Не робей, гляди веселей! © Дмитрий Фёдорович Трепов
— 1 -
— Покушение на градоначальника! — взволнованно, громко выпалил Елизаров и страшно, огромными глазами, глянул на Берендеева. — Неужто! — вскрикнул Берендеев и оттолкнул, подскочил, раскачал стол. — Точно так! Нам надлежит там быть. Мой экипаж нас отвезёт, Астафий Иванович. Не ехали, летели и миновали, наконец, город и вкатили к лесу и остановились у дома градоначальника. Народа толпилась — уйма. Всяк на всякого, кричали и били что-то. — Всем молчать! — крикнул, ногой топнул Берендеев. Все замолчали. И он чинно, как на параде, вошёл в дом, а там припустил со всех ног в кабинет градоначальника. За ним следовал негромкий, тяжёлый шаг — Елизаров. За столиком сидела Каретникова и быстро, плача, пила коньяк. Голохватов ходил из угла в угол, наклонял голову, и глаза были сухие, жёлтые. — Ну наконец-то, я вас дождался! В дверях показался Берендеев, а за ним, проталкиваясь, и Елизаров. — Ваше Превосходительство! — выдохнул, облегчённо смеясь, Берендеев. У него от сердца отлегло, и весь он затеплел, и кровь прилила к телу. — Ваше Превосходительство, рад видеть Вас в полном здравии, — кивнул Елизаров. Они с Берендеевым переглянулись, и Берендеев, сглатывая что-то склизкое, потупил взгляд. — А я-то как счастлив, господа, видеть Вас! — Садитесь-садитесь! — заговорил весело, легко Голохватов и отодвинул стулья им, и подошёл к Каретниковой: — Леночка, иди к себе. Тебе нехорошо? — Мне хорошо, — глухо, сопливо молвила она и посмотрела, — я останусь тут, милый, я не пойду! — Ну, как знаешь, — и к полковникам, — садитесь, господа! Молчали недолго, — только пока Голохватов, над головою которого, чрез его ресницы, играло ясное солнце и блики люстры. — Позвольте спросите, — заговорил Елизаров, — Ваше Превосходительство, как всё произошло? — Да как! Я сам толком не понял. — И всё-таки, — с нажимом, яростно горя глазами, сказал Елизаров. — Ну хорошо-хорошо… Я вышел, чтоб как обычно ехать в канцелярию. Леночка вышла меня проводить. — Да, так и было, я вышла его проводить, — закивала, говоря, Каретникова. — Ну так вот. Я вышел, мы с Леночкой простились, и уже было собирался садиться в экипаж, когда… — В вас выстрелили. — Да, именно так. — Я заметил какую-то тень в кустах, и Леночка закричала. Я обернулся, и тут мимо меня пронеслась пуля. Прямо у виска. — Да, та и было, — молвила, прикрывая глаза, полные слёз, Елена Леонидовна. И чуть наклонила голову, что из её глаза вытекла слеза — чёрно. Она закричала, и впрямь, — схватилась в руки Кирилла Петровича и заозиралась, и глядела безумицей, а когда промчалась пуль, она и вовсе… Сейчас полегчало. Кирилл отпоил её коньяком, наговорил много ласковых слов и заверил… В чём он её заверил? Елена Леонидовна забыла. — Вы разглядели нападавшего? — продолжал Елизаров. — Нет, я же вам говорю! Я увидел только тень, а потом закричала Леночка… — Всё понятно, — кивнул Елизаров, — спасибо. — Да не за что! Найдите вы этого мерзавца. — Сделаем всё возможное. Пойдёмте, Астафий Иванович, пойдёмте. Не смеем Вас, Ваше Превосходительство, задерживать. — Сделайте всё возможное! — — Разумеется, всё что в наших силах. И даже больше этого. Они поклонились, простились и вышли из кабинета. — Что вы, — яростно, зло зашептал Берендеев на ухо, — поняли? — Ничего, — ответил Елизаров. — И вы всё равно ушли?! — Более он нам не помощник. Нападавшего он не видел, его… Елена Леонидовна бьётся в истерике — вы видели её? Берендеев молчал. — Ну и вот… — Эх, жаль, что Лариса Дмитриевна уехала! — Жаль? Это к лучшему, что она уехала, она бы всенепременно приняла деятельное участие, и я бы тогда не смог ручаться… — Елизаров смолк. — За её безопасность, а Лариса Дмитриевна, поверьте, мне дорога… как дочь, и я бы не смог подвергнуть её такой опасности. — Ладно, давайте эту демонстрацию разгонять? — А давайте! И Елизаров с Берендеевым, криками да рыками, разогнали крестьян с вилами. А те пришли сами, по-своему супостата арестовывать — с вилами, с басом и с молитвою. — Глупые всё же люди! — зло, держась в руках, сказал Берендеев. — Глупые! Мы с Вами не умней, Астафий Иванович, не находите? — Как знать, господин полковник, — сказал Берендеев и вздохнул. — Как знать, господин полковник! — вздохнул Елизаров.— 2 -
