Гуще крови

      Катерина посмотрела на свои руки. Трясутся.       Боги, у неё никогда не трясутся руки. Никогда. Она прооперировала слишком много людей, увидела слишком много смертельных ран, чтобы с ней было подобное.       Но сейчас они тряслись так, что она не смогла бы взять в руки пузырек с успокоительным. Пальцы не гнулись, мышцы онемели.       Нет, всё-таки было. Один раз. Один страшный раз, и она никогда не будет уверена, не решила ли эта тряска всё.       — Выпейте вот это, Катерина-ко, — промурлыкали над ней. Катерина дернулась, вставая, но тут же мягкая рука твёрдо опустила её обратно на тахту.       Она так внимательно вглядывалась в свои сухие, постаревшие руки, что не заметила, как со спины к ней подошла Шабани-дра. Более того, каджитка успела поставить на узкий вытянутый столик перед ней кружку с жидкостью неопределенного цвета и очень крепкого запаха. От одного аромата у Катерины сводило зубы.       — Это ведь не настойка из зверобоя? — спросила она без особой надежды. Потом сосредоточилась и двумя руками сжала кружку, как если бы та была бесценным сокровищем. Однако даже так она всё равно дрожала и грозилась пролить все содержимое на полированную поверхность.       — Лучше, — также шепнули ей в ухо. — Успокоительным вас сейчас не возьмешь.       Катерина кивнула, сделала глубокий вдох и выпила все залпом. Горло обожгло будто кипятком. Она подавилась, закашлялась, принялась вытирать рот кистью — и наконец почувствовала растекающееся по груди тепло, уходящее в руки.       Она откинулась на тахте и прикрыла глаза. Дрожание рук стало понемногу отступать — и только тогда Катерина поняла, как она была напряжена. Осознанным движением она расслабила ноги, которые все это время были вытянуты на носках, как у танцовщицы в сложном вращении. Потом медленно выпустила воздух через нос.       Некоторое время она просто лежала, ни о чем не думая и ничего не чувствуя — редкое счастье для нее.       — Может вы хотите еще, Катерина-ко? — раздалось уже напротив неё, через кострище в полу.       Катерина приоткрыла один глаз. Шабани-дра, главная кухарка Коллегии и распорядительница кладовых, вальяжно сидела в горе подушек напротив и с легким прищуром смотрела на нее. Ее мягкие карие глаза мерцали в свете огня, как два фонаря в ночи. Катерина несколько мгновений держала ее взгляд, а потом отвернулась, с особой внимательностью осматривая комнату.       — У вас великолепный вкус, Шабани-дра, — заметила она вместо ответа.       Та что-то промурлыкала в ответ, а потом грациозно повела рукой. Неисчислимые браслеты, покрывавшие обе руки от кисти до локтя, зазвенели сотней колокольчиков, а золотые кольца в носу и ушах, соединенные длинными тяжелыми цепочками, вспыхнули в свете пламени, словно огненные ниточки.       — Мне хотелось передать ощущения Эльсвейра в этой холодной глуши, — сказала она, улыбаясь. — Мне стоило больших усилий собрать этот комплект. Торговцы так и норовили обдурить меня, старую немощную женщину, — и она подмигнула Катерине, как будто делясь секретом.       Смотря вокруг, Катерина могла поверить, что Шабани-дра всеми правдами и неправдами выцарапывала предметы обстановки из телег десятков караванов. Настоящие сеншальские ковры на полу и на стенах, в мягком ворсе которого нога буквально тонула. Мебель из красного римменского дуба, обитая темным бархатом. Кованая жаровня в полу с причудливыми узорами, так далекими от нордской простоты, освещала большую часть комнаты, но для уюта были поставлены несколько оркрестских фонарей из цветного стекла. Но больше всего поражали здесь запахи — по углам на тонких цепях висели крытые латунные чаши, в которых курились эльсвейрские благовония. Судя по легкому, но приятному головокружению у Катерины, в составе их был лунный сахар. Шабани-дра явно уже привыкла к его наркотическим свойствам, но Катерина осознавала, что сама начинает пьянеть, правда, не только от него.       Всё в комнате Шабани-дра пахло истомой жаркого климата, и того и гляди, за узким оконцем покажутся дюны и тропики родины каджитов, а не свинцовые облака и голодное море Скайрима.       