***
Когда настенные часы показали шесть вечера, Никита почувствовал, что надо решаться и действовать. Он аккуратно вытряхнул из рюкзака все свои вещи, быстро распихал их по ящикам стола, затем сложил рюкзак вдвое и, чувствуя себя довольно глупо, постучался в кабинет Ольховского. — Глеб Витальевич, можно к вам на минутку? — Заходи, Никита, — немедленно раздалось из-за двери. Перешагнув через порог, Никита очень постарался не смотреть на Ольховского — и все равно не мог не бросать на него взгляды украдкой. Удивительно, как сильно можно было соскучиться, видясь каждый день. — Я думал, ты уже домой ушел, — мягко проговорил Ольховский. — Случилось что-то? Никита собрался с силами, крепче прижал рюкзак к груди и сбивчиво выпалил: — Случилось. Помните, вы… Вы обещали выкинуть мой рюкзак в следующий раз. В глаза Ольховского мелькнуло любопытство. — Я ничего не забываю. Так что ты в связи с этим хотел? На миг зажмурившись, Никита сделал глубокий вдох и нервно облизнул губы. При необходимости он умел на ходу выдумывать убедительные глупости и даже изобретать более-менее верибельные законы, и сейчас был именно такой момент: — По сути у нас с вами имелась устная договоренность. Обещание, данное в присутствии юриста, можно считать легитимным аналогом договора и оттого подлежащим к исполнению. Поэтому убедительно прошу вас выполнить свою часть договора, а именно следующий раз. Со своей стороны готов предоставить вам свой рюкзак в полную собственность. В подтверждение своих слов Никита шагнул к столу и положил на него свой рюкзак. Тот немедленно распрямился и стал выглядеть как-то уж совсем неаккуратно; по-хорошему от него и в самом деле следовало давно избавиться. Ольховский ухмыльнулся, явно довольный этой импровизацией, и немного брезгливо взял в руки рюкзак. — Будем считать, что ты меня подловил, — Ольховский помолчал и неожиданно заметил с чувством: — Сжечь бы его, но будет вонять. — Может, выбросить в ресайкл? — осторожно предложил Никита. — Сознательный подход, — с нескрываемым ехидством протянул Ольховский. — Только не говори, что ты и пластиковые крышки для кофе не используешь. Впрочем, будь по-твоему. Собирайся, пошли по домам, на выходе как раз есть контейнер для твоего ресайкла. Никита хотел сказать, что против пластиковых крышек ничего не имеет, но это бы прозвучало как-то совсем неуклюже, и поэтому он просто кивнул и пошел за курткой.***
— Хочешь сказать что-то на прощание? — иронично поинтересовался Ольховский, стоя у контейнера для ресайкла. — Покойся с миром, — уныло сказал Никита, которому совершенно беспричинно стало жалко рюкзак. Охранник на проходной смотрел на них с искренним любопытством. — Ну, с богом, — без улыбки сказал Ольховский и запихал рюкзак в мусорку. Никита успел заметить, что глаза у него смеялись, и от этого в груди появилось привычное уже щекочущее тепло. Он ощущал его каждый раз, когда смотрел на Ольховского. Когда тот смотрел на Никиту в ответ, он не чувствовал тепла. Он чувствовал, будто проваливается в черную пропасть. — Чего ты на самом деле хотел? — спросил Ольховский, когда они вышли из бизнес-центра. — Кроме того, чтобы кто-то решительно избавил тебя от уродливого рюкзака. Какого именно следующего раза тебе нужно? Первым порывом было сказать, что ничего, кроме избавления от рюкзака, ему и не хотелось. Однако Никита вовремя вспомнил, что это был его единственный шанс, последняя зацепка, и если не сказать все сейчас, он так навсегда и застрянет в том вечере, в своих воспоминания и дурацкой, ненужной, больной какой-то любви. — Я хочу как в прошлый раз, — проговорил Никита — вернее что-то темное внутри сказало эти слова его ртом. — Ты уверен, что как в прошлый раз? — уточнил Ольховский. И снова захотелось соврать, пойти по простому пути, однако заставить себя признаться во второй раз было уже куда легче. — Нет. — Никита помотал головой. — Я хочу в спальне. По-нормальному. И до утра хочу остаться. Как будто я не просто так. — А жене чего соврешь? — равнодушно спросил Ольховский. — Скажу, что вернусь завтра, — ответил Никита. — СМС по дороге напишу. Не думаю, что ее это огорчит после… После всего. Повисло вязкое молчание. Ольховский словно бы вычислял что-то в своей голове и, закончив, сказал: — Принято. Поехали ко мне. Никита не мог подобрать нужные слова, да и не ждали их от него, похоже. Он не помнил, как они подошли к машине; в память врезалось только то, что Ольховский открыл перед ним дверь. В салоне было не холодно, но Никиту все равно знобило. — К слову сказать, ты и есть не просто так, — заметил Ольховский, сев за руль. Он говорил таким тоном, словно бы речь шла о погоде. — Ты даже не представляешь, насколько ты особенный. — Я особенный? — спросил Никита пересохшими губами. — Почему? — Ты честнее, чем остальные, — ответил Ольховский. — Гораздо честнее. И гораздо смелее. Я очень это ценю эти качества, и только поэтому ты сейчас здесь. Никита не знал, что на такое ответить. Дорога прошла в молчании.***
