Гуще крови

      Свежий снег хрустел под ногами и слепил на неожиданно проглянувшем солнце. Вместе с солнцем пришёл и мороз, так что пар клубами вырывался изо рта и, огибая тянущиеся к ослепительному небу башни, улетал вверх. Серана надвинула капюшон как можно глубже и прищурилась. От яркости на сетчатке оставались цветные круги.       Удивительно, но в какой-нибудь другой день она бы даже могла насладиться редким винтерхолдским солнцем. Могла бы. Но липкое ощущение чьего-то влажного взгляда, оставлявшего зудящие следы на затылке, заставляло её то и дело оборачиваться.       Она бы хотела думать, что это Раджир. Он мог и не такое выкинуть, беспокоясь об охране его «протеже». Стоило его отпустить, и он как в воду канул. При этом же у него было необычайное свойство появляться именно тогда, когда он нужен…       Но какая-то зарытая, закиданная могильной землёй часть Сераны шептала ей, что если рядом кто-то и был, то это был не Раджир. И Серана была рада, что сейчас с ней была хотя бы Катерина.       Калеб, завёрнутый в три слоя одежды, сидел у Катерины на руках, не проявляя особого желания идти самому. Но Матиас бодро бежал по очищенным дорожкам, пока Серана держала его за руки. Из-под капюшона и тёмного вязаного шарфа, подарка Катерины, едва можно было различить его красные, полные радости глаза.       Они направились в сторону Сада Архимагов. Голые деревья были выкрашены инеем, среди нахохлившихся белыми пушинками кустов виднелись тёмные силуэты статуй — даже после кончины волшебники, казалось, предпочитали уединение и тишину.       Серана снова посмотрела на Катерину. Если бы не мимо проходящий студент, который наколдовал несколько цветных огоньков для отвлечения детей, Серана бы, наверное, уже свалилась в сугроб, пока ждала её. Она прибежала с опозданием, полуодевшись, усталые глаза то стекленели, то метались по сторонам. Но не только глаза её прыгали, как напуганный зверь: пока они шли, Катерина объясняла ей, как правильно разминаться после долгого сидения, потом вдруг замолчала, через несколько минут проморгалась, будто приходя в себя, и начала говорить о хороших травах в чай.       У Сераны от этого неприятно зудело на дёснах. В ногах покалывало, и хотелось сделать несколько пробных скачков, как гарцующий тигр перед охотой. И эмоции — все чувства Сераны были забиты эмоциями Катерины. Если бы у ощущений были цвета, Серана сказала бы, что пространство вокруг Катерины полнится красно-фиолетовым беспокойством.       Что же её так пугало? Закрадывалась невольная мысль, полушёпот, свистящий над ухом — знает, знает. Или как олень, не видящий волка, но уже почувствовавший его запах, застывает на месте, так и Катерина…       Серана не выдержала.       — Катерина, что-то случилось? Вы выглядите… встревоженной.       Та остановилась на мгновение, потом тут же продолжила идти. Серана узнала её выражение лица: «Неужели всё настолько очевидно?» Это страшная, разъедающая сознание мысль. Сама возможность, что кто-то другой, кто-то сильнее тебя, имеет ключ к закромам твоей души, вселяла в людей ужас. Это было одним из любимых развлечений её семьи.       Катерина вздохнула.       — Со мной успел произойти один… неприятный случай. Ты ведь знаешь моего ученика, Ма’Дару?       Серана подавила выдох облегчения.       — Очень способный мальчик, и очень старательный, думаю, из него получится прекрасный врач… Но он, конечно, ещё ребёнок. Такой мягкий. Его так легко… направлять.       Серана взглянула на неё. Красные всполохи переплетались с зелёными. Тонкая паутина эмоций, за которую Серана боялась дёргать, чтобы случайно не распустить весь узор. Поэтому она молчала, и ждала, и сжимала маленькую тёплую ладошку в своей под детский щебет, напоминавший об улетевших певчих птицах.       — Девочка с курса Йоллен… Эльги, так? — Катерина переместила Калеба из одной руки в другую. Серана кивнула. Опять мерцание цветов. Она всегда говорила Йоллен, что та слишком легковерна к словам её матери. Та определённо очень много думает и очень мало говорит. — Они залезли в операционную без спроса. Их поймал Ксаркс…       На мгновение Серана перестала слышать Катерину. Снова и снова, словно заклинивший механизм, у неё в голове повторялся рассказ Йоллен. Ксаркс… Ксаркс знал, кем она была когда-то. И он что-то хотел взамен. Сердце запрыгало, как телега на ухабах, и невольно мышцы шеи сократились, чтобы обернуться… Серана усилием воли заставила себя вслушаться в слова Катерины.       — … Они ничего не натворили, конечно, они же не малые дети, но всё же… — Очередной выдох, лёгкое дрожание связок.       Серана из-за яркого солнца почти не видела дороги, петлявшей меж укрытых белым клумб и молчащих фонтанов, но другие чувства её обострились. Липкий запах страха она узнает всюду. Он затуманивает все другие ощущения, буквально забивая нос, заклеивая горло. От его сладости сводит скулы, и ноги на послушных поршнях готовы согнуться для стремительного прыжка…       Серана вдруг поняла, что она думает, и почувствовала во рту кислоту от накатившей тошноты. Чёрт, чёрт, чёрт. От омерзения хотелось вылезти из собственной шкуры. Но Катерина, кажется, ничего не заметила. Она остановилась у большого мраморного фонтана, где на постаменте застыли львы с разинутыми пастями. В короткие летние недели в большой чаше над ними любят купаться соловьи.       — По возвращении Йоллен они должны будут перед ней объясниться. Я, конечно, не хочу, чтобы у них были проблемы, но… Нет, я не думаю, что Йоллен будет сильно зла. Одного строгого выговора — причём напускного, конечно же — будет более чем достаточно… Как тебе кажется, Серана?       — Да уж, «неприятный случай». — Не в силах терпеть больше кружки на сетчатке, она просто указала Катерине на каменную лестницу, ведущую на крытые галереи вокруг всего кампуса. — Но я думаю, если они ничего не натворили… В общем, как им повезёт с настроением Йоллен. Так что пусть надеются, что она нашла действительно что-то интересное.       