Гуще крови

      Когда ей впервые сказали, что она должна спасти мир, Йоллен расхохоталась.       «Вы… Вы ошиблись, — выдохнула она тогда, сжимая бока, — я просто волшебница. Я и в Хелгене-то…»       Она вдруг осеклась. Ком в горле не дал ей закончить, и слёзы смеха стали слезами ужаса.       Она помнила, как ослепительно белые струи огня болтами баллист носились над головой. Горящее дерево домов трещало и лопалось, плавящийся камень плевался и шипел. В завесе дыма и пепла невозможно было ничего рассмотреть — но каким-то шестым чувством Йоллен всегда знала, где находилась гигантская крылатая тень, догадывалась, когда она резко вынырнет из тучи гари и нужно было пригнуться. Над самым ухом Йоллен свистел черный зубчатый хвост длинной со взрослую сосну. Он сёк и подрубал людей, мелькая, как щучий плавник в глубине реки.       Так почему же ей не было тогда страшно?       «Я оказалась там случайно, потому что ехала домой к маме», — она хотела это сказать, но как бы жалко это прозвучало? Она, Йоллен ехала домой к матери, которую не видела два года, на каникулы. Так просто. Она пересекала имперскую границу, чтобы отправиться в родной Сиродил.       А вместо этого оказалась на плахе.       Однако плаха была не самой плохой участью по сравнению с той, что ждала большую часть жителей маленького приграничного городка Хелгена.       Когда ей сказали отправиться в древний монастырь на вершине самой высокой горы в мире, чтобы встретить свою судьбу, она ругалась. Упиралась. Дралась.       «Я не могу этим заниматься. У меня нет времени».       «Но больше этим заниматься некому», — был ей ответ.       Это должна была быть небольшая поездка, чтобы очистить голову перед возвращением в Коллегию. Йоллен надеялась, что дорога, как река, смоет с неё грязь прошедшего. Позволит ей вернуться — и либо продолжить обучение, либо стать Архимагом.       Но вместо этого Йоллен придётся стать Драконорожденной.       Что это вообще должно было значить? Йоллен не чувствовала себя как-то по-другому после--       Мир остановился на мгновение, когда их взгляды встретились.       «Ты даже язык наш не знаешь» — пророкотали небеса.       Нет, она чувствовала. Но этому нельзя было дать выражение, нельзя было облечь в слова.       Когда Йоллен поняла, что от неё не отстанут, она согласилась. Её замысел был в том, что, как только монахи на Высоком Хротгаре увидят её, они сразу поймут — она никак не может быть частью их древнего пророчества, не может изучать их таинственный путь Голоса и сражаться с драконьим полубогом. Выкинув всё это из головы, она со спокойной душой продолжит свой путь.       Ей дали компаньонку. Лидия — женщина с огромным мечом, которая могла проломить ей череп одной рукой.       Так почему же ей было с ней так спокойно?       Чем больше слышала Йоллен преданий о Драконорожденных от Лидии, когда они по вечерам сидели вокруг костра и ели с палок зажаренных кроликов, тем больше Йоллен становилось не по себе. Была в их описании какая-то странная двойственность, которую, казалось, мало кто замечал.       Человек, рожденный с душой дракона. Смертный с бессмертным духом.       Оксюморон. Несуразица.       Они были героями древности, да, но для Йоллен «кровь дракона» звучала, как… болезнь.       Диагноз.       Может, сказывалось воспитание её матери. Она была врач, первоклассный врач, и даже если Йоллен никогда не было интересно следовать по её стопам, какие-то отрывки она всё же успела усвоить.       Но для больных людей Драконорожденные прошлых веков были невероятно, невозможно сильны.       И Йоллен продолжала путь.       С сожалением она вспоминала день нежного горного рассвета, когда в окружении лилового снега и индиговых скал они начали подъем. Но чем выше они забирались, тем дальше они, казалось, уходили от солнца. Йоллен держалась за свой Посох, опираясь на него в особо сложных местах — и считала ступени единственной тропки, ведущей наверх.       