Гуще крови

208 год Четвёртой Эры, Сандас, 14 Второго зерна              Мысли щёлкали в голове, сплетались в змеиные клубки и перекатывались, ударяясь о внутренние стенки черепа.       Она слишком напряжена. Воздух ей казался наэлектризованным. Она будто вдыхала бурю. И ток этот передавался образам в её голове, и они мерцали и вспыхивали, так никогда полностью не высвечиваясь.       Ответ на все её изыскания был где-то рядом, просто протяни руку и возьми его. Нащупай среди валов информации, волнами накатывающими на неё.       Если бы она могла разобраться во всём этом… Выстроить картинку в голове.       Четыре холда — Вайтран, Истмарк, Рифт и Фолкрит. И цель её где-то на пересечении их всех. Она мысленно представляла карту Скайрима, вызывая знакомый образ перед внутренним взором снова и снова — но почему-то там, где должна была сиять точка на карте, она видела зудящее белое пространство. Словно упиралась взглядом в дымящуюся стену.       Место, что она ищет, должно быть особенным. Точнее, она надеялась на это. Не может же событие, стоящее в одном ряду с началом Кризиса Обливиона, начаться в глухомани на заднем дворе грязного хутора?       Йоллен могла навскидку назвать несколько таких мест, где линии возможных будущих сплетались бы настолько плотно, чтобы стать заметными на общем полотне времени для тех, кто умеет его видеть. Не то, чтобы она умела такое видеть. Нет, только чувствовать. У неё с дивинацией и пророчествами всегда было плохо. Йоллен знала, как придавать своей воле форму молота и перековывать настоящее, но будущее? Эфемерная, вечно движущаяся субстанция, она ускользала от неё. Каждая точка времени в настоящем ведёт к неисчислимым вариантам возможного. От одной мысли об этом у неё всегда болела голова, как Партурнакс её не…       И вдруг, натолкнувшись на эту мысль и разбившись об неё, как лодка об невидимый риф, Йоллен поняла: ей нужно помедитировать над этим. Наедине с собой.       Выйдя от Урага, она быстро проскользнула в свои покои, взяла тёплый меховой плащ и коврик и по лестнице выбралась на площадку одной из верхних галерей, огибавших Коллегию.       Стояла хрустальная морозная ночь. Йоллен казалось, что она слышит тихий звон, исходящий от северного сияния. Его небесные змеи заворачивались в нефритовые кольца, ложились складками по небу, вытягивались вдоль горизонта и кусали за бока случайные облака. Жемчужная россыпь звёзд мерцала сквозь них, отчего казалось, что у змеев этих было тысяча глаз, и каждый из них смотрел на неё.       Под суровым взглядом многооких гигантов Йоллен ногой расчистила площадку от скрипучего снега и села на коврик. Движение, которое она уже успела позабыть, но которое в момент нужды тут же с лёгкостью вернулось к ней. Медленно вдохнула — колкий ночной воздух защёлкал в лёгких.       Йоллен закрыла глаза.       «Думай о ветре».       Он свистел вокруг неё, завывал, дёргал за плащ, забирался под капюшон и считал ей волосы. Он дул со всех сторон одновременно, этот ветер, завывающий с начала времён, бегущий из одного конца мира в другой. Где он был, этот ветер? Видел ли тёплые пески Эльсвейра, пробирался ли сквозь джунгли Валенвуда? Нет, Йоллен хотелось думать, что он шумел в рощах Сиродила, склоняя молодые деревья к земле.       Этот ветер пел о доме.       Йоллен продолжала сидеть с закрытыми глазами. Мороз щипал её за щёки, как она ни заворачивала лицо в шарф. У неё почему-то начали жутко чесаться руки, но она сдерживалась.       Она никогда не любили медитировать. Нет, не потому что ей не хватало терпения — она могла часами разбирать магические схемы, не поднимаясь со своего кресла, пока вдруг из-за неожиданной ошибки не приходила в себя и не осознавала, что от обезвоживания вот-вот будет плеваться песком.       Нет, медитация требовала от неё очистить разум. Не занимать его ничем, кроме самого себя, чтобы увидеть большее.       И вот это и было самым тяжким. Но Йоллен всё сидела на холодном коврике, поджав под себя ноги, и вслушивалась в свистящий ветер, вглядываясь в черноту закрытых глаз…       Вдруг в этой шевелящейся темноте стали проступать белые точки. Звёзды. И, словно движимые поворотом невидимого колеса, они пошли кругом по воображаемому небосклону, потянув за собой ночную мглу. Мир вдруг взорвался ярким светом, когда солнце выскочило из-за горизонта, повисло на небе, затем поблекло и опустилось обратно за край зрения, потом взлетело вверх и упало вниз, всё быстрее и быстрее, и сотни, тысячи мгновений проносились мимо Йоллен, смешивая краски дня и ночи, пока наконец неясное сияние не стало слепить её сквозь зажмуренные веки.       Она едва приоткрыла один глаз — и заморгала. Солнце стояло высоко и обрушивалось безжалостными белыми лучами на белый же снег, и лучи эти отражались от него и катились вниз по склонам с самой вершины горы, где они находились. Бесконечное сияющее голубое небо высоким куполом возвышалось над ними. Едва-едва серые горные хребты могли ухватиться за него на горизонте, пока внизу расходились в стороны белёсые поля.       Они были на вершине Глотки Мира. Да, как она могла забыть? Она пришла медитировать… Учиться…       И вдруг мысль свистнула в голове. Они?..       Йоллен не поняла сначала, о ком она подумала. А потом какой-то тяжёлый и горячий порыв ветра ударил ей в спину.       Йоллен обернулась — и встретилась взглядом с жемчугом слепых глаз гигантского белого дракона, чья чешуя посерела от старости. Ветер хлопал в его оборванных по краям крыльях.       Он восседал над ней на чёрном монументе, обрубке древней Стены. Разрушенное строение закрывало небольшую площадку на вершине горы с северной стороны, а юг оставался открытым всем ветрам. Когда Йоллен поднималась на Глотку Мира, она всегда жалась к этой стене, чтобы не замёрзнуть. Инстинктивно она положила на камень руку — и почувствовала едва заметную вибрацию.       Дракон отвёл голову назад, будто готовился к чему-то.       — Спокойствие… Налот… Ты помнишь? Стойка необходима для йорре, так как вы не столь закреплены в пространстве, как дов… — прогрохотал он наставительно. Эту фразу уже он сегодня говорил, она была уверена.       Йоллен, фыркнув, расставила ноги, прочерчивая борозду в снеге. И тут только поняла — вибрация стены передалась и ей. Через самые кончики пальцев она перекинулась в ладонь, зарылась в полости костей и заставляла её челюсти стучать друг о друга.       — А теперь, довакин, — дракон выдохнул слово, которые отдалось где-то у неё в грудной клетке, заставив её ребра всколыхнуться, — Кричи.       