, - Антон увидел замешательство на лице друга, поэтому продолжил, - ну нет у меня провалов в памяти ещё. А я хочу всё забыть, чтобы стать новым человеком. - Ага, если ты выпьешь ещё хоть одну рюмку, то завтра проснёшься Антуаном Шастаковичем, французом шастающих кровей и принцем Похмеляндии, - проворчал армавирец, чуть нервно поправляя одеяло, под которым лежал младший товарищ. - Мне нравится. Антуан Шастакович будет жить во Франции, владеть собственной винодельней и каждое утро дегустировать какое-нибудь Шато Бордо, - впервые за вечер парень по-настоящему улыбнулся, - а ещё закусывать дорогущим сыром с плесенью и этими… Как их… Экс… Эс… - Эскарго? Ты будешь есть улиток и запивать их вином, сидя на террасе, пока люди вокруг выращивают для тебя виноград. И может быть, если ты не сопьёшься, станешь сомелье. Вот только… - Это не для меня, - прошептал Шастун, глядя в потолок, - вот Арсу бы понравилось. Он же у нас ценитель всего изысканного. А я создан только для того, чтобы смешить народ и пускать слюни от Димы, потому что оказался недостойным его. - Не говори так, - Матвиенко чуть сжал ногу Антона сквозь одеяло, - это глупости. - А посмотри на меня. Двухметровый ребёнок с ушами как у Чебурашки. Я же совсем не похож на Арсения. - Это же хорошо. Нам вполне одного Попова хватает, - мужчина подмигнул младшему воронежцу, - к тому же вы оба умеете расположить к себе людей и иногда нас с Позом отодвигаете на второй план во время «Импровизации». Не удивлён, что вы быстро сдружились.       Антон теперь не знал, что думать об Арсении. Через призму разбитых розовых очков омич выглядел предателем, который украл Дмитрия у его владельца, пусть об этом никто не знал. Незнание закона не освобождает от ответственности, ведь так? Однако где-то глубоко внутри разумная часть Шастуна подсказывала ему, что этот закон выдуманный, поэтому не имел никакого смысла, особенно сейчас. Парень не хотел ненавидеть Попова и враждовать с ним, но и спокойно смотреть в его голубые глаза после увиденного в гримёрке поцелуя не сможет. Антону теперь казалось, что он не видел очевидного. Старший импровизатор изменил парня: сделал его более раскрепощённым на сцене под своим влиянием, научил не бояться небрежной щетины на собственном примере и даже вызвал лёгкую белую зависть из-за раскрывшегося таланта к созданию дизайна футболок. Рядом с Сеней всё приобретало более яркие оттенки, будто то скучная очередь в супермаркете или очередная техническая вечеринка, устроенная для укрепления командного духа. Антон доверял своему товарищу по выступлениям как самому себе, поэтому на сцене им никогда не составляло труда довести публику до желания лопнуть от смеха, поскольку артистизм Попова и смекалка Шастуна вместе могли сделать любую ситуацию забавной. Конечно, приходилось иногда терпеть бесконечный словесный фонтан Арсения, любящего скакать с одной темы разговора на другую без всякой подводки к этому. Сначала он обсуждал мужскую косметику, а уже через несколько секунд пытался отыскать смысл бытия и другие философские темы, от которых у младшего воронежца возникало желание заткнуть уши, чтобы не схватить депрессию. Только вмешательство Серёжи спасало, поскольку армавирец знал, как правильно вернуть давнего друга с небес на землю. Ещё раздражала манера Сени опаздывать, словно его внутренние часы всегда отставали на десять минут от общепринятых, и порой мужчина вёл себя словно капризная принцесса, если в столовой ему не доставался десерт или чашка с любимым сортом чая – ныл, причитал, чуть ли ногами не топал. Однако последнее случалось очень редко, поэтому с этим можно было смириться, ведь даже идеальный Арсений Сергеевич не идеален, как и все простые смертные.       