День тот начинался как обычный день, Берендеев ничего и не приметил. Зоркое, золотое солнце любовалось ими — знать, любо ему на них глядеть. Вот уж который день оно тут и светит, Берендеев даже не считал. Но город — город, точно утопленник, стал тихий, только и играла синева в снегу и в реке, пока та не пошла льдом. А теперь так, блестит — и то, временами. Да — печально, очень печально. И некому был им тут помочь! Город тонул в этом проклятом безмолвии, и никто с этим ничего поделать не мог. Да и не пытались, чего уж греха таить. Оно пугало. На город словно опустился мор, и никто не смог ему противиться. Эх, если бы тут была Лариса Дммтриевна, она бы что-нибудь и придумала… Да нет, говорил себе Берендеев, не помогла бы. Не от нежелания помочь не помогла бы, а потому что не сумела б. Ну что её в городе держало! — Бестужев. И где теперь он! — далеко, в самой петропавловке. А кончилось бы это всё, будь он тут? — Не кончилось, в том-то и дело. Тётушку она любит — это бесспорно, но и его она тоже любит! Эх! Берендеев силою, горько улыбался, только на груди тяжело. Он улыбался давно и улыбаться — оно было так привычно… И теперь, встретиться ему Лизавета Прокофьевна, он б улыбнулся смущенно, неясно, но — искренне! День был долгий, плохой. Как будто что-то мешало дышать. Полной грудью не вдохнуть, он уронил голову на грудь и сидел. В кабинете, в воздухе, стояло что-то едкое, как… как с опохмела кто-то разлил рассол. Глаза сухи, до рези. Он бы поспал, но что поделаешь — служба! А тут ещё и Елизаров прибежал с извещением о покушении да градоначальника. Да, хороши дела. Это он уж потом подумал, потом: вот тогда и надо было спать ему, злыдню старому, не теперь. Голохватов не даст. А потом стряслось это — покушение на градоначальника. Не было бы оно так серьёзно, было бы очень-очень смешно! Берендеев поверил, но чувствовал — думал: он во сне идёт и всё это ему снится. Вокруг — слишком ясно, воздух — ну больно холоден, чтобы всё это было правдой. Только когда он проснулся на следующее утро и спросонья, ещё не открывая глаз, простонал что-то, понял: правда, покушались. И с этим теперь надо было что-то делать. Ему — как полицмейстеру! А Голохватов теперь мог спокойно просить его с места — как бы это ни было прискорбно, он мог и обещался в том, что если тот не найдёт убийц его жены, уйдёт на покой — но только без пенсии, в деревеньку, в отчий дом. А он если и хотел на покой, то не по чужому велению уж точно. Дай ему Лизавета Прокофьевна согласие, он б не задумываясь подал в отставку: они б уехали в деревню, зажили б там тихо, смирно, а Лариса Дмитриевна б к ним приезжала. Но оно было сказочное. Уж он-то знал: Лариса Дмитриевна теперь из Петербурга никуда не поедет, а Лизавета Прокофьевна… Не до того ей теперь — не до того. Вот он и стукнул ладонями об стол, схватил, постучал и сравнял бумаги, вздохнул и оделся на улицу, вышел — и пошёл, раскланиваясь, в дорогу. С кем он раскланивался, не запомнил. Снег плыл ну точно пух, и Астафий Иванович запрокидывал голову недоумённо глядел на них. Шёл он в мертвецкую — к Штилю. Бывал там редко, знает. Но было надо. И Берендеев, наклоня голову и вздыхая, пошёл к Вознесенской улице, на ней мимо забора и на Никольскую — к мертвецкой! Не оглядясь, но наклоня голову и сбив с сапог снег, тяжело поднялся на крыльцо и затарабанил. Двери открыли не тут же, доктор шумел, но не открывал. Ну что за человек! В сердцах подумал Берендеев и зло, быстро оглянулся. Двор