Как же её трясло. Почему? Нет спокойствия. Нет этой внутренней тишины, о которой он ей всё время твердил. Откуда ей взяться? У неё постоянно какой-то шум в голове, какие-то мысли. Да, Йоллен, ты постоянно с собой говоришь… Она поморщилась. Нет, теперь она уже просто проказничает в собственных мыслях. Она не слышит чужих голосов, только себя, она же не сумасшедшая…       — Налот…       Йоллен набрала полную грудь колючего разряженного воздуха, и, как уже десятки раз до этого, облекла его в Слова…       В желудке что-то обрывается и падает, будто она летит в пропасть. Одновременно нечто тянет её вверх, словно конечности её закреплены на тросах, как театре, и она вот-вот взлетит к невидимому потолку. Вдруг — вспышка белого, мир вертится и закручивается воронкой, белый-синий, белый-синий, потом удар, воздух вышибает из груди, и вот уже что-то колкое ударяет её по лицу и тащит, тащит словно по наждачке…       — Унт… Неудача, — гремят небеса над ней.       Йоллен кое-как разлепила глаза — и первое ругательство застряло в горле. В следующее мгновение она уже судорожно гребла руками в снегу, оттаскивая себя назад.       В пяти шагах от неё скала обрывалась, и где-то далеко-далеко внизу синела земля.       Наконец она упёрлась спиной в горячую, едва вибрирующую Чёрную Стену и замерла.       — Твою мать, — прошептала Йоллен. — Твою мать.       Покрасневшей рукой она провела сквозь волосы, смахивая снег, вытрясла свой капюшон. Лицо щипало. Она вгляделась в сделанную ей борозду на площадке и поняла, что её протащило вниз головой по сугробам.       Опираясь на Стену, она шатко поднялась. Дракон снова вздохнул и опустил свою массивную рогатую голову, будто пытаясь поймать её взгляд. Но Йоллен уже ковыляла прочь, к центру вершины.       — Проклятые Крики! — воскликнула она, и эхо покатилось с гор. — Будь оно всё проклято!       «Проклято, проклято, проклято…». Где-то вдалеке сошла лавина. Йоллен так взревела на последнем слове, что тут же почувствовала першение в горле и отёк в уже и так напряжённых до предела связках.       — Довакин… Думаю, я… понимаю причину твоих проблем… — Дракон стал медленно спускаться со своего «гнезда» на Стене, и с каждым его движением земля под ногами Йоллен рвалась прочь. — Скажи мне, довакин, как переводится этот Крик?       Йоллен его не слушала. Она сложила руки вместе, и струя огня вырвалась из её ладоней, и лающей стаей метнулась в сугроб, в который она только что упала. За несколько мгновений голодные языки разорвали снег на куски и выпили досуха даже пар, который было взвился вверх. На месте, где только что было что-то, не осталось ничего, кроме выжженой скалы. В руках защипало. Йоллен опустила взгляд и поняла, что они неестественно покраснели, словно ещё секунда заклинания, и они пошли бы пузырями ожогов.       Но это не успокоило её. Она резко обернулась. Дракон вытянул к ней свою покрытую шипами шею, и его огромная пасть оказалась в нескольких шагах от неё. Но гнев её был сильнее страха.       — Какая вообще разница? — она в раздражении вскинула руки. — Какая вообще разница, как переводится этот Крик, дракон? Это просто набор слов на другом языке, который нужно правильно произнести — что у меня не получается!       Она для острастки пнула снег, и ворохи его, взвившись в воздух, полетели прочь, подхваченные ветром.       — Значение и форма связаны неразрывно. — Дракон медленно выдохнул, и его ноздри шириной в половину её ладони расширились. Йоллен тут же представилось, как из них поднимается чёрный дым, коптящий небо. — Ты понимаешь это, довакин, хотя и говоришь обратное. Хи фаас дии рот… Ты боишься моего имени.       Йоллен, уже готовая ругаться, застыла с открытым ртом. Каждая мышца в её теле натянулась, как тетива.       — Зу лос ваз… Я чувствую запах страха, исходящий от тебя. Я пугаю тебя, дова cос?       Йоллен сглотнула. Она мучительно старалась не смотреть на его зубы, но взгляд её снова и снова притягивался к ним. Старая рептилия видит её насквозь. Понимает её. Она должна была догадаться. И Арнгейр её предупреждал… Хотя нет, он не сообщил ей, что глава их ордена — грёбаный дракон. Как она может доверять ему?       — Пар-Тур-Накс… Амбициозность. Жестокость. Тирания. — Слова сами вырвались из неё. Не моргая, Партурнакс смотрел на неё своими белыми рептильими глазами.       Когда она впервые услышал это имя, она просто не подумала, что оно может что-то значить. Йоллен знала лишь пару слов на драконьем от матери, но после первого подъёма на Глотку Мира она перерыла всю библиотеку Высокого Хротгара — и нашла. Старый, рассыпающийся в руках свиток со словарём драконьих слов.       Но как бы ей теперь хотелось его не находить.       — Такое имя не дают за красивые глаза, — пробормотала Йоллен, опуская взгляд в слепящий снег.       Дракон медленно выдохнул, обдав её порывом горячего воздуха.       — Х-м-м, да… Твои слова правдивы, довакин, хотя метафора была немного… — Он силился подобрать слово, но, видимо, ничто в человеческом языке не могло вместить всех его мыслей в одно точное понятие. — Ты знаешь значение моего имени и потому произносишь его… Особо. И ты чувствуешь, что это имя передаёт мою суть — такой, какой она тогда была.       Йоллен медленно кивнула. Партурнакс опять был прав: она не могла бы объяснить это словами, и только иррациональное чувствую говорило ей, что когда-то имя «Партурнакс» вселяло ужас в сердца людей.       — Ты говоришь — тогда. А сейчас?..       Партурнакс повернул вбок свою могучую голову, задумчиво расправил одно обветренное крыло.       Видела бы её сейчас мать. Она бы убила за возможность зарисовать сложное переплетение сухожилий и хрящей, тонкую мембрану крыльев, по которой, как жилки по листу, расходились голубоватые вены. Мысль показалась Йоллен столь забавной, что она невольно хмыкнула. Но вид огромного ящера из древних времён, скалившего зубы, тут же привёл её в чувства.       — Сейчас оно служит… Дахмаан. Напоминанием. Некоторые поступки невозможно исправить. Я причинил много боли твоему виду, йорре. Поган аль. Разрушений. Сейчас же я знаю, что разрушающий в первую очередь разрушает себя самого. Но теперь ты понимаешь? Важность значений… Я покажу ещё на одном примере, а потом ты ответишь на мой вопрос… Хм… Ге.       Он внимательно на неё посмотрел, аккуратно перенося весь своей многотонной туши с одной ноги на другую, словно они затекали. Неужели у него проблемы с венами от старости? Мысль казалась Йоллен безумной.       — Довакин.       Только спустя мгновение она поняла, что это было не обращение, но вопрос.       — Драконорождённый, — выдохнула она.       — Ге. На языке йорре — драконнорождённый. Смертные понимают это, как человек, рождённый с душой дракона. Взявший силу драконов, но по природе своей — человек. Но это не так.       Снова это странное чувство — будто в желудке что-то обрывается, и Йоллен одновременно падает и несётся вверх. Только сейчас она твёрдо стояла ногами на заледенелой земле.       Йоллен резко подняла взгляд на Партурнакса.       — Что ты имеешь ввиду?       Дракон тяжело выдохнул через ноздри. Повёл головой в одну сторону, потом в другую. И отвернулся, словно желая скрыть раздражение, и пошёл в сторону чёрного монумента стены.       — Я первый задал вопрос, довакин. — «Как переводится этот Крик?» — Как старший. Сначала ответь на него.       — Нет.       