Это было не всё. Красные волны ушли, но сиреневое беспокойство ещё трепыхалось, словно на ветру.       Они поднялись по очищенной от снега лестнице и оказались на уровне второго этажа, на кольцевой галерее, надстроенной над Королевским и Западным коридорами. Казалось, будто они оказались на крепостной стене замка. В каком-то смысле так и было: штурмом Коллегию было не взять, но не сколько стены, сколько хищное море внизу их защищало.       Серана чуть приоткрыла глаза в благостной тени деревянного навеса. Другие ощущения побледнели, но не пропали вовсе.       — Хотя кто знает, сколько им придётся её ждать, — заметила Серана, больше мысли вслух. Но Катерина тут же встрепенулась.       — Ты говорила, — подхватила она, — что у Йоллен сейчас много работы?       Серана позволила себе улыбнуться. Они подошли к внешним перилам, выходящим на восток. Голодное море сегодня притаилось, и лишь отдельные волны касались утёсов внизу, словно пробуя их на устойчивость. Хищник ждал, когда придёт его час. Чешуйки льда собрались в сотнях метрах под ними, от падения в бездну их охраняли только деревянные перегородки.       — Ну, конец учебного года, также курс, который она ведёт лично, и планирование осеннего семестра… Что уж говорить о хаосе с расписанием телепортаций… Йоллен только и сидит с картами и читает описания разных мест, чтобы не отправить уезжающих на каникулы учеников в Море Призраков…       Поднятый на руки Матиас быстро посмотрел на уходящее вдаль море, а потом вжался в её плечо. Калеб глядел на всё с единым безразличием. Даже страха не было. Она редко когда вообще чувствовала его эмоции.       — А ты, Серана? Как твоя работа?       Серана слегка расправила плечи. Они отошли от перил и двинулись дальше по галерее. Словно сам по себе, её взгляд опустился обратно во двор, проскользил над замершими деревьям, обогнул дымок из печной трубы кухонь — сейчас во всю готовится обед, на сковородках, судя по запаху специй, шкворчит мясо, тыква варится в суп, и пухлые руки главной кухарки Шабани-дра вылепливают из теста аккуратные булочки с изюмом и посыпают их пудрой — и замер на окошке оранжереи. Сквозь иней она смотрела на зелёное буйство, на папоротники и лианы, на любимые её синие розы… За окном мелькнула тень.       Серана покрепче прижала к себе сына. Ей показалось. Просто… лист пальмы качнулся в окне. И больше ничего.       — Гроссбухи Коллегии никогда не были… очень точными, — откашлявшись, сказала Серана, и, подумав, добавила, — но в итоговой ведомости за полгода я заметила, что у меня не сходятся цифры. Ничего страшного, скорее… странно.       Катерина, шедшая чуть позади неё, её каблуки стучали по камню, немного помолчала в раздумье.       — И насколько странно?       Серана слегка прикусила губу. Не оборачиваясь, ускорила шаг. На другом конце двора она видела сгорбленную фигуру дворника Срондаса с лопатой. Двое студентов складывали снег на тачку и везли в котельную.       — Может, я просто обсчиталась в каком-то столбце. Бывает. А может… кто-то сообщает мне неверные цифры.       Катерина за ней резко остановилась, и Серане тоже пришлось замереть. Она обернулась: та смотрела на неё вопросительно, с первыми фиолетовыми нотками беспокойства.       — Серана, дорогая, ты предполагаешь, что кто-то в Коллегии… ворует?       Серане оставалось только пожать плечами. Но странно, глаза Катерины вдруг сузились, и Серана готова была поклясться, что какая-то новая мысль заставила её по-новому посмотреть на то, о чём бы она до этого не думала.       — Ну, об этом уж точно не стоит пока говорить Йоллен, — сказала Серана со слабой улыбкой. — А то следующим указом у нас будет введена смертная казнь.       Она, конечно, шутила, и Катерина даже посмеялась — но почему-то сейчас такая перспектива не казалась столь невозможной. Нет, Йоллен может закрывать глаза на многое, но на обман в месте, где она считает себя чуть не монархом? Её кара будет быстрой.       Значит… Ей придётся самой во всём разобраться.       Так же неожиданно, как пришло, солнце скрылось за облаками. Всё серокаменное здание Коллегии, три её могучие башни, продиравшие когтями окон путь ввысь, были залиты мерным бледным светом из-за неровного полотна неба.       — Да, ты здесь права… Но Серана, как ты всё успеваешь, учитывая, что дети остаются на тебе?       Повисла тишина. Серана различила удары волн внизу, скрип веток на ветру, даже обрывки фраз донеслись до неё снизу. Несколько раз собиралась что-то ответить, но в итоге каждая попытка обрывалась на первом звуке. Наконец она неловко почесала заднюю сторону шеи.       — Думаю, я тебя поняла. — Катерина вздохнула и вдруг с какой-то новой решимостью посмотрела на неё своими изумрудными глазами. Йоллен называла их ведьмовскими, но Серане они казались слишком… мягкими. Бархатными, чтобы по-ведьмьи затягивать и колоть. Их цвет особенно подчёркивал великолепный плащ зелёного шёлку с воротником чёрного соболиного меха. Ей вдруг подумалось, что для своих лет и для своего горя Катерина ещё необычайно красива. Несмотря на глубокие морщины, на седину в меди волос, была в ней какая-то неувядающая красота, не холодный слепок бессмертия, но жизнь в самой своей полноте.       Юность. Юными были смотрящие на неё глаза.       Катерина смотрела на неё очень долго, обрамлённая позади тёмной галереей и свинцовым небом, а потом сказала:        — И ты думаешь, это только из-за работы Йоллен? И ничего больше?       Сердце оступилось в груди, пропуская удар.       — Что… Что вы имеете ввиду?       — Ты не думала, — начала Катерина, делая один шаг ближе и понижая голос, затравленный взгляд описал дугу вокруг и вернулся к её лицу, — может ли Йоллен уделять меньше времени семье, потому что… к примеру, у неё какие-то проблемы? О которых она не хочет тебе говорить?       