Однако Попов оказывал влияние не только на младшего воронежца, а ещё и на старшего. Антон искренне не понимал, почему Позов смог поладить с Поповым. В родном городе, да и не только там бывший стоматолог держался подальше от таких людей, как омич. Раз тот не умел следить за временем, не имел никакого интереса к футболу, да ещё и был похож на неправильно английского графа со своей любовью к чаю и важностью, присущей аристократам, то и Дима точно не будет с ним дружить. Парень в самом начале знакомства мысленно готовился к тому, что придётся как-то помочь им хоть немного наладить общение, но не пришлось. Хоть Дмитрий поначалу ворчал на старшего коллегу во время перекуров и возвращения домой после репетиций, но вскоре привык к Арсению и его постоянной тяге постоянно крутиться рядом с ним. Шастуну даже казалось забавным, что Позов, который не любил лишний физический контакт с чужаками, так легко воспринимал прикосновения Попова. Во время съёмок «Импровизации» омич действительно любил под любым предлогом обнять или хотя бы поддержать стоматолога за руку, будто в тактильных ощущениях мужчина искал успокоение прямо на сцене, когда нельзя было бояться и запинаться. Впрочем, Антон и Серёжа тоже не оставались без внимания вечно ищущих тепло чужой кожи рук брюнета, но всё же Дмитрий чаще других оказывался в его ладонях. Если первое время старшего воронежца это смущало и отчасти раздражало, то потом он сам стал тянуться к коллеге, как зачарованный. Шастуну казалось, что Матвиенко это не очень нравилось, но не решался спросить почему. Парень не хотел выглядеть глупо, ведь ему могло лишь почудиться, что армавирец следил за действиями обоих мужчин как коршун и нервно сжимался во время выступлений дуэта Димы и Арсения. Самым главным для младшего импровизатора было лишь то, что все четверо хорошо сработались. Бывало даже, что Сеня и Сергей, не слишком жалующие футбол, приходили поболеть за своих воронежцев-футболистов, ввязавшихся в товарищеский матч, а потом все вместе ехали в бар, вернее Матвиенко их всех отвозил, потому что сам никогда не пил алкоголь из принципа, зато лимонад – запросто. Павел Воля не давал ребятам сильно заскучать, поэтому устраивал для них совместные мероприятия, где нужно было развлекать разношёрстный народ, и обычно такие выступления оборачивались успехом.       Антон видел, как прежний Дима понемногу уступает новому, но всё же не мог понять, с чем были связаны перемены в мужчине. Позов перестал брить голову почти под ноль, потом решил ходить не только на футбол, но и в тренажёрный зал, ради Арсения он стал ездить с ним за покупками, хотя раньше терпеть не мог торговые центры, а впоследствии и сам стал гораздо чаще закупаться модной одеждой. Всё это пришло постепенно, но когда парень очнулся, то Попова в их с Дмитрием жизни стало слишком много, а самого Шастуна мало, как и старого Димы. Если его внешние изменения почти не волновали, то поведение вызывало некоторое волнение. Казалось, Сеня общался с бывшим стоматологом без передышки, ни капельки не уставая и не давая Позову забыть о себе хоть на один день, хотя тот и не сопротивлялся как раньше. Создавалось ощущение, что они не могли существовать друг без друга, пусть внешне ничего сильно не менялось ни на репетициях, ни вне их, все общались со всеми. Однако Антону иногда хотелось отобрать у старшего воронежца телефон, прокричать о своём присутствии в такое родное вечно бледное лицо, а потом нежно обхватить его руками и поцеловать чуть сухие, но всегда алые губы. Шастун скучал по тому времени, когда они с Дмитрием были вдвоём не только физически, находясь в одной квартире, но ещё и морально. Позов не изменил своих слов и действий по отношению к парню, оставался заботливым наставником и верным другом, но почему-то со временем ему стал необходим Попов, хоть он в этом и не признавался. Если младший импровизатор предлагал куда-нибудь