При последней мысли Катерина поежилась и снова посмотрела на Шабани-дра. Она называла себя «старой немощной женщиной», но то была лишь обходительная скромность. Она знала себе цену и потому к ней на поклон ходило немало мужчин из Коллегии, да и женщины тоже. Полные формы и слегка вьющийся коричневый мех, обманчивая нега, проникающая в каждое мнимо-небрежное движение, делаемое с особым вниманием — Шабани-дра была в возрасте, но далеко не старой, и, боги свидетели, тот, кто назовет ее пухлые мягкие руки с острыми коготками «немощными» будет последним слепцом. Впечатление только усиливал её наряд: утепленный вариант эльсвейрского сари темно-зеленого цвета, чья золотая вышивка делала ее похожей на имперскую матрону, а не на кухарку, пусть и главную.       Сейчас эти тучные руки держали маленькую фарфоровую пиалу с узорами синей эмали, пока Шабани пила. Однако её томные карие глаза, в которых плясали отсветы потрескивающего огня, ни на мгновение не оторвались от Катерины. Под этим всепонимающим, всезнающим взглядом она почувствовала, как словно электричество поднимается у нее по позвоночнику.       Этот взгляд…       Катерина хотела что-то сказать, но в горле почему-то пересохло. Взялась за свою кружку, но там было пусто, потому что тот странный густой напиток был весь в ней. Посмотрев на себя в отражении последних капель на самом дне, Катерина вдруг осознала, как тяжело ей держать голову прямо.       Шабани неторопливо отставила свою пиалу на столик рядом с собой и поднялась. Медленно она не прошла, но проплыла через комнату, легко и бесшумно ступая между разложенных подушек, ее длинный пушистый хвост стелился по полу обманчиво расслабленными движениями напряженных мышц. Наконец она также неспеша опустилась на тахту рядом с Катериной. Она больше не улыбалась, но какое-то серьезное выражение в ее глазах заставило Катерину напрячься и постараться сесть прямее, но без особого успеха.       — Скажите, Катерина… — спокойно начала Шабани, но Катерина вся подтянулась. Отсутствие формального «ко» в обращении к ней зияло, как пустое место в привычном интерьере. Они всегда говорили друг другу «ко» и «дра» — два добавления к имени, предполагающие деловой тон и деловой взгляд. Но ничего делового в Шабани сейчас не было. Или наоборот — было слишком много.       — Скажите, Катерина, зачем вы ко мне пришли?       Катерина открыла рот, чтобы ответить — и промолчала.       Действительно, зачем она сюда пришла? Зачем постучалась в дверь Шабани в ночи, боясь и желая, чтобы та еще не спала? Шабани открыла ей, и удивление лишь на мгновение мелькнуло на ее лице, а потом сменилась ее вечной довольной, «мурлыкающей» учтивостью. За всё то время, что они пили и ели, каджитка не задала ни единого вопроса, ведя ленивую светскую беседу.       До этого самого мгновения.       — Я… — прохрипела Катерина — и поразилась слабости собственного голоса. Неужели алкоголь и благовония так ее разморили? Она вяло тряхнула головой, как бы пытаясь собрать разбегающиеся мысли. — Мне… мне приснился кошмар, — наконец сказала она и посмотрела на Шабани как-то беспомощно. — Я бы не смогла больше уснуть…       — И потому решили провести эту ночь со мной? — спросила Шабани, и что-то колдовское замерцало в ее глазах. Катерина, как бы не хотела, не могла отвести взгляд.       Этот вопрос… Намеренно двусмысленный, он оставлял возможность для любой интерпретации, любого ответа, каждый из которых прозвучит хорошо. Это был подарок Шабани, вдруг поняла Катерина. Возможность отказаться, пропустить намек мимо и никогда больше об этом не заговаривать, вернувшись к «ко» и «дра»…       И возможность согласиться. Возможность закрыть глаза, наклониться вперед и почувствовать осторожное прикосновение необычайно мягких пальцев и шелковистого меха, от которого чуть защекочет в носу…       Электричество еще раз пробежало по позвоночнику Катерины и змеей завертелось где-то в животе. Она тяжело сглотнула.       — Мне приснился мой муж… Шабани, — проговорила она, сделав усилие, чтобы отсечь это вечное «дра». — Таким, каким он… умер.       