Серана быстро покачала головой, открыла рот, чтобы ответить…       Что это… что это была за эмоция, которая вызолачивала каждое слово Катерины? Это лёгкое придыхание, округлившиеся глаза, их водяной блеск, надлом тёмных изящных бровей?       Серана пробормотала пересохшим ртом:       — Какого рода проблемы?       Катерина встала совсем рядом. Калеб в её руках равнодушно поглядывал на одинокие белые пылинки, слетавшие с неба. Другой незанятой рукой Катерина взяла руку Сераны в перчатке и слегка сжала.       — Допустим… Серана, ты не думаешь, чтобы у Йоллен были проблемы со здоровьем?       Выдох. Матиасу надоело стоять внизу, так что он попросился на руки. Она невольно вздохнула, поднимая его. Он сильно вырос за последний месяц. Катерина говорила, что вес у него в пределах нормы, но всё равно угловатый Калеб на его фоне казался острым, как нож с зазубринами.       — Нет, думаю, нет. Я… — Лоб, покрытый испариной. Бледное осунувшееся лицо и горячечный, дьявольский взгляд голубых глаз, пускавших искры по воздуху. И два произнесённых хриплых слова. — Я не замечала за Йоллен ничего такого…       Или лишь вчера — кажется, целую жизнь назад — Йоллен, держась за шар для прорицаний, вдруг свалилась, словно подрубленное деревце. Глаза закатились, лицо посинело, дыхание едва чувствуется на подставленной ладони…       — И ты не видела, чтобы она принимала какие-то лекарства, пила, скажем, некие микстуры?       Пожелтевшие зубы… Кровоточащие дёсна, облупившаяся кожа чуть подрагивающих рук…       — Нет? — наконец пробормотала она. — Но… по-вашему, должна была?       Катерина снова сжала её руку. И вдруг до неё дошло, что бросалось на неё из этого взгляда.       Мольба. Безумная мольба, неверие и надежда, повязанные вместе, как два осужденных на повешение. Катерина пыталась это скрыть за прищуром, но, не оглушённая больше ударами собственного сердца, Серана читала мольбу в её взгляде также ясно, как слышала её в её сердце.       Катерина облизала губы — и прошептала:       — Я… По воле случая, я оказалась свидетелем приватного разговора между Толфдиром и Шабани…дра, — добавила она после секундной заминки. — И речь шла в том числе о том, что Йоллен берет некие зелья у Аккры, преподавательницы алхимии, говоря, что они для меня. Что, как я могу тебя заверить, не является правдой. Но я бы не придала этому отдельному случаю такого значения, если бы…       Катерина, стоя совсем близко, достала из кармана мантии пузырёк и вдавила в свободную руку Сераны. До того, как она успела на неё взглянуть, она услышала липкое, заторможённое бульканье вязкой жидкости внутри.       — Эту… микстуру от кашля нашёл Ксаркс, и именно по этой причине он оказался у моего кабинета, когда Эльги и Ма’Дара были внутри. И Серана, дорогая, это не просто зелье или средство от мокроты. Данный препарат из-за его пагубного влияние на весь организм я бы прописывала только в самых — понимаешь, в самых — серьёзных случаях.       Голос Катерины был сдержанным, почти отстранённым. Так она, должно быть, говорила с близкими своих пациентов. И вдруг какое-то странное подозрение зашевелилось на задке её сознания, но Серана никак не могла за него ухватиться.       Калеб с любопытством поглядел на бутылочку, зажатую в её руках, потом фыркнул и отвернулся, закусив большой палец. Матиас щебетал без умолку, и Серана осознала, что иногда наклоняется, согласно кивает и даже отвечает. Это ей было понятно, так, она знала, делала её мать, когда она была очень маленькой.       Катерина туманно посмотрела на неё.       — Учитывая, что, несмотря на скрытность Йоллен, ты всё же остаёшься её… — опять запинка, — женой, Серана, я надеялась, что ты могла бы пролить свет на происходящее.       — Знаете, я не имею ни… — Серана оборвала себя, чтобы случайно не сорваться на ругательство, и заставила начать сначала. — Катерина, я могу сказать, что при мне Йоллен ничего такого не упоминала… — Серана задумчиво теребила красные кудряшки Матиаса, что выбились из-под шарфа, — Ну и я не видела, чтобы она что-то пила…       Серана выдохнула. Бледные завитки пара едва выскользнули из её рта и тут же растворились.       — Думаете, мне стоит поговорить с ней об этом?       Маска врача на лице Катерины наконец дрогнула. Серана готова была покляться, что та горько усмехнулась, точь-в-точь, как это сделала бы Йоллен.       — Если только у неё не будет возможности увильнуть от темы, что мне представляется довольно сложным. Йоллен может быть дьявольски упёртой. Она не станет даже оправдываться, пока у нас не будет…       — … доказательств, — закончила за неё Серана. Она наконец поняла, что за подозрение покусывало её в бока последние минуты. — И вы хотите, чтобы я…       Закончить она не успела: Матиас, до этого притаившийся на её руках, вдруг обратил внимание на сверкающий чёрный мех плаща Катерины, оказавшегося совсем близко. За одно мгновение Серана поняла, что это значит. Но тело — тело было слишком медленным.       С радостным визгом Матиас предпринял отчаянную попытку за него схватиться, падая из её рук.       Серана не успела испугаться, не успела даже подумать о том, что она может испугаться. Она просто подхватила смеющийся свёрток, и тут снизу вокруг него обвилась чья-то рука…       За мгновение между вдохом и выдохом Матиас оказался на второй руке Катерины, зачарованно пуская маленькие тёмные пальцы в мягкий мех. Он и не понял, что с ним произошло.       