Квартира, в которую его привез Ольховский, напомнила Никите студенческие годы. У него был однокурсник Митя — слишком кудрявый умник с кучей братьев и сестер. Его семья жила в огромной запущенной квартире на Кропоткинской, и Никиту часто приглашали в гости. Не то чтобы им с Митей было интересно вдвоем — просто две белые вороны, задрот и провинциал, не могли не подружиться. Впрочем, приходить в гости Никите нравилось: ему казалось, что в старых стенах он начинает лучше чувствовать этот слишком шумный, странный и чужой столичный город. Время ясно дало понять, что ему все это только казалось, однако Никита умел ценить даже свои иллюзии. Разумеется, квартира у Ольховского вовсе не была запущенной, но атмосфера старой Москвы в ней все еще ощущалась. Никите здесь сразу понравилось. — У вас тут уютно, — заметил он, беззастенчиво рассматривая очень ухоженную лепнину на потолке. — Знал, что ты оценишь, — отозвался Ольховский. — Чай будешь? От этого вопроса, такого домашнего и простого, стало трудно дышать. Сглотнув, Никита помотал головой. — Хорошо, значит, без чая, — деловито произнес Ольховский и без перехода спросил: — Есть что-то, что тебе не нравится? Какие-то табу? Никита снова помотал головой и запоздало решил, что надо все же чего-то сказать: — Не знаю. В голову ничего не приходит. Ольховского словно бы не удивил этот ответ. — Тогда, я думаю, ты не станешь возражать, если я тебя поцелую? Никита не успел произнести ни слова — Ольховский слишком быстро оказался рядом, притянул его к себе и горячо поцеловал в губы. Поначалу Никита даже не ответил: он был слишком ошарашен этой внезапной близостью. Сейчас он определенно был не просто так. А может, даже и особенным. От этой мысли захотелось поцеловать в ответ, порывисто и торопливо. Ольховский — хотя теперь уже, наверное, просто Глеб — позволил ненадолго перехватить инициативу, а затем вдруг прикусил его нижнюю губу и снова заставил подчиниться своему ритму. От возбуждения застучало в ушах — а может, это был отзвук собственного тихого стона. — Вы нужны мне, Глеб Витальевич, — сбивчиво прошептал Никита через миг, переводя дыхание. — Я… Я все сделаю, если надо. Только скажите. — Тише, тише, — Глеб погладил его по голове неожиданно ласковым жестом. — Я тебя услышал. Пойдем в спальню. Ты же хотел там, правда? У Никиты хватило сил только на короткий согласный кивок. В спальне был мягкий приглушенный свет, и это было единственным, что Никита заметил. Ничего не имело значения, кроме Глеба, который на этот раз сам, не спрашивая разрешения, раздел его. — Хотите, чтобы я вас… — начал Никита, но его губы мягко накрыли указательным пальцем. — Не спеши, я сам все сделаю, — шепнул Глеб. — Твоя задача — быть послушным и сказать, если тебе что-то не нравится. Терпеть запрещено. И да, можно на «ты». От этих слов в голове окончательно стало пусто и по-хорошему темно. В мыслях пронеслось только нечто несвязное о том, как это хорошо и правильно — то, что Глеб одет, когда он сам обнажен. Простыни были холодными и скользкими, и только это удерживало от того, чтобы кончить от первого же движения пальцев внутри. Казалось, будто за тот первый раз Глеб сумел непостижимым образом изучить все реакции и чувствительные места Никиты, и действовал безошибочно, даже безжалостно. — Попроси, если хочешь, чтобы я тебя трахнул не только пальцами, — сухо проговорил Глеб, когда Никита в очередной раз захлебнулся стоном. Все слова перепутались в голове, и хватило сил только на короткое и жалкое: — П-пожалуйста. Однако Глеб не стал мучить и принял эту просьбу. Отчего-то Никита ждал, что ему скажут перевернуться на живот, но ничего подобного не произошло. Глеб смотрел на него, пока расстегивал брюки, и от этого его взгляда хотелось спрятаться и одновременно — чтобы он всегда, всю жизнь так смотрел и этим не давал упасть. — Завтра сдашь анализы, и я трахну тебя без резинки, — сухо сказал Глеб, но Никита все равно понял, хоть и не сразу: это не просто обещание. В каком-то смысле это предложение. Предложение, которое не заберут наутро, потому что такие люди не разбрасываются подобными словами. Глеб вошел в Никиту резким рывком, но двигался куда медленнее и сдержаннее, чем в первый раз. — Хочу тебя рассмотреть, — шепнул он едва слышно, как будто бы себе самому, и от этих словно бы подслушанных слов внутри стало еще жарче и захотелось крепче вцепиться в его плечи. Наверное, Никита всегда, всю жизнь мечтал, чтобы его рассмотрели, чтобы заметили. Если честнее — чтобы все это сделал с ним Глеб Ольховский, желательно в своей спальне. От осознания, что все происходит на самом деле, даже прикасаться к себе не пришлось: Никита кончил позорно быстро, но за это не было по-настоящему стыдно. Глеба явно все устраивало, да и он сам дошел до разрядки немногим позже. — В следующий раз будет дольше, — пообещал он, едва переведя дыхание. Вместо ненужных мусорных слов Никита нащупал его ладонь и крепко сжал. Некоторое время они лежали в благостной уютной тишине. В голове постепенно прояснялось. Поглядывая на красивую потолочную лепнину, Никита думал, что ему сейчас нужно сказать. Поблагодарить за вечер? Попросить вызвать себе такси на работу, потому что ключи от квартиры, кошелек и все прочие важные вещи, остались в ящиках стола? Еще раз попросить разрешения остаться до утра? Однако Глеб все решил за него. Он обнял Никиту, влажно поцеловал его за ухом и шепнул: — Можешь остаться до утра. Ключи от квартиры я тебе завтра дам. После этих слов никаких вопросов больше не осталось.