Шабани медленно кивнула, словно понимая, о чем идет речь, хотя они никогда не говорили об этом. Катерина ни с кем об этом не говорила. Краем глаза она заметила, как вскинулся хвост Шабани, пометался из стороны в сторону, а потом снова опустился.       — Я не могла оставаться сейчас одна, а ваша компания мне очень… приятна.       Шабани снова кивнула, но теперь углы ее рта стали медленно заворачиваться в улыбку. Она оперлась рукой о спинку тахты; всё в ней теперь говорило об уверенном в себе довольстве.       Этот жест — Катерина вдруг раздражилась. Она не смогла бы объяснить толком, почему, но губы ее сами собой сложились в тонкую линию, и она горделиво вскинула голову.       — Скажите теперь вы, Шабани, — обратилась она к ней с неожиданной для самой себя резкостью. — Вы не удивились моему приходу. Много ли людей приходят к вам по ночам?       Катерина пожалела о своих словах еще прежде, чем закончила. Раздражение ушло, как не было, оставив только смятение и досаду на себя. Какие гнусные слова! Намек в них был недопустим и оскорбителен для них обеих. Катерине представилось, что услышь их ее мать, потратившая многие часы на обучение ее светскому этикету, она бы ее строго наказала.       Катерина ждала, что Шабани сейчас с подчеркнутой холодной вежливостью выпроводит ее из комнаты и будет целиком права. Однако, к полному удивлению Катерины, каджитка только шире улыбнулась, и в ее взоре мелькнуло нечто насмешливое — но смеялась она как будто не над Катериной, а над собой.       — Достаточно. Но я еще никого не пустила.       Открытый, почти бесстыдный взгляд, которым она на нее посмотрела, напугал Катерину — тем, что он мог с ней сделать. В помещении вдруг сделалось удушающе жарко, словно в преисподней, одежда прилипла к телу из-за пота. Катерина сцепила руки вместе, да так крепко, что не была уверена, сможет ли их потом расцепить.       Она вдруг вспомнила цирковое представление, виденное в далеком детстве. Там, на высоте десятка метров над застывшими от напряжения зрителями, шел по натянутому канату акробат, широко расставив свои тонкие руки. Она помнила, как на середине пути он вдруг зашатался, веревка под ним заходила ходуном, словно буйный конь, пытающийся скинуть своего наездника. Катерина тогда схватилась за руку матери и заплакала, так ей стало страшно, одновременно за акробата и за себя.       Вот такой страх почувствовала сейчас Катерина, только горло сдавило, словно уже она шла над пропастью по качающемуся под ней канату. Прыгающая земля то приближалась, то отдалялась, и лишь от ее действий зависело, дойдет она до конца или упадет.       И Катерина не знала, что было чем.       Согласиться — или отказаться…       Шабани все с той же улыбкой смотрела на нее, но ее напряженный, застывший взгляд что-то пытался ей сказать, о чем-то попросить, но смысл ускользал, как песок сквозь пальцы. Катерина краем глаза видела хвост, слегка подрагивающий на полу.       — Шабани…       Та вдруг подалась вперед и прикрыла ей рот рукой.       Катерина оцепенела под её прикосновением. Воздух застрял в горле, и мир сузился до двух щелочек сверкающих глаз Шабани.       Но что-то было не так.       Уши Шабани дернулись, и она прищурилась еще сильнее. Потом, не убирая руки с её губ, прошептала:       — Кто-то идёт.       Воздух резко вернулся к Катерине, буквально ворвался в её ноздри при свистящем вдохе. Она поняла, что краснеет, и схватила Шабани за руку.       — Я… Я должна идти, — выдавила она испуганно — но та лишь покачала головой.       — Они уже в коридоре. Вы не успеете уйти незаметно. А ведь именно этого вы и хотите, — шепнула ей Шабани, склоняя голову на бок, её глаза на мгновение вспыхнули отсветами огня, — чтобы никто не узнал, что вы у меня были, да?       Вопрос встал между ними, как направленное острие меча, уперся Катерине в шею, заставляя буквально замереть на месте. Шабани ударила ровно в цель и одной фразой оголила её самую постыдную мысль. Катерина действительно не хотела, чтобы об их встрече в ночи кто-то узнал. Она могла придумать сотню приемлемых и не очень причин, почему. Но попытайся она сейчас оправдаться, отрицать или неловко пробормотать хоть одну из них, их общению с Шабани придет конец. Катерина только в этом была уверена, и ни в чем больше из хаоса мечущихся в её голове мыслей.       