Взгляды Катерины и Сераны встретились. Она боялась осуждения, боялась упрёка…       — Привет, Мати, — сказала Катерина, прижимая его к себе, и от улыбки у неё вокруг глаз пошли сеточки морщинок. В этот момент Калеб в её руках резко выдохнул, будто фыркнул. Катерина бросила на него быстрый взгляд, и Серане показалось, будто её улыбка слегка померкла. — Да… С двумя такими разными мальчиками точно не соскучишься…       Серана тяжело оперлась на холодные перила, выходящие во двор. Они молчали некоторое время. Матиас снова и снова проводил рукой по меху, не в силах насытиться лёгким касанием сотни ворсинок на его едва развившихся нервных окончаниях. Катерина с не меньшей очарованностью наблюдала за ним, балансируя двух детей на руках также легко, будто она делала это всю жизнь.       — Уже такие большие. Как бежит время! А подумать только, казалось, лишь вчера вы пришли ко мне в гости с двумя маленькими свёртками…       Серана хорошо помнила, как она чуть не рвала на себе волосы от беспокойства. Скайрим никогда не был самым свободным от предрассудков местом. Но на все её опасения Йоллен лишь хитро улыбнулась и сказала:       — Она поймёт, не волнуйся.       Теперь, сидя на обедах и замечая, как иногда встречаются взглядами Катерина и главная кухарка Шабани-дра, Серана выдыхала с облегчением.       Больше между Сераной и Катериной не было сказано ни слова про Йоллен. Казалось, беспокойство, и напряжение, и заговоры растворились в дневном воздухе вместе с их дыханием. Но это только казалось. Флакон с жёлтой микстурой неумолимо оттягивал карман её куртки. Даже если она выбросит его за перила в воющие волны, она не выбросит из головы ни жёлтые зубы, ни осунувшееся лицо её жены.       Серана спрашивала себя — может ли? может ли такое быть? — и одновременно прислушивалась к себе. Если это правда, подозревала ли она в глубинах своего сердца об этом? Что было страшнее — быть настолько слепой, чтобы не замечать чего-то столь важного или знать и всё равно отвернуться?       Они вышагивали в молчании по верхней галерее, потом спустились по каменной лестнице почти к самой оранжерее, где та пересекалась с краем Сада Архимагов. Ветер, как услужливый слуга, стелился перед ними, вороша присыпку сухого льдистого снега. Серана поставила брыкающегося Матиаса на зёмлю, и тот, держась за её руки, гордо вышагивал впереди.       Когда это могло начаться? Несколько недель назад, когда Йоллен перестала нормально спать? Месяцы, что она прыгала от раздражения к веселью, как конь, с шага переходящий на галоп? А может все полтора года назад, когда они расстались, и Серана отправилась в горы, а Йоллен — на Солтсхейм?       Следуя перепутьям дорожек, они обогнули многометровую статую Шалидора и направились к голым лиственницам, около которых с лопатой копошился дворник Срондас. Это был престарелый данмер, скрюченный, как выжатая половая тряпка, его скошенный к левому плечу хребет, казалось, пытался вырваться из его спины. Вместо голени и стопы левой ноги — выгнутая металлическая дуга с маленькими стальными крючками там, где была бы подошва. Но это не мешало Срондасу упорно откапывать Коллегию из-под снежных завалов, когда не хватало рук или желающих снег сжигать, или когда его использовали для пополнения запасов пресной воды, как сейчас. Иногда он переворачивал лопату, на конце которой был металлический крюк вроде гарпуна, и одним взмахом вбивал его в самую толщу льда. Корка с хрустом раскалывалась, как, должно быть, кололись хребты горбатых китов, за которыми в своё время охотился Срондас — и за которых потерял свою ногу.       Они были в шагах десяти от стоявшего к ним спиной Срондаса, когда Матиас вдруг вырвал свои рукавички из рук Сераны и побежал вперёд.       — Матиас, осторожней!       Первая реакция была схватить его, удержать. Стой, мальчик, это опасно! Маленькие мальчики не должны бегать сами по льду. Но тут ей на плечо опустилась рука Катерины и чуть его сжала. Они обе знали, что Матиас уже очень бойко ходит, хотя ему и не хватало практики. Снова, в отличие от Калеба. Создатель, этот ребёнок собирается чему-то учиться?       — Серана, не волнуйся, — сказала Катерина со своей чуть печальной улыбкой. — С таким снегом он не сможет разогнаться, а даже если он и упадёт, чего, конечно, можно и ожидать, то, думаю, падение в сугроб покажется ему забавным.       Серана выдохнула. Сложно было сказать, о ком из детей она волновалась больше. И тут в голове опять щёлкнуло:       Йоллен.       Матиас тем временем, слегка покачиваясь и раскинув руки для равновесия, в своей курточке, капюшоне и шарфе походивший на пингвина, проковылял к Срондасу.       — Ро-дас! — радостно воскликнул он. И, будто поражённый внезапным осознанием, что мозг его отдал приказ голосовым связкам и те подчинились, повторил ещё громче, требовательнее и радостнее, — Ро-дас!       Дворник замер в полуброске гарпуна и резко обернулся. Мгновение его едва проглядывающие из-за перипетий морщин тёмные глаза всматривались в Матиаса, а потом щетинистая складка, оказавшаяся ртом, растянулась в улыбке.       — А, сера! — сгорбленный Срондас наклонился ещё ниже и потрепал Матиаса по голове. Серана вдохнула: ребёнок зашатался, но не упал. Она боялась крика, что мог поднять Матиас, если мир его перевернётся в буквальном смысле. Но крик его хотя бы был бы человечьим; Калеб бы в его ситуации завизжал, как волчонок, и визжал он порой так, что Серане слышался потом тонкий писк в ушах от поднимавшегося давления.       Срондас, оперившись на свой гарпун, сказал что-то ласковое Матиасу, и тот, больше понимая тон, чем слова, хихикнул. Серана вдруг поняла, что они с Катериной обе остановились и смотрели на пару, словно давая им возможность поговорить наедине. Они не договаривались об этом, просто одновременно замерли.       Серана глубоко вдохнула покалывающий горло холодный воздух. Ароматы кухни с другой стороны двора ласкали обоняние, зазывая в тепло. Снегопад грозил усилиться, посылая снопы белых звёзд со свинцового неба. Из главных ворот Башни Стихий вывалилась целая группа студентов, вместе с ним в притихший двор ворвалась канонада звуков, пока два молодых парня колотили друг друга в приступе хохота, а компания за ними обсуждала наступающие экзамены, как иные могли бы обсуждать предстоящий кулачный бой всех против всех.       