безлюден, тих. Белым-бело. Снег валил — но какой! Как на гроб песок, падал снег. Под аркою, освещённою едва-едва, светом из соседнего окна, только гнули спины кошки. — Кто? — шепнули за дверью. — Открывайте, доктор! Я это, Берендеев. — Ну, Астафий Иванович, не пугайте так больше. Двери открылись, и Астафий Иванович увидел доктора. С низко опущенными, тонкими плечами под халатом, он глядел на него дуя губки, наклоня голову и упрямо в глаза. — Доктор, Вы! В руках у доктора была кочерга. А он явно тут не камин топил! Опять, что ли, думал, что за ним смерть пришла? Ну что за человек! — Я-то думал, Астафий Иванович! — запричитал доктор, ставя тут же, у двери, кочергу. Подпер об стену, поставил под шкафчик, с занавешенными синенькими шторками дверцами. — Думал, это за мной пришли. — Ну кто за вами придёт, доктор? Не говорите чушь. — Это я чушь говорю? — положил ладошку на грудь доктор и разочарованно, подрагивая, стал глядеть на Берендеева: — На меня два раза покушались! — Будет вам, доктор, — махнул рукою Берендеев. Тут он чувствовал себя неуютно. Как свинья, ввались та в посудную лавку! Широк плечами, высок ростом, в фуражке и твёрдых, задубевших мехах. Всяко сюда не впишется! Съязвил он сам над собою, только язык себе не показал. Хотел. Сдержался. И подошёл к столу, опёрся на него и посмотрел на доктора: тот стал к нему боком, спешно — и неловко перебирая склянки. — Что пуля? — А ничего пуля! Не знаю я никакой пулю! Нет, нет и нет! Не знаю. — Доктор! — Доктор! Чуть что — сразу доктор. Не знаю я, из какого пистолета её выпустили, не знаю! Слышите? — Доктор, будет вам! Вы на меня за какой-то пустяк злитесь. — Сядете чая попить — прощу. — Эх! — вздохнул Берендеев и сел за стол, устроясь около каких-то склянок с какими-то розовыми, вспенившимися веществами. Доктор молчаливо, тоненько напевая, налил им из сребристого — металлического треугольного чайника чаю. Берендеев глотнул — и скуксился, дуя щёки. Тот неожиданно оказался с спиртным привкусом, обжёг. — Закусочки не желаете? — глядя большими, светлыми от белого дня за окном, глазами, спросил Штиль. — Пулю! Пулю мне на закуску дайте! — Эх вы! Извлёк я вашу пулю, вон она. Хотите посмотреть? И правда — прямо за берендеевским локтём лежала плошка, в плошке — пуля. Берендеев взял, повертел — перекатил так пулю. — Ну, не хотите посмотреть? Берендеев присмотрелся — пуля была большой, с большой ноготь здорового мужика, тёмною, как его руки, закоптелою, но медною… — Какая-то она мутная, зелёная… — промычал доктор. — Вот и я вам о том! Не знаю, из какого оружия она выпущена, не знаю, не встречал такого. — Да… Не думаете же вы, доктор, что её выпустили те? — Не думаю, — сказал доктор не глядя, опустя лицо. И тут же он взял гнутую, жестяную чашку, выпил, сплюнул с губ что осталось, вытер их и встал, не Берендеева по-прежнему не глядя. — Значит думаете, — заключил Берендеев и подпёр голову, и уставился за окно. Окно было… Чистое, белое… И прекрасное! Ровный, чуть белый узор тут был везде, в раме даже был, и так промёрз, что дул и по рукам. — Ну, думаю, и что с того? — Доктор, хватит истерик! И без вас… порядочно. — Ага! Ну, это у вас как всегда. — Что вы имеете в виду, доктор? — насторожился Берендеев и поглядел исподлобья, но долго. — А! Ничего! Я за неё, знаете, переживаю. — Да я, думаете, не переживаю! — отвернулся Берендеев. — Простите, — выпятив губки, молвил доктор и стал смотреть просительно, неотрывно. — Да будет! И вы меня простите. — Мир? — Да куда ж нам без мира-то? — улыбнулся Берендеев, и Штиль, моргая, тоже улыбнулся. — Ещё чаю? — А давайте! Берендеев махнул рукою, и доктор разлил им чаю полные кружки. Но напряжение, булькающее холод в животе, не отступило. И оба они сидели благостные, но в себе и с своими мыслями, никак не счастливыми. Берендеев держал кружку и долго, задумчиво в неё смотрел: там плавал чай.