Это резкое, паническое и упрямое «нет» вырвалось из неё прежде, чем она даже успела осмыслить, что он ей только что сказал.       Партурнакс не остановился. Никак вообще не отреагировал. Земля едва заметно дрожала при его могучих шагах.       — Не буду, слышишь? — крикнула ему в шипастую спину Йоллен. Дракон уже был у стены и поднял одно крыло, готовясь зацепиться когтём за камень. Его спокойствие… Йоллен была готова удавиться от раздражения. Как он может быть так спокоен? Она только что не подчинилась ему. Почему он не ругает её? Почему не злится? Почему он вообще никак не реагирует? Нет, она сделает всё, чтобы…       — Клинки обещают научить меня настоящему драконоборству, — сказала вдруг Йоллен.       На мгновение всё замерло на Глотке Мира. Даже вечный ветер унялся, и только солнце неслышно посылало на них свои белые стрелы. В этой тишине Йоллен различила как тяжело громыхает сердце у неё где-то в ушах. Слышит ли Партурнакс этот звук? Наверное, в далёкие времена он его забавлял.       Партурнакс медленно, медленно выпустил струю пара из носа. Он заклубился, как странная эфемерная фигура, и исчез через мгновение, так и не сложившись в полноценную форму.       — Хм… Клинки. Драконоборцы. Древний орден, который… даал дрей нол вод. Вернулся из прошлого… Хотя перевод не точный… Небытия? — Партурнакс казался больше озабоченным семантикой, чем её словами. Йоллен не верила своим ушам. — Но Алдуин сослужил им хорошую службу. Без него им не на кого было бы охотиться. Сиваз рот ах…       Партурнакс молчал какое-то время, так и не повернувшись к ней. А потом вдруг в один могучий прыжок вскарабкался на чёрную стену, высекая из неё искры, его шипастый хвост поднял вихри снега. Йоллен невольно прикрыла глаза рукой.       — Ты можешь пойти к ним, довакин… Нуст фен друн миндок хи кул…Ты можешь многому у них научиться. Ба! Многие из тех, кого я знал, пали от рук драконоборцев. Они падали с небес и больше не вставали… Но ты должна помнить — их методы борьбы, они могут действовать и на тебя тоже. Хи лос дова… Не дай им сделать из себя оружие.       Наконец Партурнакс поднял на неё свои жемчужные глаза. Усталые глаза. Интересно, какого они были цвета, когда он был молод?       — Я… запомню.       Она вглядывалась в него, пытаясь понять, что он на самом деле говорил. Дельфина показалась ей… Суровой, да, целеустремлённой, это точно, но предательницей? Нет, она им нужна. Они не обратятся против неё.       — Ну, довакин? Вулд — На — Кест?       Йоллен выдохнула.       — «Вихрь», «Ярость» и «Шторм».       Партурнакс чуть повёл крыльями со стены.       — На… Ярость — мне нет нужды объяснять тебе, что такое ярость. — Он выдохнул, будто усмехаясь. Йоллен могла бы обидеться, но было что-то добродушное в выражении его белёсых глаз. — Я чувствую, как она кипит в тебе…каждый малый момент времени. Иногда притухает, но никогда не гаснет. Но Кест… Шторм… Опиши мне шторм, довакин.       Йоллен, чтобы согреться, стала прохаживаться рядом со стеной, утаптывая снег.       — Ну… Это природное явление, вызванное атмосферным…       Партурнакс издал странный звук, похожий на быстро подавленный рык.       — Нид, йорре. Это… говорит в тебе твоя… смертная часть. Часть, которая привела тебя к крос…волшебникам. Они анализируют мир, они… пытаются найти логику в творении создавших его.       — Ты так говоришь, как будто её нет.       — Возможно, она и есть. — Он отвернулся. — Просто для нас, дов, она… не является важной. Вопрос о ней не приходит в наши головы. Мир устроен так, как он устроен нашим отцом, создателем, Акатошем. Твоим создателем тоже. — Йоллен фыркнула, но он не обратил внимания. — А … смертные расы — они пытаются понять… хм…       – Ну, не у всех нас есть роскошь почти бесконечной жизни! Если бы и мне было жить тысячу лет, я бы ни о чём не беспокоилась.       Партурнакс, задумавшийся над чем-то, вдруг качнул головой, будто кивнул. Это действие было настолько человеческим, что Йоллен споткнулась, засмотревшись.       — Да, довакин. Кросис. Хи тинвак вазах… Я должен с этим считаться. Хин гут зул дар тинвак аст хин клов…       Он уже почти бормотал про себя, этот невозможный гигант из её детских сказок. Она едва понимала, что он говорит, и стоило ему задуматься или погнаться за какой-то интересовавшей его мыслью, Партурнакс переставал переводить даже обрывки своих фраз. Йоллен разобрала только что-то про голос в голове. Чьей, интересно? Неужели его? И что за голос? Иногда ей казалось, что всё-таки старый дракон в своём одиночество свихнулся.       Жемчужная чешуя Партурнакса блестела в ярком, но не греющем свете клонящегося к закату солнца в ослепляюще синем небе. Но на самом краю земли, на восточном крае этого синего купола, Йоллен видела наползающую тьму. Ещё несколько часов, и небо по ободкам станет совсем прозрачным, потом солнце без предупреждения скроется за горизонтом, разбрызгав огненные всплески, и пронесутся мимо краткие сиреневые сумерки…       Наконец Партурнакс выдохнул.       — Но, довакин, оставляя причитания старого дракона, опиши мне шторм… не так, как он описан твоих книгах, не так, как тебе объясняют его волшебники в вашей Коллегии. Скажи мне, как ты… чувствуешь шторм.       Йоллен открыла рот, чтобы сказать, что он может сделать со всей этой «чувственностью» — но промолчала. Какой-то винтик, скрипя, начал оборачиваться в непривычную ему сторону, и медленно, но верно потянул всю мысленную машину за собой.       Йоллен задумалась. Она видела не так много штормов в своей жизни. Но странно — когда она думала о шторме, она почему-то вспоминала о Толфдире. Этом суровым на вид, щуплом старике с кустистыми бровями, седыми косами и бородой, которую он пару раз по её вине начинал невольно выдирать.       Видимо, что-то мелькнуло в выражении её лица, потому что Партурнакс опустил голову со стены, и его глаза оказались на уровне её взгляда. Йоллен не хотела говорить, не знала, что говорить…       «Папа, где ты находишь свои красивые слова?»       Отец, закончив собирать свои длинные тёмные волосы в хвост, недоумённо посмотрел на неё. Потом улыбнулся так, что морщинки затрескались вокруг его глаз.       — У шторма… Когда гремит его голос, природа затихает. — Партурнакс наклонился чуть ближе. Слушая внимательно. Йоллен говорила, не понимая, откуда берутся эти слова.       «Из сердца, глупышка. Всё, что тебе нужно для хорошего выступления, — он постучал её по груди, — уже в твоём сердце. Там правда».        — Шторм подавляет. В блеске его молний только смелые вершат свои деяния. Но в шторме… есть своё спокойствие. Своя сила.       Когда Йоллен закончила, она поняла, что дрожит, но не от холода. Она поглубже втянула воздух через нос, вгоняя всё, что начинало щекотать там, обратно.       Чтобы она сейчас отдала, чтобы вернуться в Коллегию…       Партурнакс вдумчиво кивнул. Кажется, он остался доволен.       — Хорошо, очень хорошо… А теперь… Вулд. «Вихрь». Чтобы легко переносить себя в пространстве, нужно быть… лёгким на подъем. Не только физически.       