Услужливый ветер донёс до Сераны обрывки фраз Срондаса, и она поняла, что он говорит на данмерском.       Она невольно потёрла лоб. Это была одна из тех мыслей, что её беспокоила, но она никак не могла поговорить об этом с Йоллен. Понятно, что в отличие от Калеба, Матиас довольно рано поймёт, что чем-то он отличается от своих родителей (много чем, и у Сераны начинала болеть голова при мысли о всех возможных объяснениях, которые им предстоят), но тогда вставал вопрос: как много внимания они должны уделять его данмерскому происхождению? Стоит ли его с раннего детства учить языку его (возможной) родины — и Создатель, как это делать, если они сами языка не знают? Оставить это Срондасу и другим данмерам Коллегии? Найти ему преподавателя? Что насчёт культуры Морровинда?       Судя по тихому шёпоту Срондаса, он уже знал ответ на этот вопрос.       Но потом Серана думала: а стоит ли учить детей нордскому? В минуты раздражения или боли, или когда нужное слово ускользало от неё на сиродильском, она невольно переходила на давно забытый для большинства язык. Глухой и гортанный, с отдельным скрежетом когтей шипящих…       Серана слегка усмехнулась при мысли. Она говорила на нём всю свою жизнь, и в каком-то смысле нордский был последней ниточкой, что связывала её с прошлым. Но Серана замечала, что после нескольких лет некоторые слова как бы бледнели в её памяти, смывались ходом времени, и ей требовалось несколько мгновений, чтобы вспомнить их. Её это не радовало. И тут же сверкнула заманчивая мысль: ну что же, если она научит мальчиков нордскому, они смогу разговаривать на нём…       Йоллен понимала её больше по вкраплениям в нём драконьего — это была не речь, а скольжение дыхания, плавное лавирование звуков. И парочку слов она знала, по её словам, из длинных песен отца. Хотя Серане казалось, что всё же Йоллен, которая никогда в этом, конечно, не признается, больше полагалась на её жесты.       А ещё был Раджир. Нет, идеально вежливый Раджир сообщался со своими питомцами только на сиродилике. Он сам никогда не предложит учить их таагрскому, и не станет этого делать, пока Серана его не попросит. Но Раджир, может быть, пробудет рядом с ними многие годы, и что же, он не имеет права научить их своему языку, языку, который им может потом пригодиться? Но тут же берут сомнения. А не будет ли у них каши в голове? Не повлияет ли это на их речь, на их развитие вообще?       От стольких вопросов шла кругом голова. Или это было от усталости?       — Каково это было, — вдруг спросила Серана, — растить Йоллен? Она немного рассказывала о детстве — судя по всему, забот вам с ней хватало.       Катерина улыбнулась. Она вообще часто улыбалась, но тихими, мягкими улыбками, на которые тенью ложились ей одной известные печали. Пушинки снега, подхваченные ветром, ложились на её тёмные брови, на выбившиеся из-под капюшона серомедные локоны. Она смотрела куда-то вдаль.       — Это точно. — Катерина выдохнула, и глаза её, словно от пара, заволокло дымкой. — Вот ты сказала, Серана, и я вспомнила вдруг… Давно, давным-давно, когда Йоллен ещё было не больше года, и мы с моим мужем Фьотгаром жили у его родителей в Скайриме… Да, как сейчас вижу, было самое начало декабря… Впервые выпал снег. Я, помню, выношу Йоллен на крыльцо и ставлю на землю. Тогда буквально пару сантиметров намело, но ей всё равно было примерно по колено. И вот Йоллен некоторое время стоит и смотрит на него, а потом начинает, представляешь себе, кричать на снег!       Они с Катериной усмехнулись одновременно. Звучало очень похоже на Йоллен.       — Она машет руками и кричит… Я стою на крыльце, муж в дверь высовывается: «Что такое? Что такое? Кого режут?». — Катерина, увлёкшись, даже опустила голос на пару октав. Серану подмывало спросить больше про отца Йоллен. Но не спросила. — И вдруг… Вдруг Йоллен замирает с каким-то воинственным выражением лица — и просто падает головой в сугроб.       Серана подавилась на вдохе. Катерина с улыбкой постучала ей по спине. С каждым ударом её зелёный плащ развевался на ветру.       — Всё в порядке, дорогая? Ещё постучать? Хорошо… Ну так вот, я, честно говоря, на пару секунд опешила. Нырнула она прямо как лисица за мышью. Через несколько мгновений-то я уже испугалась и бросилась к ней, но Фьотгар за нами хохотал во всё горло. — Катерина покачала головой. Улыбка её немного скривилась. — Йоллен, однако, это не очень понравилось, и она потом ревела всё утро.       В уютном молчании они слушали свист ветра в арках галерей и голых кронах. Серана повернулась к Матиасу и Срондасу, когда тот…       — Э-э-э, Срондас, вы не могли бы… — голос Серана слегка вздрогнула, — не показывать Матиасу, как правильно убивать китов гарпуном?..       Старик в десяти шагах от них замер в полудвижении, занеся гарпун над собой, с хрустом растягивая закостенелые мышцы. Под взором её и Катерины он опустил метательное орудие, что-то пробурчав, взгляд Матиаса ни на мгновение не покидал острого лезвия.       Отлично. Просто отлично. Он будет или волшебник, или моряк, а может, всё вместе, и Йоллен, наверное, ещё поможет ему устроиться на корабль… «Пусть хоть мир посмотрит», наверняка скажет она, и Серана бы сжимала кулаки от того, что та будет хоть немного, да права.       Она неловко потопталась на месте, снег скрипнул под сапогами. Потом выдохнула. Очень хотелось себя пожалеть, пожаловаться хотя бы мысленно на Йоллен и свалить на неё все проблемы этого мира. Может, даже стоило. Но что-то будто одёргивало поводья в её голове, приговаривая: «Не пересеки черту». Что за черта? Что за ней было? Только смутные догадки.       