пойти, то Дима предлагал позвать с собой Арсения с Сергеем, не понимая, что это совсем не то, о чём мечтал Антон. А Антон всё равно соглашался, потому что не хотел выглядеть собственником, ведь в рамках дружбы, пусть и очень тесной, оправдать желание провести время наедине достаточно трудно. Даже после окончания сезона совместных съёмок Позов то и дело отвлекался на очередную публикацию Арсения в социальной сети или вовсе уезжал в Петербург в гости к Попову и Матвиенко, ничего не говоря при этом младшему воронежцу. Шастуну и не требовалось, чтобы Дмитрий отчитывался в своих действиях, учитывая, что мужчина не знал о чувствах юноши. Но всё это нервировало не на шутку, поскольку складывалось ощущение, будто Дима общался с Антоном по привычке, будто привязавшись к нему родственной любовью ещё со времён вузовского КВН, а Арсений стал глотком свежего воздуха для него. Однако парень даже не хотел думать о таком гадком предположении, ведь Позов не так часто близко пускает в свою жизнь новых людей, чтобы потом так легко забыть и переключиться на других. По крайней мере, Шастун верил в это до самого конца. Верил, что однажды Дима соскучится, поймёт, насколько для него важен зеленоглазый двухметровый влюблённый в него парнишка, а потом сам признается, что вся забота, поддержка и даже нежность были не просто помощь от старшего к младшему, а всё же из романтических чувств. Но вера разрушилась в один миг, когда Антон с Серёжей подсмотрели то, что не предназначалось для их глаз. - Дима же никак не называл Арса ласково, а меня называл. И по голове гладил. И заботился, чтобы я ел нормально. И даже в «Спорный вопрос» протолкнул после неудачного прослушивания. Это не любовь что-ли, Серый? - Любовь. - Ну вот! - Родительская, Шаст, - серьёзно проговорил Сергей, пристально глядя в глаза лежащего парня. - Нет, - Антон сердито мотнул головой, - это ты вечно дразнился, будто Поз скоро будет менять мне подгузники! И вообще мы с ним курили и выпивали вместе, а это явно не… - Антон, пойми, он заботился о тебе как о младшем брате. Он всегда смотрел на тебя именно как на этакого большого ребёнка. Помню, даже не пускал тебя зимой на улицу, пока ты все пуговицы на куртке не застегнёшь, - Матвиенко усмехнулся, а потом отвёл глаза от товарища, - но разве было в этом что-то романтическое? - А разве нет? - Тош, Димка хоть когда-нибудь говорил что-то в духе «Тош, ты лучшее, что есть в моей жизни» или не пытался как-то поцеловать? Ну, или хотя бы «люблю» произносил в твой адрес? - Нет, - сдавленно ответил Шастун, - он… Просто дружил. Всегда был рядом, но он не пытался сделать что-то двусмысленное. - Вот ты и сам понимаешь. - Но Дима очень редко показывает свои чувства. Может, он их скрывал и… - Шаст, очнись уже, - армавирец встал с дивана, чтобы потрясти парня за плечи, - Дима любит не тебя, а Арса! Они постоянно были вместе, переглядывались, болтали, ворковали, хотя даже не понимали, что всё взаимно! А мы просто два слепых дегенерата! - Серёж, - Антон схватил ладонями руки мужчины под локтями, чтобы прекратить тряску, - ты это заметил, но ничего не сказал мне? - А что я должен был сказать? «Тох, тут Дима и Арс пидорасятся. Сделай что-нибудь»? Я считал это бредом до сегодняшнего дня, но подозревал. Вот и следил за их… Поведением. - То есть ты реально следил за ними? Ну, в смысле, внимательно наблюдал. Почему? - Потому что мне не нравилось, что Димка… - Ага, всё-таки Димка виноват! Так бы сразу и сказал. Ты же его явно недолюбливаешь. - Конечно, недолюбливаю, - отрезал Матвиенко, а потом сглотнул от вида уже сердитого Антона и договорил, - потому что он отнял у меня моего Арса, как Арс отнял у тебя Поза. - Что? – глаза Шастуна округлились до предела. - Не один я сегодня охреневаю, да? – усмехнулся армавирец, - Я люблю графа Попова.