Йоллен, перестав вышагивать по площадке, замерла на полушаге.       — Лёгкость, довакин, идёт из… свободы. Свободы от вещей, которые тянут тебя к земле. Подумай о том, что привязывает тебя к одному месту, что… как говорят йорре, лежит на тебе грузом. Попробуй…       Скрип верёвки… Тело мерно качается в проходе…       — Послушай, Партурнакс, — Йоллен, не дав дракону закончить, резко обернулась к нему на каблуках. Сердце, как безумное, билось о рёбра. — Я понимаю важность строго обучения…       — Понимаешь ли? — выдохнул вдруг Партурнакс. Его пасть резко приблизилась к ней, и горячее дыхание обдувало её, как ветер с пробуждающегося вулкана. — Путь Голоса позволит тебе овладеть невероятной силой. Но эта сила опасна для тех, кто не может контролировать себя. Она захватит тебя, довакин. Хи ал. Без должного… обучения.       Взмахи крыльев… Огненные копья проносятся над головой…       «Малле лирре!»       Йоллен сглотнула, зло дёрнула головой — и чуть не зашипела от ударившего в голову раздражения.       — Это… Это какая-то чушь, а не обучение! А у меня может не быть времени на такую чушь. Понимаешь? У меня просто нет времени на это всё. Кто знает, когда Алдуин решит напасть? Сейчас он затаился, но потом? — Йоллен ударила кулаком по руке. — У меня нет нескольких лет, чтобы узнать каждую маленькую деталь драконьего языка. Аргнейр сказал, что ты сможешь научить меня, так, как не смогут Седобородые. Что здесь, на вершине мира, я… я встречусь с собой. — Она фыркнула. — Чтобы это не значило.       Партурнакс молчал невыносимо долго. Он возвышался над ней на многие футы, глядя на неё непроницаемыми белыми глазами со своей чёрной стены. Наконец он глубоко втянул воздух через массивные ноздри, собираясь говорить…       И вдруг крикнул во всю мощь своих драконьих лёгких:       — Йол–Тор–Шуль!       Прыжок назад, падение — и бессильно вскинутая рука, которой она, как ребёнок, пыталась прикрыться. Она знала этот Крик. Йол — Йоллен. Какая ирония. Какой ужас.       С последним словом струя ревущего пламени полилась вниз из драконьей пасти, заполняя собой всё пространство внутри полукруга чёрной стены. Словно жидкий белый свет, он слепил её. Но этот бешеный безудержный огонь не удовлетворился одним этим и уже, щёлкая зубами, полез вверх по стене. Самые верхние языки пламени лизнули Партурнакса за ноги, но он, кажется, этого даже не заметил. Воздух трещал от накала, снег за несколько мгновений испарился и теперь клубами пара поднимался вверх.       Когда огонь наконец иссяк, Йоллен, щурясь и моргая, несколько секунд лежала на снегу в метрах от стены и просто… дышала. Не могла надышаться. Будто пламя выжгло не только весь снег в округе, но и воздух. Потом медленно поднялась и сквозь белые пятна на сетчатке всмотрелась в стену.       Ни одной трещинки, ни почернения — чёрный обелиск, изрезанный в древних, как время, рунах. Серая скала перед ним, прежде покрытая снегом, ещё дымилась.       — Садись, — сказала дракон. Он не приказывал, но ноги сами понесли Йоллен к полукругу стены. Она опустилась на колени. От скалы тянуло таким жаром, что у неё тут же вспотела шея. Но удивительно, после многих часов на морозе горной вершины она обрадовалась этому жару. Йоллен скинула шарф и верхний меховой плащ и на мгновение прикрыла глаза, чувствуя тепло земли на ногах сквозь слои одежды.       Партурнакс склонился к ней, заслоняя собой солнце. Его зубы оказались совсем рядом.       — Огонь… самая разрушительная сила из подвластных идущему Путём Голоса. Потому что огонь — это изменение, которому придали форму. Но его разрушения… могут обернуться и против того, кто его использует. Фод зу’у сулейк ко ни… Если бы я не был осторожен, я мог сжечь тебя заживо. Но я научился контролировать свою… жажду.       — И как… как ты научился? — Йоллен казалось, что она говорит откуда-то издалека.       — Дрем.Терпение…       — Я…       Партурнакс выпустил через нос струю воздуха, способную согнуть молодое деревце, и какая-то неведомая сила заставила рот Йоллен закрыться.       — Терпение — это ключ к спокойствию. Налот. Когда ты можешь слышать тишину. — Он поднял голову к небу. — Я созерцаю звёзды с этой горы уже тысячи лет… Но и я знал когда-то огонь стремления. Знаю до сих пор.       Йоллен посмотрела на него. И вдруг — моргни, и она это пропустила бы — Партурнакс приподнял крыло и потёр один из своих рогов. Обломанный рог. Она заметила его ещё в первую встречу, но никогда… Рог — это ведь часть черепа, так? Она пыталась вспомнить объяснения матери. Самая крепкая его часть… Обливион её побери, кто мог отломать дракону его рог?       И насколько же это было больно?       Партурнакс издал громоподобный выдох.       — Пар. Амбициозность. Мне было всего мало. Даже себя самого. Я чувствовал, что могу больше. Заслуживаю больше. Даже мне, дов, казалось недостаточным отведённое Акатошем время. Я не умел ждать и хотел получить всё своё сразу…       Тур. Жестокость. Я был готов на всё, и другие… не значили для меня ничего. И я был жесток.       И наконец — Накс. Деспотичность. Я знал, что лучше их всех… не считая одного. Я знал, как будет лучше для всех. И своей волей я придавал миру форму…       — Как молотом, — пробормотала про себя Йоллен.       Что-то… Что-то в его голосе, в том, как едва уловимо для слуха смягчился его тон, заставило Йоллен поднять руку и коснуться склонённой к ней головы. Это было непроизвольное движение, движение, о котором она тут же пожалела. Она думала, что Партурнакс отпрянет или что она первая уберёт руку…       Но он лишь моргнул своим белым мутном глазом и остался на месте.       Сероватая чешуя оказалась удивительно тёплой наощупь, даже горячей. И мягкой. У Йоллен было странное чувство, будто стоит ей хорошенько надавить, и она промнётся внутрь, а потом уберёт руку — и та станет на место.       Сейчас Партурнакс не казался ей ни жестоким, ни деспотичным, ни даже страшным. Просто… старым. Очень старым и усталым. В этом он ей напоминал немного Толфдира, когда она особенно резко кому-то отвечала.       И вдруг от одной мысли о нём у неё в груди что-то сжалось. Она бы сейчас отдала тысячу своих жизней, только бы увидеть его.       — Но теперь, — Партурнакс снова поднял голову к небу. — Я нашёл путь… к смирению. Или будет лучше сказать — усмирению. Я всё ещё нетерпелив и амбициозен, я был таким, таким и буду — но это не значит, что я должен поддаваться каждому своему порыву. Они идут из одного источника… Ка… Источник амбициозности, жестокости и деспотичности — гордыня. Она же погубила и моего брата в первый раз. Погубит и второй. Потому что ты, довакин — ты не станешь жертвой своей гордыни.       — И… как я это сделаю?       — Для начала, — Партурнакс выпустил воздух через ноздри, и Йоллен готова была поклясться Девятью, что это был смешок. И в нём было всё — сожаления, печаль, предвкушение и тихая, но твёрдая уверенность, — мы очистим твой разум.       Йоллен наклонила голову на бок.       — Это то, что вы йорре называете… метафорой. Я думаю, тебе не стоит бояться, что я говорю… прямо.       — Партурнакс, а тебя этому Седобородые учили?       — Хм?       — Как общаться с людьми? Потому что для дракона ты неплохо умеешь изображать наш язык тела.       Партурнакс медленно склонил голову, будто кивая.       — Изображаю ли я — или тебе хочется так думать? Видишь ли ты что-то в том, в чём на самом деле нет ничего? Наше зрение склонно нас обманывать… Кун. Но внутри мы всегда знаем правду.       Йоллен знала, что ей очень хотелось бы, чтобы он перестал говорить загадками и ответил прямо. Но видимо, теперь их будет таких двое…       Но вдруг Партурнакс продолжил своим грохочущем голосом, едва притушенным временем:       — Однако… в своё время я много общался с йорре. Трудно представить одинокого дов, что ты видишь перед собой, среди друзей. Поган фадонне… Я заслужил, м-м-м, их мид, преданность моих друзей. Мы были гра-зеймазин. Я многому у них научился. В том числе языку. Помощь, что я оказывал вам… Сначала я делал по высшему повелению, но потом… Из собственного желания.       Взгляд Партурнакса был потерян в веках.       — Но говоря о лёгкости…       Партурнакс снова обратил свои поблёкшие глаза к ней — и вдруг что-то такое мелькнуло в них, отчего у Йоллен волосы на голове встали дыбом. Она отвернулась, силясь успокоить сердце, которое выдавало её всю, и вгляделась в даль горизонта. Как он говорил, налот? Спокойствие?       — Что гложет тебя, довакин? Ты не должна говорить мне, но…       Да, с востока наступает не только ночь. Она теперь поняла, к тьме примешиваются полные снега свинцовые облака. Кажется, через несколько часов будет страшная пурга…       — Я всего лишь старый говорливый дракон… Но ты должна представить себе это — и отпустить.       — Нет ничего… — начала Йоллен, но Партурнакс рыком оборвал её.       — В своём сердце ты знаешь, что это не так. Ты избегаешь своей внутренней правды. Но пока ты не отпустишь это, довакин, ты не сможешь понять суть этого Крика.       Пурга… Надвигается пурга… Она вспомнила, как отец перед выступлениями поочерёдно щёлкал каждым пальцем на руке и считал про себя. Говорил, что это его успокаивает. Йоллен сбросила перчатки — в пределах Чёрной стены было очень тепло — и тоже стала считать, сначала на одной руке, потом на другой.       Не помогало. Воздух вырывался из неё частыми клубами пара, и, как ни старалась, она не могла удержать его в себе дольше, чем на мгновение.       — Довакин?       Йоллен вскочила, разбежалась, щёлкнула пальцами и почувствовала в руках обжигающий холод металла. В одном лёгком замахе она вскинула Посох и что есть силы воткнула его в землю ровно посреди площадки скалы. Его гордый медный шпиль слегка вибрировал. Йоллен развернулась на каблуках к Партурнаксу. Белый Дракон замер на Чёрной Стене, слегка склонив голову набок. Небо за ним казалось ненастоящим, залитым ярким голубым лаком. Где-то вдалеке вокруг других горных пиков вились кудряшки облаков, словно стада горных баранов, теснившихся на тропках отвесных скал.       — Видишь это? Видишь эту трёклятую палку? — Йоллен, срываясь на крик, махнула на Посох. — Это Посох Магнуса. Полдюжины человек умерло, чтобы он оказался у меня. Говорят, его использовал для магический фокусировки бог.       Йоллен не могла оторвать взгляд от сверкающего в предзакатном свете Посоха. Малахитовый шар его навершия тихо гудел, медленно поворачиваясь. Она чувствовала, как исходящая от него сила приливными волнами мерно накатывала на неё.       Йоллен одним резким движением выдернула Посох, раскрутила его всем телом — и бросила с края скалы. Он один раз перевернулся и исчез, как будто его никогда и не было.       — Пусть Псиджики поцелуют меня в зад! — крикнула она вдогонку. Партурнакс ничего не сказал, не мог сказать. Он же ничего не понимал в её словах. Как он мог? Его белые глаза были непроницаемы. Йоллен было всё равно, понимает он её или нет. Она ощерилась. — Будь прокляты эти монахи и пусть катятся в Обливион их прекрасные сады. Они могли вмешаться в любой момент! — она снова кричала в воздух. — В любой, мать его, момент! И что они сделали? Ничего! Ничего, чтоб им всем провалиться в Обливион. Только под конец — как удобно, правда? — они умыкнули Око Магнуса и испарились. Ненавижу!       Выпотрошенные лёгкие будто сжались в груди. Йоллен, хватая ртом воздух, тяжело опёрлась руками о колени. В ветре она слышала мерный скрип верёвки. В ярком белом снеге — вспышку взрыва. Снова и снова. Слепящий свет — она летит, мир сворачивается в свиток, чёрный-белый, чёрный-белый. Она сплёвывает — и красное пятно собственной крови приземляется на каменный пол, там, где слюна падает в снег. Кто-то стоит над ней — чёрная фигура на ярком фоне. Йоллен хочет броситься вперёд, повалить её, голыми руками размозжить лицо до кровавой каши, пока не сдерёт всё мясо с костяшек.       Но она не может.       — Они все… Они все… — Йоллен хватала воздух ртом, как рыба на берегу. Вдох, мышцы заталкивают воздух в лёгкие, выталкивают назад, связки дрожат, и она пытается выдавить из себя слова…       Но они не идут.       — Они… Я просто бежала… От дома к дому. Я ничего не могла поделать. Боги, — она схватилась за голову и дёрнула, сначала слабо, потом сильнее. Ей хотелось, чтобы в руках у неё остался клок волос, чтобы они вырвались с кожей, хотелось почувствовать жгучую боль, хоть что-то, лишь бы не эту затягивающую пустоту в груди. Ей казалось, что она падала сама в себя.       Йоллен опустилась на колени. Не было сил даже сидеть. Она начала завалиться вперёд, готовясь удариться лицом о скалу и погрузиться в снег, но ей было всё равно. Она так устала.       Но вдруг что-то тёплое и мягкое подхватило её. Йоллен инстинктивно вскинула руки — и зацепилась за выступы угловатых, обветренных чешуек. Она уткнулась в них лбом.       Йоллен не плакала. Она уже давно не могла плакать. Просто молча открывала и закрывала рот, хватаясь за чешую и рога, словно стоит ей отпустить их, и она сорвётся в пропасть.       — Зу’у миндораан… Зу’у миндораан, — шелестел хриплый голос над ней. Я понимаю. Он больше ничего не говорил, а может, Йоллен просто больше ничего не слышала, только эти два слова.       Но этого было достаточно.       Йоллен не знала, сколько времени прошло. Просто в какой-то момент она снова смогла дышать, снова почувствовала силу в руках. Партурнакс, уловив её движения, пробормотал «Кросис», приподнял свою голову, за которую она держалась, и очень мягко поставил её на ноги.       Йоллен отёрла лицо рукавом, скорее по привычке, и со вздохом щёлкнула пальцами.       Посылая по снегу огненные искры, перед ней появился Посох Магнуса. Она взвесила его в руке. Он был необычайно лёгким, этот посох. Но ничто не могло его повредить — железо не оставляло на нём царапин, никакие руки не могли его погнуть. Она пробовала бросать его в огонь и воду — ничего. Посох снова и снова появлялся по её призыву.       