Чтобы хоть что-то сказать, Серана заметила:       — Мальчики… Я не удивлюсь, если у них будет похожая реакция на траву. Так подумать, они мало что видели кроме снега и камня. Нет, конечно, мы взяли их летом, но они тогда были совсем крохи…       Снова молчание. Две студентки, пересекая двор, перекидывались световыми шарами, будто жонглёры.       Серана быстро двинулась к Срондасу, разорвав негласный договор. Он поднял на неё свой прищуренный тёмный глаз, много темнее, чем у Матиаса, сверкнул серьгой в ноздре. Она открыла рот, чтобы поздороваться, но тот пробормотал нечленораздельное, и, бормоча себе под нос, хмуро двинулся прочь, используя свою лопату-гарпун, как трость.       –… И вам доброго дня, — Серана, цокнув языком, опустилась на корточки и подняла на руки Матиаса. Катерина уже была рядом с Калебом. Тот неотрывно следил за чем-то позади неё, но когда Серана обернулась к воротам, она никого не увидела. Только морозец поскрёб её по коже.       Катерина, видимо, приняла хмурость Сераны за усталость и потому предложила присесть на скамейку рядом со зданием оранжереи. Казалось, от самых стен отходит тропическое тепло, так что в этом углу было теплее, чем во всём остальном дворе.       Серана прикрыла глаза. Где-то в этой темноте она чувствовала, как ворочается тяжёлый слизень беспокойства. Слова Катерины не звенели в голове, но, притаившись, ждали тишины, чтобы выпрыгнуть на неё из засады.       — Серана, — мягкий голос Катерины рядом заставил её резко открыть глаза. Выражение её лица было непроницаемым. Она сейчас немного напоминала Йоллен, когда та учуивала, словно хищник, ещё не саму мысль, но её запах, отголосок, и как бы вся приседала, пытаясь притаиться, чтобы её не вспугнуть. — Я не хочу ни в коем случае лезть в то, что меня не касается, так что ты полностью вольна не отвечать на мой вопрос, но…       Всегда есть это «но».       — Скажи, Серана, где сейчас твои родители?       Что-то будто схватило её за горло. Ощущая невидимые тиски на сонной артерии, Серана попробовала робко вздохнуть. Воздух вышел, но с лёгким присвистом. Катерина не могла его не заметить, но она ничего не сказала.       Серана сглотнула. В шею стали понемногу возвращаться ощущения. Почти против воли она бросила быстрый взгляд по сторонам — во дворе было пусто, даже Срондас куда-то закопался.       Серана нагнулась чуть ближе, как будто удобнее устраиваясь на скамейке.       — Йоллен вам вообще ничего не рассказывала?       Катерина покачала головой и как-то грустно улыбнулась.       — Мне проще посчитать по пальцам вещи, что она мне сообщает о своей жизни, чем то, что умалчивает. После… — Катерина споткнулась о следующее слово, и заминка в этот раз была намного ощутимей. Кажется, она сама это почувствовала, судя по румянцу на её щеках. Или это от холода? — После её отъезда из Сиродила наши отношения, как бы выразиться поточнее… В общем, как это случается в жизни, ничего не бывает, как прежде.       Серана медленно кивнула. Катерина по какой-то причине пыталась обойти некую скользкую тему, возможно, из деликатности. Йоллен отмалчивалась со злым остервенением.       А теперь и ей надо было… Нет, не врать. Как учила Йоллен: правильно выстроить композицию. Подкрутить освещение. Настроить угол. Говорила она это, конечно, шутливым тоном, повторяя уроки Толфдира с его внеклассного кружка по живописи, но Серана была уверена, что она сама порой очень даже верила в свои шутки…       Серана сделала глубокий вдох.       — Мой отец…       Она мысленно открутила время вспять на несколько лет. Сколько уже прошло, три года? Четыре? Всё это казалось одновременно недавним и очень далёким. Боги, столько уже успело случиться за это время. Раньше ей бы такой промежуток показался ничтожным, но теперь… Теперь, видит Создатель, она не представляет, как Катерина живёт со своими сожалениями до такого возраста.       Но говорить что-то надо было. Когда-то ещё её отец говорил ей, что надо строить мосты…       — Мой отец умер. Давно.       Что-то во взгляде Катерины смягчилось. Она быстро сжала её руку.       — Мои соболезнования.       Серана не врала. Её отец умер давным-давно, но ей потребовалось много времени, чтобы это осознать.       — Он… У нас были сложные отношения с ним. Очень сложные.       Ей почему-то вдруг очень захотелось повозиться с одеждой Матиаса. Кажется, шарф начал спадать…       Он вдруг зашевелил ножками и забулькал что-то, пытаясь слезть с её колен. Серана немного растерянно поставила его на землю — и вдруг Калеб, до этого сосавший палец, с резким чпоканьем вынул его изо рта и посмотрел прямо на Матиаса. Потом тоже мотнул в стороны ногами.       Катерина в одном взмахе сняла с себя плащ и положила бесценный шёлк на снег. Серана даже рот открыть не успела — та уже посадила на плащ Калеба. Матиас с хихиканьем подковылял к нему и стал сгребать в свои малиновые варежки снег и радостно ссыпать его на плащ.       — Катерина, вы не замёрзнете?       — Не беспокойся, Серана, — та завернулась наглухо в верхнюю мантию. — Пусть поиграют.       Они посидели некоторое время в молчании. Но Катерина неожиданно для неё кивнула с какой-то мрачной решительностью.       — Я тебя понимаю, дорогая. Как не устаёт мне напоминать Йоллен, я убежала из дома в восемнадцать лет, чтобы стать сестрой милосердия во время Великой войны — решение, которое не оценил мой отец, уже подыскавший мне приличную с его точки зрения партию.       Серана нерадостно усмехнулась. Не совсем её ситуация, но пусть. Она слышала какие-то обрывки от Йоллен, однако всё равно чудно было представлять эту тихую печальную женщину перед ней молодой девушкой, в кожаном фартуке и по локоть в крови.       — А что случилось потом? После войны?       — После? — Катерина обратила взгляд к играющим в снегу детям. Глаза её казались перламутровыми. — Когда война закончилась, и все мы поменялись, и мир поменялся, но при этом странное дело, очень многое в нём — и не всегда хорошее — осталось прежним, я вернулась домой. Как я думала, точнее — потому что за время моего отсутствия тот дом перестал быть моим. За время войны мой отец успел повторно жениться, и у него родился сын, нынешний патриарх рода Аврелианов.       Что-то странное мелькнуло в её глазах, но Катерина говорила ровно, мерно, как затвержённую до протёртых в тексте дыр молитву. Казалось, будто она специально приглушает свои эмоции, чтобы Серана никак не могла их учуять, но этого, конечно, быть не могло.       — Он сказал, что вычёркивает меня из своего завещания, так как я отныне ему не дочь и он не желает меня больше видеть. Я вольна делать, что мне заблагорассудится с жизнью, сказал он, наливая себе кофе в чашку, раз я того желаю. — Глухой смешок. Ветер бережно брал поседевшие локоны Катерины и накручивал на свои пальцы, как сочувственный любовник. А может, то лишь обман, чтобы усыпить внимание, отвлечь от притаённого кинжала…       Серана тряхнула головой и снова бросила взгляд по сторонам. Опять какая-то чепуха в голову лезла. Опять Калеб за чем-то следил. Падающий снег, наверное.       — В каком-то смысле, он действительно дал мне свободу. Думаю, так было лучше для всех. Я его больше не видела с тех пор — ни его, ни моего брата, ни мачехи. Уж тридцать лет прошло…       Словно предупреждая незаданный вопрос Сераны, Катерина также бесстрастно сказала:       — Да, он скончался десять лет назад. Но я узнала о его смерти позже, не от родственников, конечно, от старых знакомых из Имперского города — кроме вас и единокровного брата у меня не осталось ближайшей семьи. Так что на похороны, как ты понимаешь, я съездить не смогла. — Она помолчала, а потом добавила совсем тихо, будто шепча самой себе. — Не знаю, поехала ли бы я…       — Да уж, — пробормотала Серана. Мысленно сама себе дала подзатыльник за неловкую фразу. — Мне жаль, что всё так вышло…       Она прокашлялась, смотря в сторону.       «История, старая, как мир — у дочки были сложные отношения с отцом».       Катерина как будто тоже об этом подумала и покачала головой.       — А что насчёт твоей матери, Серана?       На этот вопрос было всё-таки легче ответить.       — Она жива. Правда, отношения у меня с ней… Ну, наверное, не менее запутанные. Она… исследовательница, живёт близ северного побережья, в уединении. — В ледяном ущелье в тундре, если быть точным. И продолжает тихо приобщаться к некромантическим искусствам. Но Катерина могла её неверно понять. — Там, конечно, настоящая морозилка, но при помощи магии ей удалось разбить алхимический садик. Она всегда обдумывала следующие опыта, пока ухаживала за растениями. Говорила, помогает отвлечься. Мы с ней обмениваемся письмами, но мы… расходимся в нескольких важных жизненных вопросах.       Серана едва подавила невольный смешок. Это было мягко сказано. Неверие и ярость, которые сочились из последнего письма матери, когда Серана написала, что успешно прошла ритуал излечения от вампиризма… Это было год назад, и она так и не ответила ей. А что было сказать? Мама, мы прожили всю жизнь, как чудовища, так пусть хоть десяток лет я проживу, как… нормальный человек? С семьёй? Нет, второе бы точно не стоило писать. Она бы посмеялась над ней, да Серана сама готова была смеяться. Как она могла только на такое покуситься? Она не заслужила это. Не заслужила что-то столь…хорошее в её жизни.       Странный зуд стало распространяться по её рукам. Серане хотелось снять перчатки, но она сопротивлялась. Сама не знала почему, но сопротивлялась. Мысли скреблись друг о друга, а левый карман стал необычайно тяжёл, будто ей подложили туда гирю.       Серана осознала, что ей нужно побыть одной. И подумать. Осознание пришло легко, как будто долго плавало под самой поверхностью сознания и наконец всплыло. И она знала уже одно место, которое манило её. Там она сможет скрыться с чьих-то ненасытных глаз.       — Катерина, а вы… — Та посмотрела на неё открыто и дружелюбно. — Помните, вы предлагали посидеть с ними какое-то время? Скажите, это… это предложение ещё в силе?       Катерина улыбнулась.              Запахи оранжереи накрыли Серану, как пуховое одеяло. Мгновение она стояла, не в силах пошевелиться, и только дышала и дышала этой пьянящей влагой юга. В последнее время у неё было так много работы, что она почти не заходила сюда. Но нет ничего лучше, чем после пронизывающего холода и пыльных коридоров оказаться в настоящем оазисе в этой ледяной пустыне.       Наконец ноздри её привыкли, и в этом веере запахов она стала различать отдельные оттенки разных растений, от терпкой мускусной ферулы до щекочущего и манящего апельсинового дерева. Потом пришли звуки — шорох, шелест, журчанье и переливы воды в искусственном пруде с маленьким водопадом на тёмных камушках. Движение — вот медленно кружатся, мягко касаясь друг друга, кувшинки, вот шелохнётся ветка и скользнёт меж кустов грациозная тень…       Серана зацепилась взглядом за кусты папоротников, меж которых мелькнул и тут же исчез чей-то силуэт. Сердце споткнулось, а потом опрометью бросилось бежать в груди. Нет. Нет. Нельзя. Замри, сердце. Здесь водятся хищники.       Серана боком на самых носках двинулась к стойке, где висели садовые инструменты, и взяла большой нож, которым она обычно рубила высохшие ветки. Рука легла вдоль талии, лезвие отведено чуть назад.       Серана двинулась вперёд. Она аккуратно развела в стороны первую гряду кустов, меж которых открылась маленькая тропка, ведущая к кадке с пальмой. Кажется, она слышала чьё-то прерывистое дыхание. Серану взвела руку, готовая в любой момент…       — Деточка!       Серана едва успела отвести руку в сторону. Сталь свистнула, рассекая воздух, врезалась в пальму и задрожала, посылая вокруг волны вибрирующего звона.       