Поэтому она сглотнула и промолчала, продолжая, словно околдованная, смотреть Шабани прямо в глаза. Ухо каджитки снова дернулось, и та прошипела что-то сквозь зубы на каджитском; по одному тону было ясно — ругательство. В последовавшей за этим тишине Катерина вдруг различила хоть и слабый, но все же отчетливый звук — шаги. Топ, топ, топ — приближались они по коридору.       Дальше всё закрутилось с невероятной скоростью. Шабани вскочила, схватила её за руку и потащила в угол комнаты. Мгновение — и перед Катериной выросла бумажная перегородка с каким-то сюжетом каджитской мифологии. «Может, бог воров Раджин?» — мелькнуло у неё отстраненно, пока она словно по чьей-то чужой воле присаживалась на стул. Шабани открыла рот, чтобы что-то ей сказать — но в этот момент в дверь раздался стук, а сразу за ним голос, чуть хрипловатый, но мягкий:       — Шабани-дра, это Мастер-Волшебник Толфдир.       Мир закачался. Катерине пришлось вцепиться в стул, чтобы не свалиться. Толфдир? Мастер-Волшебник Толфдир? У Шабани в такой поздний час? Неужели что-то случилось в Коллегии?..       Катерина вдруг поняла, что прикусывает нижнюю губу. Хмурится. Её мысли против воли убежали уже в другом направлении, там, где она не хочет, чтобы Шабани открывала ему дверь — но не потому, что боится плохих новостей. Как-то, усмехаясь в свою кружку с мёдом, Йоллен поделилась с ней своим наблюдением, что Мастер-Волшебник любит ходить на кухню и печально вздыхать, когда думает, что его не видят...       Катерина, осознав, по какой колее катятся её мысли, попыталась их остановить.       «О, Мара, за что мне эти испытания?» — мысленно спросила она у потолка. Так как темный камень молчал, Катерине пришлось самой взмахом головы вытрясти мусор из сознания. Шабани же, судя по легкому шелесту её хвоста по полу, спешила к двери.       Катерина вся обратилась вслух.       Вот чуть скрипнула дверь, на мгновение свистнув заплутавшим сквозняком.       — Ах, Мастер-Волшебник… — полился сладкий мед из уст Шабани, — чем обязана вашему визиту в столь… интересный час?       Её тон!.. Катерина сжала губы в тонкую линию и вытянулась на стуле стрелой.       Судя по кряхтению, Толфдир тоже смутился.       — Да-с, добрый вечер, Шабани-дра, или ночь, хм? — пробормотал он, судя по скрипу сапог топчась на месте. — У меня к вам… очень деликатный разговор.       Катерина плотно сжала челюсти. Нет, это уже какой-то фарс получается. Она должна сейчас же выйти, извиниться перед Шабани и перед Толфдиром и бежать, бежать, не оглядываясь. Боги, до чего она докатилась, подумать только — подслушивать!.. Подслушивать чужие приватные разговоры, как какая-то вуайаристка!..       Но почему-то никакого привитого аристократическим воспитанием негодования не хватило, чтобы поднять её на ноги. С удивлением и легким раздражением Катерина обнаружила, что плотно приклеена к стулу позорной боязнью стыда. Но, во имя Мары, если она услышит что-то скандальное?..       Тут, именно в этот момент, Катерина вдруг осознала, что Толфдир до сих пор стоит на пороге. Что Шабани до сих пор не пригласила его к себе в комнату. Шабани ведь ей сказала…       «Много ли людей приходят к вам по ночам?»       «Достаточно. Но я еще никого не пустила».       Теперь Катерине жутко захотелось высунуться из укрытия и попробовать уловить выражения на их лицах. Понять, что сейчас происходит там, у двери — потому что пауза между Толфдиром и Шабани всё длилась и длилась, натягивая напряжение в воздухе, словно струны. Но это было опасно — если её случайно заметят, Катерина этого себе никогда не простит.       Толфдир ещё немного помялся, потом глубоко вдохнул и выдохнул через нос, словно готовясь к прыжку в темный омут. Какая же тяжесть так давила на него и тянула к земле?..       — Шабани-дра, — раздался вдруг заговорщический шепот Толфдира, — я должен поговорить с вами об Архимагессе… и госпоже Катерине.       