Она дошла до пятой тысячи, когда впереди показался чёрный обелиск монастыря, висевший над краем пропасти. Свинцовая тюрьма неба вокруг закрывала последний путь к отступлению.       Лидия сказала, что дальше она не может с ней идти. Священное место. Йоллен пришлось одной вступать в темный и холодный чертог, в общину дряхлых молчащих стариков, чьи глаза тускло мерцали в свечном сумраке.       А потом жизнь разделилась на «до» и «после», когда эти немощные старики использовали на ней Крик. Пол поменялся местами с потолком, тени ослепляли, а старые стены убегали в бесконечность.       Она лежала на пыльном холодном камне, рот полон собственных соленых слёз, которые были не в силах потушить разгоревшийся в её груди пожар.       — Это… правда, — смогла она только выдавить. Каждая частичка её тела, существующая и нет, болела.       Так почему же она почувствовала себя такой сильной? Такой живой?       Йоллен осталась и начала свое обучение без дальнейших споров. Ей казалось, что она на пороге какого-то невероятно важного открытия о себе, словно человек, готовый вот-вот взяться за ручку двери и повернуть её.       Крик, Ту’ум, Голос — он сводил её с ума. Какая-то сила клокотала в её груди, зажжённая словами драконьего языка, и просилась наружу. Но, как ни старалась, Йоллен не могла Крикнуть ни единого слова — и монахи ей не помогали.       Когда Арнгейр сказал, что она должна неделю молчать и прислуживать им, Йоллен попыталась сбежать.       Они её поймали. Без грубостей, без силы. Просто хрупкая, высушенная фигура Арнгейра загородила проход и сказала:       — Если ты сейчас сбежишь, твоего мира не станет.       Она тогда не знала, что он врал ей. Её мир всё равно закончился, именно потому, что она решила его спасти.       Но Йоллен молчала. Прислуживала. Слушала. Учила древние тексты, пока не засыпала под утро прямо на книгах. Через неделю ей дали новое задание. А потом ещё. И ещё.       В детстве ей, как и всем, рассказывали сказки про драконов. Огромные чешуйчатые создания, которые сотрясали своим Криком самые пределы небес, а своей злобой — самые корни мира. Древние предания старины, покрытые пылью и плесенью истории, передаваемые из одних обветренных губ в другие, гласили — в великой войне до начала истории все драконы были истреблены восставшими против их господства людьми.       Чего Йоллен не знала — не догадывалась даже до чтения текстов Седобородых — что это была Катастрофа. Катастрофа, по масштабам сравнимая с исчезновением целого континента под водами взбунтовавшегося Океана. Словно тектонические плиты, проходящие метры в тысячелетия, пришли в небывалое движение — и в бурной своей перестройке почти полностью поглотили целую цивилизацию.       Высокоразвитая культура Драконьего культа, технологии ремесла и искусств и Знания — Знания об окружающем мире, о магии и о самих себе — всё кануло в небытие вместе с драконами и их верными последователями. Не нашлось даже потомков, которые могли бы сохранить хоть память памяти о них. Только редкие руины и обрывки клинописных фраз древнего, могучего языка — вот, что завещали века тем, кто придёт После.       И в одну из долгих ночей, в холодной келье при свете затухающий свеч, чей пламень вздрагивал при каждом порыве злобного горного ветра, окруженная полуистлевшими томами, Йоллен вдруг поняла.       Знания Драконов — они были завещаны ей.       Так почему же Мастер Арнгейр был другого мнения?        «Путь Голоса — это путь самоограничения и самоконтроля, — шептал он сурово. Словно в подтверждении своих слов, он чуть повысил голос, и с низкого потолка посыпалась каменная крошка. — И он заключается не в идеальном знании довазул, даже не в мастерстве Крика…»       «А в чём тогда?», — спросила она нетерпеливо.       «Медитация. Осмысление не слов драконьего, не их формы — но самой их сути, смыслов, которые за ними кроются».       Йоллен тогда только рассмеялась.       Арнгейр в ответ очень внимательно на неё посмотрел.       «Ты пока не понимаешь, — в итоге вынес он ей приговор. — Именно поэтому тебе нужно продолжать обучение».       И он оказался прав.       Когда начался третий месяц безуспешных попыток Крикнуть, Йоллен заплакала.       А снизу, из мира живых, приходили пугающие новости. Очередной город — сожжен. Очередной драконий курган — разворошен, и бывший его обитатель вместе с другими вершил гнев небес в виде огненного дождя.       А ещё в Скайриме полным ходом шла Гражданская война. Сепаратисты хотели отделения от Империи и возвращения к гордой нордской независимости. Империя хотела подчинения скайримской армии.       А Талмор…       Талмор хотел, чтобы все как можно дольше дрались между собой.       «У меня нет на это времени, — сказала она Арнгейру, упав наконец ему в ноги и жуя слезы и свою гордость. — Ваши методы не работают. Я не могу Кричать! Не могу! Не больше двух слов, а тогда Крик становится не полным, не обладает нужной мне силой. И я не понимаю, почему…»       Его иссушенная старческая рука опустилась ей на плечо — и, впервые за все это время, он…пожалел её.       Но жалость его стала ей приговором.       «Боюсь, я понимаю».       Йоллен резко подняла голову и посмотрела на него.       «Тебе нужен другой учитель».       «Другой учитель?..», — повторила она потерянно. «Другой Седобородый?..»       «Формально, Партурнакс не является частью нашего Ордена, хотя мы признаем в нем нашего духовного учителя. Он живет на самой вершине Глотки Мира. Ты можешь отправиться к нему, но…»       Йоллен уже была на ногах и так бы и побежала без плаща, не останови её монах неожиданно для своих лет крепкой хваткой.       — Довакин, ты должна понять — если ты пойдешь к нашему учителю, обратного пути не будет.       Она остановилась, пораженная его смертельной серьезностью.       — Что ты имеешь ввиду?       Аргнейгр сжал переносицу и глубоко вздохнул.       — Ты постигнешь Путь Голоса так, как мы никогда не сможем тебя научить, это правда. Но твой путь — это не просто гонка за самым быстрым обучением Крика. И Крик, Ту’ум, даже не является здесь самой главной частью. — Арнгейр положил вторую руку ей на плечи и вгляделся в неё. Йоллен не решалась нарушить напряженное молчание. Голос монаха и так слегка дрожал, и вместе с ним едва-едва подрагивали стены монастыря.       Он сделал один глубокий вдох, как пловец перед входом в реку.       — Если ты поднимешься на эту гору, ты узнаешь, кто ты есть на самом деле — но это знание дастся ценой всего, кем ты до этого была. Это переход невидимой черты, переступ невидимого порога, вход в единожды входимую реку, это… это… — Он махнул рукой, пытаясь поймать нужные слова. — Это встреча с собой.       Йоллен никогда ещё не слышала, чтобы Арнгейр так много говорил — и так мало держал в узде свой хриплый шепот. Пол под ними ходил ходуном.       — И эта встреча изменит тебя. Ты вернешься другой, и ты уже никогда не сможешь быть той, кем ты была прежде. Мир вокруг тебя может и не изменится, и ты попытаешься вернуться к старым привычкам и привычным местам, и они останутся прежними — но изменишься ты. Ты должна это понять.       Он сделал последний глубокий вдох и слегка сжал её плечи.       — Поэтому я говорю, Довакин — подумай хорошо, прежде чем проситься к Партурнаксу в ученики. Подумай долго и приведи сотню причин «против» и одну «за». Иди только тогда, когда эта одна причина перевесит остальные сто.