Йоллен знала, что артефакты подобной силы обладают собственным… мнением. Не разумом, но неким осознанием, где и когда они должны находиться. В этом была их сила, это их делало реальнее, чем все остальные предметы — железная уверенность в своём заложенном богами «я». Йоллен не питала иллюзий, что она контролирует Посох. Но она надеялась, что и не он контролирует её. Пока нет.       Йоллен мгновение ещё поддержала его в руке. Было что-то пьянящее в обладании такой вещью. Что-то, отчего его не хотелось отпускать. Но именно поэтому она вскинула руку с Посохом — и тот, как подкинутая птица, взмыл в воздух и тут же исчез.       — Хи лос мус… Ты готова.       Йоллен подняла глаза на Партурнакса.       — К Крику?       Снова это непередаваемое выражение в его глазах.       — Косил… Ты готова встреться с собой.       Йоллен сглотнула. Медленно потёрла друг о друга руки. Косил… Она знала это слово. «То, что внутри». Или внутренняя сущность, истинная природа, наполнение души и сердца… Это было сильное слово. Страшное слово. Такими словами люди переворачивают мир.       Йоллен хотелось снова считать пальцы, но жест в эту минуту показался ей глупым, и она не стала этого делать. Но нужда была страшная — потому что всякая мягкость, до этого проступившая в шелесте голоса Партурнакса, исчезла. Он был серьёзен и сосредоточен, как обнажённый меч.       Йоллен вернулась к Стене и скале, всё ещё напитанной жаром Крика Партурнакса. Только сейчас она осознала — температура была так высока, что самая порода оплавилась, превратившись в подобие стекла, и тут же застыла. Как мошка, пойманная в янтаре, драконий Ту’ум был навсегда запечатан в скале во всей своей безудержной красоте.       Партурнакс перенёс весь свой вес на задние ноги и уселся на стену, как горгульи, что Йоллен видела на соборах Сиродила. Теперь он в высоту достигал трёхэтажного дома. Йоллен села. Она не чувствовала себя готовой. Она никогда не была готовой. Но странно, едва заметная вибрация, что она чувствовала с момента, как коснулась Стены Слов, прошла.       Йоллен посмотрела Партурнаксу прямо в глаза — и решительно кивнула. Дракон что-то пробормотал про себя — верно, старая привычка существа, проведшего большую часть жизни в одиночестве — потом прокашлялся, как мог бы прокашляться Толфдир перед началом лекции, и сказал:       — Опиши мне…время, довакин. Вулдсетид.       Йоллен открыла рот, чтобы ответить. Подумала и закрыла. Фыркнула и открыла снова:       — Ты говорил про очищение разума? Могу сказать, у тебя получилось: у меня в голове нет ни одной грёбаной мысли.       Партурнакс серьёзно кивнул.       — Пруза, ты действительно достойный ученик.       Йоллен несколько мгновений моргала, потом чуть не подскочила на месте, но заставила себя сесть обратно. Однако она всё же вскинула руку и ткнула в его сторону пальцем в жесте обличения:       — Ты ведь только что пошутил! — вскричала она неверяще и одновременно торжествуя. — Твои хрен знает насколько древние драконьи уста только что выдавили шутку!       Партурнакс выдохнул и ощерил свои поредевшие, но всё ещё смертоносные клыки. Но даже это обычно угрожающее действие смягчалось прищуром глаз и пожелтевшими от времени наростами на нижней челюсти, напоминавшими то ли о щетине, то ли о неухоженной бороде.       — Значение и форма… Но, довакин, — Партурнакс чуть ниже наклонил свою массивную шею, — как ты ощущаешь время, хм-м?       Она хотела сказать: «Ну, время — это форма протекания физических и психических процессов…» или «Это непрерывная величина, априорная характеристика мира, ничем не определяемая…». Но Йоллен молчала. Она теперь знала, что такой ответ его не удовлетворит. Он хотел, чтобы она нашла другие слова, свои слова.       Наконец Йоллен решилась:       — Как ощущаю время, да? Ну, звучит банально, но оно… идёт. Только не выдыхай так! Мне важен этот аспект действия, движения. Он проявляется в глаголах — не знаю, как в драконьем языке, но в большинстве языков смертных рас он есть, можешь мне поверить. И… время движется вперёд, толкая перед собой остальной мир. — На Йоллен снизошло неожиданное вдохновение. — Время идёт, и всё стареет, и всё становится новым.       — Значит… время идёт в одну сторону?       Йоллен усмехнулась.       — Конечно. Единственность прошлого и неопределённость будущего можно доказать на нескольких примерах. — Она ещё их не придумала, но была уверена, что они есть. Чтобы он не успел обратить на это внимание, Йоллен тут же продолжила. — Но время — это однородное, необратимое течение из прошлого через настоящее в будущее. Всё просто и прямо, как палка. Именно поэтому будущее можно изменить, а прошлое — нельзя. Не то чтобы это кого-то останавливало от попыток… — Йоллен только читала о таком. Магия времени — самая привлекательная из возможных для любого арканиста. Но все истории и свидетельства, что она находила о тех, кто хотел подчинить себе течение времени, были историями предостережения.       Какое-то… какое-то странное чувство вдруг щекотнуло внизу живота. Неясное видение пронеслось перед глазами, и Йоллен в первый момент попыталась поймать его в фокус внимания — но оно словно укусило её за протянутую руку, и Йоллен внутреннее отшатнулась. Она поняла, что часто дышит, и заставила себя успокоиться.       — И что за… примеры, о которых ты говоришь?       Йоллен невольно прикусила нижнюю губу. Обливион побери этого старого дракона, он всё знает. Поэтому вместо слов она почесала мизинцем бровь. Мягкие волосы слегка щекотали кожу пальцев. Ей подумалось, что если бы не Крик Партурнакса до этого, она бы уже продрогла.       — Ну-у-у, время оно как… стрела. Да, стрела! — Йоллен взмахнула рукой в неопределённом жесте. — И это стрела равнозначна бытию. Если представлять двухмерное пространство, то стрела времени летит вперёд, и мы несёмся на её самом наконечнике, на одну секунду опережая небытие.       Партурнакс склонил голову на бок. Он какое-то время молчал, и Йоллен невольно выдохнула. Значит, он принял её ответ. Она быстро взглянула за Стену, на горизонт. Небо уже начинало бледнеть, а горизонт на западном его крае золотился.       Вдруг он хрипло спросил:       — Значит ли это, что кто-то или что-то пустило эту стрелу?       Йоллен раздражённо цокнула языком. Только этого не хватало.       — Слушай, я не эксперт по религии, так что не берусь говорить про Акатоша и прочее…       Партурнакс повёл головой из стороны в сторону.       — Не делай… поспешных выводов, довакин. Я лишь хочу сказать… Фар ва тинвак ни вазах? Пруза… — Йоллен чувствовала, как Партурнакс силится сжать какую-то сложную конструкцию в голове до нескольких слов на тамриэлике, чтобы она поняла.       Вдруг Партурнакс прищурился — быстрое движение, эхо стремительности его молодого, столь непривычное в этом старом медлительном облике. Словно искра пробежала в его туманных жемчужных глазах, на мгновение зажигая их изнутри.       — Согласна ли ты с тем, что чтобы пустить стрелу, должно быть… зун, оружие. Лук, по-вашему, ге? Я вижу, что тебе не нравится, как я… использую эту метафору, — добавил он затем, бросив на неё проницательный взгляд. Йоллен лишь вскинула руки. Переход в трёхмерное пространство грозил софизмами, но разговор был весь философский, так что пусть дракон делает, что хочет. — Чтобы было последствие действия… Я говорю о полёте стрелы… должна быть причина — в этом случае, натягивание лука и спуск стрелы? Лос нии? Или я говорю неправду?       Йоллен кивнула и быстро сжала и разжала кулаки. Усталость и раздражение наконец давали о себе знать. Небо на западе уже вот-вот окрасится в багрянец и пурпур. Вот и доказательство хода времени.       Партурнакс же продолжал:       — И стрела летит туда, куда её пустили…       Снова кивок. Чтобы он не подумал, что Йоллен его не слушает.       — Ге, стрела летит в свою цель… Но вулдсетид, или в нашем случае — ветер может изменить её полёт.       Йоллен почесала голову, взлохматив свои колючие волосы. Ей всегда было обидно, что не унаследовала мягкость и шелковистость волос отца или матери.       — Наверное? — пробормотала она, представляя себе гипотетическую стрелу. Она никогда не сражалась оружием, но из лука стрелять умела. Когда летом в деревне делать было нечего, все начинали мастерить луки, а если была возможность, крали настоящие из дому — и начиналась «охота». Обычно она возвращалась домой затемно, без лука, без добычи, но с кучей царапин, синяков и торчащими из волос иголками.       Йоллен улыбнулась при воспоминании, и последующие слова, окрашенные её мимолётным настроением, получились на слух странно радостными:       — Сильный ветер может отклонить её изначальный курс.       — А может быть сначала полёт стрелы, а потом лук, её пустивший?       Бегущие сквозь кусты и улюлюкающие мальчишки исчезли из её мыслей. Йоллен резко подняла голову на Партурнакса. Он наклонился ещё ниже и настойчиво продолжал:       — Может ли нил… Хм, назовём это пространством, ты ведь простишь старому дова небольшую вольность? — Йоллен кивнула. — Может ли это нил повлиять на время достаточно, чтобы… пруза, создать обратное движение времени? Ге ув нид <i>? Да или нет? Дох, и да, и нет… Но, довакин, мы выяснили, что у любого действия должна быть причина… Во лос вазах? Что скажешь об обратном? Не значит ли это, что создания действия в будущем сразу создаёт его причину в прошлом?       Йоллен моргала. У неё было странное ощущение, словно она приговорённый, которого тащат к обрыву, а он упирается, ещё не видя края, но инстинктивно предчувствия беду.       Косил… «Встреча с собой».       — Я… Честно говоря, я мало что поняла.       — Миндол! — Партурнакс, казалось, вот-вот упадёт со стены, так низко он наклонился к ней. Йоллен не могла оторвать взгляда от гипнотизирующих её белых глаз. — Думай о ветре, довакин. Думай о сотне разных ветров, которые одновременно дуют на стрелу. Вулдсетид… В любую секунду они могут поменять её направление. Пока стрела летит, она может упасть в любом месте… Ге, в каком-то смысле она летит во всех направлениях сразу.       В животе стал завязываться узел беспокойства. Неуловимый смысл слов Партурнакса выплясывал свой дикий танец вокруг её сознания. Йоллен не смела присоединиться, не смела уйти и могла только зачарованно вглядываться в игру света и тени, отбрасываемую дикой пляской. Это было колдовство.       — Вен! — пророкотал Партурнакс, подставляя крылья ветру, и они вздулись, как паруса. — Прислушайся, довакин. Слышишь ли ты ветер? Чувствуешь ли его? Дыхание Кин, оно проходит от одного края мира до другого, быстрее, чем может пройти слово. Впусти его в себя, позволь заполнить свою грудь… Но не держи его.       Йоллен знала ветер. Боги и её обветренные, потрескавшиеся губы свидетели, она знала ветер. Он мог волком преследовать её по заледенелым пустошам и бросаться на подъёмах, пытаясь сорвать с неё плащ и вгрызться в мягкую плоть. Он мог, как медведь, валить с ног и вбивать с землю, засыпая белым ворохом, так, что только оставалось хватать ртом воздух. Ветер пикировал, как ястреб, и бил по глазам.       Йоллен знала, ветер — это враг. Худший враг. Страшнейшей враг. Все техники выживания, о которых она когда-то слышала, были направлены на то, как не впускать ветер в себя.       Йоллен сделала глубокий вдох, столь глубокий, насколько позволяли лёгкие — и впустила в себя ураган.       От неожиданного ощущения она сделала резкий вдох — и мышцы замерли, не в силах двинуться. Что-то крутилось и вертелось в лёгких, ребра ходили ходуном. Кто-то плясал у неё в груди.       — Стин вен! Выпусти ветер, довакин! Пусть он заберёт всё, что тебе больше не нужно. Пусть сдует грязь с твоего косил и покажет тебе самой своё истинное «я».       Йоллен открыла рот — и яростная дикая пляска выпрыгнула из неё наружу, покатилась колесом, поднимая ворохи снега, и в вихрах скрылась в небе.       — Пруза! — возвестил Партурнакс. Его чешуя победно сияла. — Седобородые были правы… Хи лос дова сос… Нуз гейн лаат унт… Последнее испытание.        Мороз и ветер кололи иголками, но Йоллен больше не замечала этого — внутри у неё словно горел костёр.       — Это… Это… — пыталась объяснить она словами своё состояние, но те ускользали от неё. Голова кружилась, мир вокруг вертелся, как карусель. Белый и синий смешивались, Чёрная стена растекалась по краям горизонта, а Партурнакс — он казался ей сверкающей белой молнией, искажаемой преломлением света и пространства вокруг. Ничто не было реально, и никогда ничего реальней в своей жизни она не видела.       — Ты близка к пониманию, довакин, — прогрохотал дракон, но теперь она видела мелькавшее нетерпение в его голосе — словно красная полоса, оно мелькало в трепещущем переплетении белых узоров, которые расплывались на его месте. Йоллен вдруг поняла: он едва удерживал своё нетерпение, как всадник держит узду норовившего понести коня. — Я говорил о вольности… Нил — пространство, мир вокруг. Но ещё это то, что йорре называют Ситисом. Пустота. Ты впустила в себя ветер. Так пусти же теперь пустоту.       — Как? — собственный язык казался чужим, но не потому, что будто отяжелел, нет, наоборот, во всём теле появилась странная лёгкость.       — Погрузись в вед… Темнота. Ты должна закрыть глаза и увидеть в ней… мир вокруг.       Лишь мгновенная заминка — а потом чернила залили ей глаза. Но они уже не были прежними. Нет, темнота вокруг колыхалась, словно полог на ветру, и сквозь неё начинало проступать…       — Я вижу…       Вокруг неё, словно короной облегая вершину, было небо.       — Синева. Это… ослепляющий, невозможный синий.       — Пруза, — голос Партурнакса доносился откуда-то издалека и одновременно был совсем близко. Полог тьмы под его напором стал совсем прозрачным — и вдруг его словно сдёрнуло совсем.       Синева вокруг была синевой специй с редгардских базаров. Синим лаком, которым каджиты покрывают свои маленькие фарфоровые чашечки для скумы. Эта синева разъедала глаза, она вопила на посмевших на неё взглянуть. Она залива все чувства, затапливала тебя до краёв.       