Катерина резко втянула воздух и лишь мгновением позже спохватилась, зажав себе рот. Боги, как это было шумно! Оглушающий шум в тишине комнаты Шабани. Теперь-то её точно заметят…       Однако разговор продолжался как ни в чем не бывало. Удача — если бы ещё Катерина могла сосредоточиться на словах Толфдира. Но мысли судорожно носились перед ней, перекрывая собой их смысл.        «Разговор о Йоллен… и обо мне? Тайный разговор, о котором никто не должен узнать?». Оставалось только догадываться, с чем из всех людей Толфдир мог прийти к Шабани.       — … Строго конфиденциально. И очень важно. И поверьте, я бы не хотел нагружать вас беспокойствами старого дуралея, как я, если бы…       — Что вы, Толфдир, вы кто угодно, но не старый дуралей, — промурлыкала Шабани. Толфдир на мгновение запнулся, но все-таки продолжил:       — … Если бы я знал, к кому еще обратиться. Но, боюсь, Шабани-дра, я могу довериться только вам.       Еще мгновение оба молчали, и Катерина поняла, что не может дышать.       — Что же, Толфдир, раз это очень важно, проходите, — наконец пригласила его Шабани, также легко переходя на имена, как Катерина переводит взгляд с одного предмета на другой.       Толфдир переступил порог и аккуратно прикрыл за собой дверь, будто не желая лишний раз шуметь. Потом чуть не мурлыкающая Шабани провела его к тахте, на которой не больше минуты назад сидела Катерина, и налила вина, хотя тот и отказывался.       Катерина вдруг обнаружила, что медленно-медленно крадется к краю перегородки. Разум говорил ей: «Стой! Стой!», но ноги будто сами несли ее вперед. Вот уже она высовывается…       Толфдир сидел к ней боком и с видимой неловкостью теребил свою бороду; его кустистые брови-тучи были нахмурены. Так и не отпив, он отставил бокал и посмотрел прямо на Шабани. Та же, к удивлению и новому приступу раздражения Катерины, села не напротив его, но сразу на тахту рядом. Со всеми приходящими ли она была так учтива? Так обходительна? И ведь Шабани знала, что Катерина сидит за бумажной стенкой в нескольких шагах от них…       Катерина заставила себя прикусить губу, настолько сильно, чтобы ощущение боли вытеснило все остальные мысли. Шабани имеет право делать всё, что ей угодно. Настоящая же проблема была в том, насколько честна она теперь будет с Толфдиром.       — Понимаете, Шабани-дра…       — Толфдир, прошу вас, можно просто Шабани, — промурлыкала каджитка, вальяжно растягиваясь на тахте. Но что-то в её движениях… Было какое-то отличие в том, как она вела себя с Толфдиром и с ней. Какая-то… фальшь.        «Она… она хочет расположить его к себе, так, чтобы он сказал всё про Йоллен, — вдруг осенило её. — Для… для меня?»       Словно услышав мысли Катерины, Шабани едва-едва покосилась в сторону перегородки и поймала её взгляд. Ухо каджитки будто в раздражении дернулось, и она слегка оголила правый клык.       «Он может тебя заметить», — говорила она ей без слова, но Катерина продолжила упрямо смотреть. Слегка поведя плечом, Шабани снова повернулась к Толфдиру. Слава всем богам, Мастер-Волшебник, видимо, был слишком занят своими мыслями, чтобы заметить этот бессловесный разговор.       — Понимаете… Шабани, — наконец начал он, — насколько я могу судить из нашего общения и личных наблюдений, вы довольно хорошо знакомы с госпожой Катериной.       — Я люблю выпить чашечку-другую в её компании и посплетничать, это правда, — сказала она, кивая. — Грех, на который падки дамы моего возраста, ну вы понимаете? — Хитрая, знающая улыбка Шабани могла пробивать стены и захватывать города — так, во всяком случае, казалось Катерине. Однако Толфдир лишь кивнул.       — Именно поэтому я и пришел к вам. Скажите, не слышали ли вы о… проблемах со здоровьем у госпожи Катерины?       В первый раз Катерина видела, чтобы Шабани смутилась. Судя по резкому движению её головы, она еле удержалась, чтобы не посмотреть на Катерину.       — Насколько мне известно, Катерина-ко прекрасно себя чувствует, — сказала та осторожно. Ей показалось, или… она услышала сомнение в её голосе?       — И у неё сейчас нет какого-то особого пациента, для которого ей бы пришлось дополнительно заказывать у Аккры некие… микстуры?       «Микстуры? Какие микстуры?». Катерина поняла, что сильнее высовывается из своего укрытия, боясь упустить хоть одно слова этого разговора.       