***

      Снег хрустел под ногами в ритме боевых барабанов. Шаг, шаг, шаг — хруст, хруст, хруст. Йоллен бы приплясывала, если бы с каждым шагом не скользила по обледенелым скалам; она бы насвистывала, если бы смогла разодрать слипшиеся губы. Оставалось только улыбаться в закостеневший шарф.       «Проклятые старые собаки!» — подумала она весело. Ругаться вслух не было смысла, потому что она не слышала сама себя за ревом ветра, мечущего ей в лицо ледяную крошку и хлопающего полами её плаща.       Коварная горная тропка вилась вдоль острых черных скал. Ни раз и ни два она пыталась выскочить прямо из-под ног Йоллен и сбросить её в голубую бездну, как непокорный конь неумелого наездника. Йоллен, как могла, хваталась за выступы и уступы, втыкала в лед и породу свой Посох и судорожно бросалась заклинаниями, чтобы устоять на ногах. Прослеживая взглядом, как летит вниз снежная крошка, Йоллен видела вдалеке ривервудские сосны и айварстедские березы, котящиеся равнины Вайтрана и пар болотных испарений над Морфалом. Но всё на такой высоте казалось по-игрушечному маленьким, и Йоллен давилась самой ей непонятным хихиканьем.       В начале её подъема сияюще чистое бирюзовое небо растекалось над её головой, покой мира старого эпоса не нарушаем ни единым облачком. Солнце посылало свои безжалостные стрелы на хрустальную корку нетающего снега, и, отскакивая, те метили Йоллен прямо в глаза. Она щурилась и прикрывала глаза руками, с каждым часом взбираясь всё выше, к вершине самой высокой горы мира. Но горная погода оказалась также обманчива, как горные пути. Вскоре налетел такой непроглядный буран, что не будь тропа единственным путем вдоль скалы, Йоллен бы уже потерялась.       Но она осознавала, что для ее положения у нее было слишком хорошее настроение. Серая шерсть шарфа намокла от её дыхания, так что без зубила теперь не отколешь от носа. Да хоть наждачкой — сейчас уже было всё равно. Лицо-то она перестала чувствовать еще на первом часу подъема…       Но всё же Йоллен шла и чуть не прыгала от возбуждения.       Она честно надеялась, что этот «Партурнакс» научит её по-настоящему Кричать. На Скайрим — да что говорить, на весь Тамриэль надвигался Конец Времен, и если она не постигнет главное оружие вернувшихся драконов, шансов на спасение не было…       Или так ей все говорили. Но там, внизу, Йоллен иногда замечала за собой, что начинает сомневаться в этой истине. И больше, чем того от неё ожидали, она спрашивала себя: «Можно ли остановить Конец Временем победой над Пожирателем Мира? Или драконов снова придется уничтожить?».       И, кажется, именно ей придется стать той силой, что устроит новый сдвиг тектонических плит истории и пожрет этот народ.       Но сейчас она об этом не думала. Нет, у неё сейчас были более насущные проблемы.       Словно в ответ на её мысли, очередной порыв костедробительного ветра заставил ее остановиться и приткнуться за каменными вратами, отмечающими подъем. Их древняя резьба говорила, что сделали их столетия, если не тысячелетия назад. Возможно, они помнят, как вокруг этой горы летали драконы, но не с кем им было поделиться этой памятью.       В короткий перерыв Йоллен кое-как содрала с себя шарф и принялась жадно хватать разреженный воздух. Кожа, наверно, вся потрескалась, но точно сказать она не могла. По ощущениям, вместо лица был один большой синяк.       Глубокий вдох…       Мороз колол её горло сотней игл, рука занемела вокруг Посоха. Она кое-как раскрыла заиндевевшую хватку и поочередно размяла каждый палец в перчатке, кусая губы.       А барабаны всё стучали…       Йоллен сделала несколько глубоких, спокойный вдохов, собирая остатки сил. Завязала шарф, прицокнув языком. Впереди, за вратами, тропа расширялась в открытую всем ветрам площадку, а потом круто уходила вверх, скользя под каменной аркой, отличающейся от всех до того встреченных Йоллен. Какое-то звериное чутьё ей подсказывало, что это место будет её последним испытанием на пути наверх.       «Поборемся, сволочь?!».       Она уже не знала, к кому обращалась.       Йоллен выбралась из своего укрытия и пошла против пронизывающего ветра. Налетела такая пурга, что она не видела дальше трех шагов. Иногда приходилось что есть силы хвататься за Посох и надеяться, что её не унесет прочь, как сорванную с флагштока тряпку.       Шаг, шаг, шаг…       Нога вдруг поехала.       — Чтоб это!..       Под коркой замерзшего снега оказался лед. Каблук сапога прочертил в нем борозду, и Йоллен повело вбок. Она так и не разжала пальцев на воткнутом в землю посохе, так что её крутануло, и через мгновение она поняла, что лежит лицом в снегу.       Ругаясь про себя, Йоллен еле-еле приподнялась на четвереньки. Ледяной поток воздуха буквально удерживал ее на месте и ревел ей в уши. Снежная крошка облепила ресницы и брови. Используя посох в качестве опоры, Йоллен медленно поднялась.       «Давай… »       Она сделала шаг — один шаг, но дался он, как сотня. Она подняла руку, пытаясь прикрыть глаза и всмотреться в месиво бурана впереди. Ветер зверем схватился за её плащ и вгрызся в открытый кусочек лица сотней ледяных иголок. Каторжник-мороз медленно, но уверенно подпиливал ей хрящи ушей.       Шаг…       Это было словно переходить вброд горную реку. Течение било ее по ногам, пытаясь столкнуть. После десятка шагов ей пришлось снова остановиться. Казалось, будто к арке она не приблизилась.        «Нет, так дело не пойдет».       Ей придется использовать Крик — обрубок его, точнее, и молиться, чтобы она смогла Выкрикнуть хоть первое слово.       Йоллен надеялась, что сможет взобраться на эту проклятую гору и так — но видимо, ей все же придется опозориться перед своим будущим учителем еще до первой встречи и Крикнуть. Она могла только надеяться, что прозвучит лучше убиваемой курицы. Но у куриц, конечно, было перед ней одно преимущество — они хотя бы могли бегать еще целых пять минут после обезглавливания. Йоллен, если бы не счастливый случай, вряд ли бы протянула больше двух секунд. С натяжкой.       Йоллен, понимая, что мысли от недостатка кислорода начинают идти вкривь и вкось, хихикнула, не чувствуя уже веселья. Потом содрала с себя шарф. Губы потрескались. Сухая кожа лица чесалась. Ей надо было сосредоточиться, но сотня разных болезненных ощущений этому очень мешали.       Невольно вспомнился Винтерхолд. Да, там тоже бывало холодно, порой зверски холодно — но никто не выгонял их на улицу. Йоллен могла бы сейчас сидеть в теплом классе, слушать лекцию Толфдира (каким добрым теперь казался Толфдиром по сравнению с Арнгейром!) и рисовать в тетради скелетов…       При мысли об этом в груди сдавило. Больше всего на свете ей хотелось бросить всё, покатиться вниз с этой проклятой горы и поскакать на первой же повозке в Винтерхолд.       Но она не могла. Не могла. От несправедливости на глазах выступили слезы, которые тут же замерзли.        «Нельзя плакать. А то лицо покроется коркой льда. И тогда мне точно отпилят нос».       Спотыкаясь, она раскидала наносы снега и сделала что-то вроде небольшого окопа, в центр его воткнув Посох. Широко расставила ноги, вкапываясь каблуками в замерзшую землю.       «Всего три слова… Могло быть намного хуже. Например, если бы в Крике было слов пятнадцать. Абзац целый. А тут всего три. Ты сможешь, Йоллен. Как тебя учили…»       Благодаря интересам матери, Йоллен познакомилась с драконьим еще в детстве. Суровый, в чем-то грубый, но очень впечатляющий язык по своему звучанию — особенно для маленькой девочки, читающей книги про драконов. Каждое слово не просто обозначало предмет или явление — оно передавало их самую суть, теряющуюся в физическом выражении, и потому обладало силой. А кто мог понимать драконий, мог понимать и эту силу.       