Но снег! Он бел, как жемчуг в мамином ожерелье. Как облака летом над полями у деревни.       Глубокий вдох. Воздух колется, воздух заполняет её лёгкие…       Йоллен… видела. Точнее, представляла, что видела, и картинка в голове её казалась в тысячу раз реальней, чем то, что видели глаза. Небо, снег, скалы — они были столь насыщенных цветов, представали перед Йоллен столь живо, выпирали так резко, что мутная дымка земли терялась на их фоне.       — Я вижу…       Она вдруг осеклась. Открыла снова рот — и поняла, что не может найти слов, чтобы описать увиденное.       Йоллен пошевелилась, тело само готовилось вскочить и побежать, но Партурнакс тут же её одёрнул.       — Нид! Не открывай пока глаз. Всмотрись в это. Вглядись в его суть, потому что суть его — суть тебя. Косил.       Что-то… мерцало, невидимое, там, где должен был быть самый центр площадки, центр скалы, центр самой высокой горы Скайрима. Оно мерцало, и реальность вокруг него плыла, шевелилась и волнами расходилась вокруг.       — Это… как… — Йоллен раздражённо взмахнула рукой, но держала глаза закрытыми. — Как… как Рана.       Дрожь прошла по её телу при этих словах. Трепет вихрами запрыгал где-то в желудке, а на лбу выступил пот. Йоллен невольно вскинула руку в сторону Раны, словно пытаясь коснуться её.       — Говори! — приказал ей Партурнакс.       — Рана… — Йоллен сглотнула. — Но только не физическая. И она… ещё кровоточит. Уже затянулась. Никогда не была. И её на самом деле нет. Нил. Ничего.       И стоило ей сказать последние слова, Йоллен вдруг поняла:       Пустота. Так выглядела пустота.       Партурнакс издал громоподобный рык, который эхом покатился по горам. Синева вокруг Йоллен затрепыхалась, словно уступая его напору.       — Рана… Ба, ты чувствуешь, довакин! Хи лос вазах…Это — тид-араан. Рана во Времени.       Мир вокруг пропал, скрывшись вдруг за чёрной пеленой. Йоллен резко открыла глаза. Реальный солнечный свет мгновенно ослепил её, и ей пришлось зажмуриться, отчего по сетчатке поплыли пятна. Прикрываясь рукой, она едва-едва приоткрыла трепещущие ресницы…       — Провалиться мне в…       Она дала фразе повиснуть. Над ней уже не висел лакированный синий купол неба — нет, запад пылал багрянцем и пурпуром, с востока поднималась ночная тьма, и страшная буря, чьи чернильные облака подсвечивались изнутри молниями, надвигалась на центральную равнину. Дальние горы, скрытые тенями, совсем исчезли с горизонта.       Но поразилась Йоллен не этому. Нет, площадка вокруг неё изменилась — или приняла свой настоящий облик? Или скрылась за иллюзией зрения — но одна вещь осталась неизменной.        Воздух в центре площадки мерцал и шевелился, и из пустоты веков оттуда на неё дула сразу сотня порывистых ветров.       — Рана… во Времени? Как это вообще…       Йоллен повернулась к Партурнаксу на Чёрной стене и обнаружила, что тот уже расправлял свои массивные, обтрёпанные временем крылья. Неожиданная ярость всколыхнулась в ней, придав голосу силу:       — Ты не можешь просто так улететь! Мне нужны ответы!       — Все ответы уже в тебе, довакин. — Он бросил на неё прощальный взгляд, но что-то лукавое мелькнуло в нём. Будто он знал нечто, что показалось бы ей забавным, но он не мог с ней поделиться, не испортив сюрприза. — Сив ахкрин… Найди храбрость взглянуть им в лицо.       И, взметая ворохи снега, Партурнакс в один могучий толчок оторвался от стены и, подхваченный ветрами, словно парусник, взмыл в воздух. Йоллен невольно пробежала несколько шагов по площадке, будто надеясь догнать его, но через минуту он уже стал едва заметной белой точкой на темнеющем небе, а потом и вовсе исчез.       Жуткая усталость навалилась на неё. Бывшие до этого лёгкими конечности налились свинцом, и она тяжело опустилась на пласт стекла у Чёрной стены. Она пыталась понять, что произошло — и одновременно какая-то странная обида душила её непроливающимися слезами.       Она не знала, сколько просидела так, в оцепенении. Но наконец ночь опустилась на Глотку Мира, и вышли из-за дальних облаков два полных сияющих круга лун. Мессер и Секунда, пойманные в вечном танце, светили на неё…       Что-то в их расположении показалось ей странным. Знакомым даже. Это было мимолётное ощущение, призрак видения…       Йоллен зажмурилась — и открыла глаза.       

***

      Йоллен открывает глаза.       Словно рыба, выброшенная из воды, она хватала ртом воздух.       Вдох. Мышцы горла вталкивают воздух в лёгкие, те выделяют из него кислород и пускают в кровь.       Выдох — мышцы выталкивают оставшееся. Углекислый газ вырывается из неё белыми клоками пара.       Йоллен бормочет про себя, утирая проступивший пот, кристаллами собиравшийся на бровях:       — Рана… во Времени. Ветра… сотня дующих ветров… Полёт стрелы…       Чёрные зубцы Коллегии нависают над ней, потухающие звёзды едва мерцают в преддверии утра. Белый диск Мессера и красная серёжка Секунды уже готовились скрыться за горизонтом…       И всё вдруг сложилось в её голове.       Йоллен вскочила с коврика для медитаций, поскользнулась, погрузившись руками в снег, кое-как поднялась и помчалась в сторону Башни Элементов.       — Обливион меня побери, — вырвалось у неё вместе с клубами пара. Хорошо, что рядом не было Толфдира. Дорожка под ней скользила и норовила сбросить её с верхних галерей, но Йоллен мчалась, не ничего замечая, потому что она бежала наперегонки с утром.       — Обливион меня побери, — повторила она, поднимая голову к небу. Две луны на небе превращались в ряды цифр, столбики их мерцали перед глазами, стремительно мчась к финальному числу — и наконец с щелчком встали на место.       — Глотка Мира, — выдохнула Йоллен проносящимся мимо стенам Коллегии. — Это должно случиться завтра в полнолуние… на Глотке Мира.       Стоило ей сказать это вслух, и ноги ей отказали. Йоллен тяжело привалилась к холодной стене, опустила на неё пылающий лоб. Казалось, сейчас от неё к небу потянется пар.       Из всех мест в Скайриме… Из всех возможных мест это должна была оказаться именно Глотка Мира. Какой-то странный звук вырвался из её горла, она сама не поняла, что именно. Смех, или хрип, или крик умирающего животного. Что-то клокотало и каркало у неё в груди, словно свара собаки и ворона, вцепившихся друг в друга и пускавших во все стороны пух, перья и кровавые ошмётки.       «Спокойно…»       Йоллен что есть силы приложилась лбом об камень. В глазах во все стороны полетели искры, в ушах зазвенело. Жуткая боль вспыхнула где-то в черепе, зажигая фитиль в груди — и Йоллен, не давая себе времени, снова ударилась лбом об стену.       Мысли разлетелись на тысячу маленьких осколков, как упавшая фарфоровая ваза. Что-то хрустнуло в районе носа, и горячая влажная дорожка потянулась к губам. Йоллен, шатаясь, попробовала её языком — знакомый солёный металлический вкус.       Йоллен фыркнула, рукой вытерла кровь и, оставляя тёмный след на стене, направилась к тёмному шпилю Башни Элементов.