Ватияки, вынырнувшая из кустов, посмотрела на нож, замерший на расстоянии ладони от её лица, потом перевела взгляд на Серану. Многочисленные подвески и бусины на её рогах слегка звенели. Ярко раскрашенная синей краской шея то вздувалась, то опадала, как у лягушки.       — Ох ты ж, — пробормотала она, потирая щёку. Лезвие её не коснулось, но, должно быть, самые чешуйки горели от такой близости стали. — Ох палки-копалки. Подружка, ты не в настроении?       Серана прикусила внутренние стороны щёк. О чём она только думала? Теперь она поняла, что не думала вовсе. Конечно, в оранжереи будет Ватияки, она же главный садовод Коллегии. Кого ещё она ожидала здесь найти?       — О Создатель. — Нож выпал из её рук. — Ватияки, я… Прости меня, пожалуйста, я… У меня довольно нервный день. Час от часу нелегче. Ты не ранена?       Катияки, уже снова улыбаясь, что было её нормальным состояниям, покачала головой.       — Ах, би-ко, не беспокойся, я в полном порядке. Бывает, конечно. Конечно, бывает!       Ватияки была низкой, но очень ладно сложенной аргонианкой. Каждый мускул и каждая косточка её упругого тела были точно подогнаны друг к другу и потому без усилий подчинялись любому желанию ума и двигались в одном едином порыве. Ватияки была сложена, как атлет, и боги её ваяли, чтобы она беззаботно плавала меж тростника и ныряла за рыбой под жарким чернотопским солнцем, а другие радовались, смотря на её пышущие здоровьем и силой красоту и блестящую яркую чешую…       Если бы только у неё была правая рука.       Она говорила, что родилась такой. Её не считали ни проклятой, не прокажённой, совсем нет, уверяла Ватияки, просто… Просто на всех лицах было написано сожаление, как будто от неё ждали больших свершений, будто печалились, что такое прекрасное тело пропадает даром. Но Ватияки со своим спортивным упорством отказывалась сожалеть, вместо этого она стремилась жить и радоваться жизни.       Серана никогда не спрашивала, как Ватияки оказалась в Скайриме. Не потому, что не хотела знать. Потому что догадывалась.       А потом…       А потом Йоллен увидела её — и нашла себе новую, интересную задачку, головоломку, подкинутую ей природой, с которой, тоже своего рода атлет, она всегда любила тягаться.       «Воля моя будет молотом, — цитировала она тогда древнего поэта Палантия, — и ей я перекую весь мир».       Так на месте предплечья и появился тонкий каменный диск, испещрённый выбитыми рунами. Очередная гордая разработка тандема Мастера-зачаровальщика Турриана и Йоллен. Нет, эта новая рука никогда не заменит ей настоящую, и ей нельзя грести в тихих заводях, гоняясь под солнцем за рыбой… Но можно делать много других, обычных для большинства, вещей. И это было что-то.       А ещё можно было делать много других, необычных для большинства, вещей. И вот теперь, постоянно поддерживаемая диском, мерцающая рука, сотканная из синего света, носилась по оранжерее, шелестела листьями, ласкала деревьица, отрывала наливающиеся соком фрукты — а когда Ватияки увлекалась разговором или пересадкой, ловко и бодро работая одной рукой, вторая её плутала и роняла им на головы горшки.       — Есть ли для меня работа?       Ватияки помахала руками, отчего тростниковые юбки на ней застукали друг о друга. Почему она раньше не слышала этого звука? Или Ватияки было слышно, только когда она того хотела?       — Мухоловки! — радостно заметила она и хлопнула себя по ляжке. — За мной, би-ко!       Она уже исчезла в тьме зарослей. Дневной свет быстро угасал за окнами, стремясь поскорее скрыться.       Серана бросилась в самую кущу. Создатель, Ватияки явно без неё не справлялась, потому что оранжерея теперь больше напоминала одичавший парк, а то и вовсе лес. Приходилось буквально продираться меж грубых, как наждачка, стволов, и обманчиво мягких, с бритвенными краями, листьев.       — Ватияки, подожди!       — Тут я!       Голос, исковерканный и придушенный пуховыми ворсинками растений, раздался откуда-то сбоку, из-за переплетения лиан.       Она раздвинула заросли — и оказалась лицом к лицу с маленьким букетом роз. Держала его перед собой девочка не больше двенадцати лет, её длинные черные волосы ниспадали ниже плеч, закручиваясь, как вьюнки. Из-за премилого белого платьица бледная кожа её казалась ещё белей, отчего она выглядела худой и болезненной. Но улыбка её и взгляд будто подсвеченных изнутри глаз был полон тепла.       — Вот, я нарезала цветов к ужину! Скажи, красивые, правда?       Серана, не в силах вдохнуть, оторопело взяла букет. Девочка улыбнулась ей и захихикала. К горлу подступила тошнота. Лианы вокруг с шумом раскачивались.       — Не волнуйся, я не опоздаю!       И прежде, чем Серана успела её остановить, она бесшумно скользнула в заросли папоротника.       Серана застыла, смотря ей вслед, сжимая перевязанный синей лентой букетик. Это были свежие зимние розы мягкого голубого оттенка. Ровно такие, какие росли в саду их замка.       Она сглотнула. И крепко-крепко зажмурилась. Как в детстве.       Посчитала до десяти. До двадцати. Оглушительная минута полной, голодной тишины. Зверь уже не таится — зверь клацает зубами перед ней.       Но Серана ещё дышала. Она ещё жива. Пальцем нащупала острый шип на розе и проколола кожу. Жжётся. Болит. Горячая кровь стекает по цветку и капает на пол.       Не смея открыть глаз, Серана выдохнула имя:       — Раджир?..       Джунгли вокруг съели её голос без остатка. Последовало мучительное молчание, терзавшее ей рёбра.       А потом сзади раздался шелест:       — Да, госпожа?..       Выдох. Ноги так тряслись, что она едва не падала. Но Серана приказала себе держаться. Облегчение волнами каталось по её телу.       — Раджир, мне сложно описать, как я тебя сейчас люблю.       Сзади не раздалось не звука.       — Раджир, у меня будет… одна просьба к тебе. Только между нами.       Тьма вокруг неё слегка зашевелилась. Склоняя голову. Внимая.       — Всё, что прикажете.       Зверь прыгнул.