В теории всё просто. Но Обливион бы побрал этот драконий язык и его Крики, раз они не давались Йоллен.       Она втянула полную грудь колючего воздуха.       «Если после этого Партурнакс откажется меня учить, я сама скину его с гребаной горы».       Йоллен раскинула руки, подставляя лицо буре и, собирая все замерзшее, всё яростное, всё человеческое, что в ней было, крикнула во всю силу своих легких:       — ЛОК…       Небо. Каждый звук, вибрируя, ударялся о стенки горла, всё сильнее и сильнее, пока громом не вырывался из её рта.       — ВА…       Весна. Эхо понеслось, покатилось вокруг волнами; кажется, ниже сошла лавина.       — ДИ…       По сравнению с Криком, с его мощью, пронзающим саму небесную твердь, тело вдруг показалось чрезвычайно легким, хрупким. Стоило об этом подумать — и на самом последнем звуке голос Йоллен дрогнул.       Она не успела закончить. Мир взорвался россыпью белых искр, перевернулся, закрутился, и её понесло вместе с ним, как тряпичную куклу.              Было мягко. На удивление тепло — невозможно тепло после пронизывающего холода. Она чуть глубже зарылась в свое укрытие.       Просто… полежать. Прикрыть глаза. Она так устала. Мышцы ныли, стоило ими слегка пошевелить, а ветер выл волком и забрасывал её ворохами снега.       Она сейчас поднимется. Но только чуть-чуть отдохнет. Совсем чуть-чуть…       Йоллен резко открыла глаза. Кое-как перевалилась на живот.       Ей показалось, или она слышала… взмахи крыльев?        «Это не хорошо. Это очень и очень нехорошо».       Она вслушалась в пургу — и заставила себя встать на четвереньки, погружая руки в колючий снег.       Теперь она точно слышала свист рассекаемого воздуха. И чуть ближе к ней, чем до этого.       Сражаться с пургой на горном подъеме — это одно. Сражаться с пургой и драконом…       В трех шагах мир терялся в белой завесе, но Йоллен смогла различить, где стоял воткнутый в землю Посох. Нужно было его срочно спрятать и закопаться в снег. Её, видимо, откинуло на пару метров назад при неудачной попытке Крика, так что ей придется подползти…       Примерзший ершик волос на её голове встал дыбом, когда она услышала рёв где-то над собой. Он отдался вибрацией в самых костях, перевернул её внутренности вверх дном и вытряс их наружу.       Ползти, ползти…       Где-то справа от неё, огибая гору, мелькнула серая тень — а потом снова скрылась в буране.       Забрать посох… Вжаться в землю… Затаиться и молить всех богов, чтобы дракон её не заметил…       — ЛОК-ВА-ДИН!       Когда ей оставалось всего несколько шагов до Посоха, настоящий драконий Крик, а не её жалкие хрипы, тараном влетел в тучи и разметал их в стороны. Йоллен застыла на коленях, не в силах пошевелиться, не в силах даже вдохнуть, пока рокочущий глас небес снова и снова гремел в её голове.       Настоящий драконий Крик. Арнгейр был прав, они не могли такому научить.       Это был молот, бьющий по миру и придающий ему форму согласно своему желанию; это кузня, плавящая сломанный меч, чтобы сделать из него кольцо; это огонь, обжигающий зерна, чтобы из них в холодной земле пошли ростки.       Этот Крик ломал, чтобы сделать заново.       И он был прекрасен.       Погода изменилась почти моментально. Ветер резко стих, снег улегся, и голубое искристое небо стала проступать сквозь расходящиеся ртутные тучи.       Йоллен вдруг поняла, что лежит в середине горного выступа, за которым катился во все стороны Скайрим, с его лесами, полями, горами и реками. Вид открывался головокружительный, и завораживающее желание прыгнуть мелькнуло бы у Йоллен…       Мелькнуло бы, если бы в пятнадцати метрах над ней не зависла гигантская белая туша, тяжелыми взмахами массивных кожистых крыльев поддерживая себя в воздухе.       