Шабани села прямее, направив на Толфдира внимательный, немигающий взгляд.       — Скажите, Толфдир, почему вы задаете мне эти странные вопросы?       — Просто недавно, да-с, произошло нечто, что заставило меня… — принялся он сбивчиво объяснять. — Я бы мог сказать, что госпожа Катерина решила просто запастись зельями, или ей потребовалась помощь с каким-то особым рецептом… В общем, есть много причин, почему мне не стоит беспокоиться.       — И всё же вы беспокоитесь, — заметила Шабани, склонив голову на бок. — Почему? Что же случилось, о, Мастер-Волшебник?       Толфдир снова ухватился за свою бороду, еще сильнее в этот раз, и стал чуть не выдергивать её.       — Вы правильно заметили, да, я занимаю пост Мастера-Волшебника, и хотя бы по природе своих обязательств довольно много общаюсь с Архимагессой. И в последнее время… — он недовольно пожевал губами, словно ища и не находя нужных слов.       — М? — спросила Шабани, неотрывно смотря на него. Катерина тоже вглядывалась в видную ей половину лица Толфдира — и не могла не заметить разрывающую его внутреннюю борьбу. Говорить или не говорить? Узнай об этом разговоре хоть кто-то…       Толфдир выдохнул.       — Понимаете, сегодня при нашем... расставании с Архимагессой, — начал старый волшебник, но вдруг запнулся. Какое-то странное выражение мелькнуло в его взгляде. Если бы Катерина не знала его достаточно хорошо, она бы решила, что он на мгновение испугался.       Толфдиру понадобилось сделать глубокий вдох, чтобы продолжить.       — ... Она сказала мне, что отправится к госпоже Аккре за некими «микстурами», предназначавшиеся, по её словам, для госпожи Катерины. Но обстоятельства нашего разговора заставляют меня думать, что… что она была не совсем честна со мной.       Брови Шабани поползли вверх — совсем чуть-чуть, но достаточно заметно, чтобы знающий её мог сразу сказать: Шабани-дра была поражена. Но было сложно понять, самими ли словами Толфдира или его вероломством.       — Архимагесса, как и все люди, имеет право хранить секреты, — ответила она чуть удивленно, с ноткой снисходительности. — И нет ничего такого в том, что молодые не хотят делиться своими проблемами с нами.       — Да-да, вы абсолютно правы, — поспешил согласиться с ней Толфдир, белеющий и краснеющий одновременно. Потом он неопределенно махнул рукой — и его словно прорвало. Наполненные чувством слова полились из него ручьем. — Но вы тоже меня поймите, госпожа Йоллен не только Архимагесса, но ещё и моя бывшая ученица, не побоюсь этого слова, любимая! Я беспокоюсь о её благополучии, да-с, и у меня есть основания полагать, что она чувствует себя не так хорошо, как говорит.        «Не так хорошо… как говорит?», — одними губами прошептала за ним Катерина. Она тяжело сглотнула, чувствуя, как гулко бьется сердце в груди. Но не из-за боязни быть замеченной. Нет, теперь она могла только думать о Йоллен.       Шабани долго смотрела на Толфдира, много дольше, чем обычно позволяют себе люди в беседе, и, не таясь, разглядывала его. Проверяла. Вслушивалась. В стоящей оглушающей тишине только потрескивали угли в жаровне, и огоньки пламени плясали у Шабани в глазах. Слово «ведьма» в самом своем прямом значении само приходило на ум.       Наконец Шабани подперла рукой подбородок, и взгляд её изменился. До этого внимательный и задумчивый, он словно заострился и стал пронзительным, пробирающим до костей.       — Толфдир, вы одновременно отвечаете на мои вопросы и уклоняетесь от них. Странная, странная выходит беседа! И я могу гадать. Могу… предполагать. Я знаю много вещей, много слов, бродящих по Коллегии. Но я не хочу этого делать. Поэтому я спрошу вас прямо: почему вы не скажете, что смогли сказать мне, самой Катерине-ко — или Йоллен-ко, м?       На мгновение, когда Шабани упомянула её имя, Катерина испугалась, что она её выдаст. Совершенно глупая мысль, но ей вдруг представилось, что вот сейчас Шабани укажет прямо на неё со словами «вот она, спрашивайте!». Но этого, конечно, не произошло.       Толфдир снова пожевал губами.       — Вы знаете, что Архимагесса, несмотря на все свои… эксцентричные наклонности, очень… беспокоится о мнении других о себе. Точнее, она не беспокоится, пока все придерживаются одного мнения, которым она была бы довольна. В ином случае... Я боюсь, покажи я или даже скажи, что не доверяю ей, она…       — Оттолкнет вас, — задумчиво промурлыкала Шабани.       — Да. Так что мне нужно быть очень осторожным в своих изысканиях. Прознай Архимагесса… — он покачал головой. — А что до госпожи Катерины… Понимаете, Шабани, мне кажется, что если я поведаю ей свои подозрения, они лягут на неё тяжелым грузом. И как бы она не старалась, она не сможет сдержать своего беспокойства при дочери. — Толфдир провел рукой по бороде. — Так что я не хочу стать причиной ухудшения в их отношениях. Кто знает, может, это просто бредни старого человека…       — Может, что и так, — почти неслышно прошептала Шабани. Хвост её слегка дернулся. Думает ли она сейчас о ней, сидящей за стенкой?       — Но я должен найти или доказательства, или опровержения, понимаете? — вдруг воскликнул Толфдир. Потом поморщился, поняв, что сказал это слишком громко, и тоже перешел на шепот. — Поверьте мне, я бы не хотел лезть в душу Йоллен, но проблема в том, что она все-таки Архимагесса. От её решений зависит настоящее и будущее Коллегии, и если она сейчас не может здраво принимать решения по той или иной причине…       — Вы предлагаете… снять её с поста Архимагессы? — спокойно спросила Шабани.       В ушах зазвенело. Катерина так и осела на пол, когда ноги перестали её держать. Привычный, знакомый, понятный ей мир начал слегка трещать по краям. Её хватало только на то, чтобы просто не выпасть из-за стенки.       Толфдир вздрогнул, и глаза его округлилась, беспокойно блеснув.       — Что вы, во имя Богов, нет! — пробормотал волшебник. Он стал хватать себя за бороду, будто пытаясь её вырвать. — Нет, клянусь именем Талоса, я не знаю более достойного человека для этого поста. Просто мне начинается казаться...        Он покачал головой и умолк. Казалось, что этот разговор стоил ему больше всех, и сил у него оставалось может даже меньше, чем у Катерины. Он весь осунулся и словно постарел. А может, это полумрак комнаты Шабани делал его морщины глубже, а тени под глазами — чернее.       — Я только хочу ей помочь, — наконец сказал он так тихо, что Катерина не была потом уверена, не почудилось ли ей. И этот измученный, надломленный голос...       Сквозь шум крови в ушах Катерина различила шуршание юбок Шабани. Она поднялась с тахты, Толфдир чуть не вскочил за ней следом.       — Я хочу дать вам один совет, мастер Толфдир, — произнесла Шабани почти сурово. — Вы можете этого не понимать, но после того, как вы произнесли свои сомнения вслух, вы признали их существование. Признали возможность, что слова и действия одного человека могут различаться столь сильно, что… — она на мгновение задумалась, словно переводила в своей голове какую-то сложную фразу, — узнай об этом их близкие, быть беде. — Она вскинула руку, не давая Толфдиру прервать её. — Но вы можете быть спокойны. Ваша тайна будет со мной в безопасности, и, если я нарушу ваше доверие, Срендарр мне судья.       — Я… благодарю вас, Шабани-дра, — сказал Толфдир с поклоном. Однако в его тоне чувствовалась неуверенность. Он явно сомневался в своем решении довериться Шабани, хотя еще и не раскаивался. Боги, если бы он только знал, что Катерина сидит за перегородкой!       Провожая Толфдира до двери, Шабани остановилась у самого порога, боком к Катерине.       — Я вижу, что у вас благие намерения, Толфдир, — сказала она честно, почти сочувственно. — Но есть одна каджитская пословица, которую вам стоит держать в голове. — Шабани слегка повернулась и посмотрела прямо Катерине в глаза. — Она гласит, что благими намерениями вымощена дорога в Обливион.       Не выдержав этого одновременно безжалостного и сожалеющего взгляда, Катерина скрылась целиком за перегородкой, прислонившись спиной к стене. Почти против воли она опустила взгляд на руки, свои старые, изъеденные временем руки.       Трясутся. Они снова трясутся.       «Мара, помоги Йоллен — мне и Йоллен — пережить это».       Ответа, как и всегда, не было.