Прежде чем Йоллен успела подумать, прежде чем она успела что-то осознать, понять или решить, её ноги сами распрямились и понесли её прочь, к Посоху.       Схватить. Сила Магнуса звала её, расходясь ветвями вокруг бронзового ствола. С ним Йоллен…       В один рывок, легкий, словно он не летел, но плыл по воздуху, дракон по дуге нырнул вперед и с грохотом приземлился перед Йоллен, отрезая ей путь к оружию и отступлению. Она затормозила и чуть не поскользнулась на льду, но кое-как смогла устоять.       Честно говоря, шансов у неё было немного. Если были вообще.       Йоллен стала медленно отступать, прощупывая скалу каблуком. Несколько раз она ставила на ногу на вроде бы твердую породу — а через мгновение под ней уже зиял кусок неба, когда ненадежный кусок льда обвалился, увлекая за собой ворохи снега.       Когда один шаг отделял её от края скалы, и холодная пустота дышала ей в спину, прикладывая кинжал ветра к оголившейся шее, Йоллен вскинула руки, и между пальцами у неё заплясали языки пламени. Хотелось хохотать от этих детских потуг. Огненные стрелы! Огненные стрелы против целого дракона! И без Посоха, её главного магического фокуса, она не сможет кинуть в него даже огненный шар, чтобы сохранить остатки своей гордости перед зверюгой.       Эта была массивная тварь, одна из самых больших, что она видела. Белая чешуя жемчужного оттенка во многих местах была поцарапана или отодрана вовсе; перепонки крыльев обтрепались по краям, глаза выцвели до мутного серого цвета. Но всё же он блистал на фоне лазури и дымки земли в километрах под ними.       Этот дракон был старым. Древним, даже. Древним, как бывает древним небо.       Но больше всего Йоллен поразили его рога. С детства она знала, что рога дракона — самая твердая часть его скелета. Что их невозможно никаким известным разумным существам способом отделить от черепа.       Но там, где загибалась основная пара рогов, в длину больше всего её торса, вместо правого зиял обрубок.       Этот факт настолько её поразил, что на мгновение забылось всё — и зев пропасти за ней, и зев дракона перед ней.       Обливион, он сожрет её за мгновение, если что она что-то не придумает прямо сейчас.       Йоллен трясло. Зубы стучали друг о друга, выбивая ритм — уже не боевой, но похоронный.       Главное — не показывать страх.       Сглотнув, Йоллен подняла голову и посмотрела прямо в его выцветшие слепые глаза…       И вдруг мир перевернулся. Ее перспектива начала быстро отдаляться назад, будто она отступала, и мозг ее думал, что она перемещается, когда тело говорило, что она стоит на месте. Горизонт вокруг начал складываться, сворачиваться в трубу, так, словноона вглядывалась в замочную скважину, на другой стороне которой в сотне метров от нее и при этом не дальше десяти был этот поблекший серый глаз…       А потом Йоллен понесло в его сторону, словно ей выстрелили из трибушета. Цилиндр реальности миновал её, и она не могла понять, падает ли она или летит. Она не успела крикнуть, не успела открыть рот — когда что есть силы врезалась в несуществующую стену, спрятанную между двумя мгновениями.       Удар выбил воздух из легких. В радужной вспышке и звоне реальность рассыпалась на десяток колючих осколков, заставив её заморгать, с каждым закрытием век на мгновение погружаясь в черноту…       В мире тени драконий силуэт горел почти белым калением.       Йоллен отшатнулась. Дракон слабо выдохнул, обдав её порывом горячего воздуха, и наваждение тут же исчезло. Снова оказавшись на Глотке Мира, Йоллен почувствовала головокружение и потому сложилась пополам, давясь кислотой из желудка.       — Хи хаалвут. Ты чувствуешь, — прогрохотало над ней. — Пруза. Но этого недостаточно.       — Прошу… прощения? — не в силах противиться его взгляду, спросила Йоллен.       Тут дракон выдохнул воздух через широкие ноздри на конце пасти с чем-то, что Йоллен могла бы сравнить со смешком — если бы думала, что драконы умеют смеяться. Потом зверь повернул голову на другой бок. Внимательно на нее посмотрел. Это был пристальный, пронизывающий, понимающий ее изнутри взгляд, заставивший ее тело покрыться мурашками.       Может, он пытался её зачаровать? Она слышала и таком. Может––       Дракон резко — слишком резко для своего возраста, невозможно быстро, сливаясь в одну серую тень — придвинулся к ней. Его челюсти, способные перекусить её пополам и не щелкнуть, оказались в миллиметрах от её лица. Зубы пожелтели от времени — но это всё еще были зубы размером с человеческую ладонь.       — Хи хаалвутфин-сулейк до фин-рот… Ты чувствуешь силу слов, но не понимаешь, что на самом деле говоришь, — пророкотал он.       Йоллен застыла.       — Что?..       — Ты говоришь на языке дов, но ты не понимаешь смысла произносимых тобой слов, не проникаешь в их самую рии… их суть, — он отвернулся от неё и неспешно расправил массивные крылья, растягивая каждый отдельный мускул, словно разминаясь. Потом вздернул их — и одним рывком оттолкнулся от земли.       Йоллен обдало ворохом снега и отнесло на шаг назад, ровно на край обрыва. На ногах она устояла чудом, успев лишь прикрыть лицо.       Она… была жива. Это несказанно радовало. А всё потому, что дракон почему-то решил улететь. Хотя у неё и осталось неприятное послевкусие во рту после его довольно суровой «оценки» её навыков драконьего. Тон его чем-то напомнил ей разочарованного учителя на экзамене. Вроде Толфдира, когда она…       Что-то у Йоллен в голове щелкнуло.       — Подождите! — крикнула она ему в след и побежала вперед. — Вы — Партурнакс!       Раздавшийся в ответ драконий рык походил на хохот. Партурнакс поднимался всё выше и выше, начав теряться в снова начинающемся буране.       — Я буду ждать тебя наверху, довакин. Но мой первый урок таков — нужные слова в нужном месте и времени могут изменить мир.       И серая тень его слилась со снегом, оставив Йоллен в одиночестве на обдуваемой всеми ветрами скале.       

***

      Она проснулась с мыслью о том, что кто-то стучится в спальню.       Йоллен, не приходя в сознание, вскочила и шаткой походкой подковыляла к темной двери в почти полной темноте. Двойной лунный свет едва-едва пробивался сквозь облачную завесу в единственное узенькое окошко и освещал лишь самые общие черты помещения. Не помогало и то, что у неё кружилась голова. Черные и серые очертания смазывались, и темные формы мебели чернильными пятнами расплывались по спальне.       Йоллен взялась за ручку…       И замерла.       Она проснулась с мыслью о стуке в дверь спальни. Но кто мог вообще сюда стучаться?       Никто.       Звонок срабатывал у дверей в покои, и входить без объявления мог только Толфдир.       Но Обливион её побери, кто-то ведь действительно сейчас стучался.       Руки вспотели. Она слышала, как громко стучит её сердце, выбивая барабанный ритм, заглушая все остальные звуки, и не понимала, как дети ещё не проснулись от такого грохота. Было страшное желание обернуться, но Йоллен боролась с ним. Здесь только она и её семья. Она в безопасности.       Йоллен резко открыла дверь.       Никого.       В непроглядной тьме коридора никого не было. Ни одна тень не пошевелится, ни один засушенный цветок не повернется от случайного сквозняка, чтобы издать загадочный шорох.       Она была одна.       Йоллен быстро, быстрее, чем сама хотела бы, захлопнула дверь и с облегченным выдохом прислонилась к ней спиной.       И тогда она встретилась с внимательным и молчаливым взглядом Калеба.       Йоллен прикусила губу до крови, чтобы от неожиданности не вскрикнуть.       Её сын стоял в своей люльке, держась за перила, и его лиловые немигающие глаза были черными в темноте. Ей казалось, что её засасывает в них, пока мир вокруг сворачивался свитком.       — Ну, привет, — прошептала она против воли. Голос её дрогнул.