Одержимость

Бенни знал, что такое одержимость, и мог с точностью утверждать, что его чувства по отношению к Бет Хармон абсолютно не являлись одержимостью. Как и все остальные профессиональные шахматисты, которые являлись слишком-старыми-чтобы-считаться-вундеркиндами, Бенни Уоттс был вполне знаком с этим понятием. Честно говоря, большую часть своей жизни он был уверен, что не может чувствовать ничего, за исключением этой самой одержимости, потому что шахматы есть - и останутся той вещью, которая связывает его с реальностью. Понятия "Самая сложная в мире игра" и "Бенджамин Уоттс" были неделимы; он прекрасно понимает, что если бы родился в мире, в котором шахмат не существует, он стал бы совершенно другим человеком. Всё это говорило о том, что Бенни знает, что он не одержим Бет. И это ни в коем случае не является отрицанием очевидного, потому что Бенни дал себе слово - быть честным в первую очередь с самим собой, когда дело доходит до проблем с его психологией, потому что в его и так крошечных апартаментах никак нельзя было найти места для вранья и лжи. Для этого у него даже времени нет! Однако впервые в своей жизни Уоттс одержим не одной идеей - и она более конкретна и менее расплывчата, чем "Бет Хармон". Бенни одержим одержимостью Бет играть в шахматы, если так можно выразиться. Он практически зациклился на её Испанской Партии, на её Сицилианской, на её защите Каро-Канн. Он одержим тем, как она берёт пешку кончиками указательного и большого пальца её правой руки. Иногда она отводила её на несколько клеточек вперёд - со всей уверенностью и решимостью которая вообще может быть, иногда перекатывала её между пальцем и нижней губой, параллельно изучая доску напряжённым взглядом. В промежутке между её вальсом фигурами по доске Бенни был убеждён, что он никогда больше не полюбит что-то так сильно, как любит это. Он знает про это, потому что она является зеркальным отражением его самого. Он знает, что он может соревноваться с шахматами за её любовь целую вечность, и каждый раз будет проигрывать. И, наверное...это было удобнее всего. Это значит, что он знает Бет как самого себя, несмотря на то, что он даже не в курсе её второго имени или дня рождения. Это ничего не значит. Хармон и шахматы - это одно целое, они идут в комплекте, две третьих их числа один. Бенни не обладает талантом поэта, чтобы выразить всю свою благодарность Бет за то, что помогла ему влюбиться в эту игру снова. Точнее было бы сказать всё с точностью до наоборот: через шахматы Бенни нашёл свою любовь к Бет. Для него это было не совсем влюблённостью - скорее что-то вроде горизонтальных, вертикальных и диагональных линий, которые поймали его в ловушку чувств в конце этого долгого, напряжённого матча. Он нашёл этому подтверждение впервые, когда пробовал её кожу на бёдрах; то, как она смотрела на него, выжидая, когда он прижимал её к себе. Бет Хармон - не приз за выигрыш в шахматном матче, она и есть этот шахматный матч, воплощённый в виде человека. И она не должна быть одержимостью кого-то. Бенни, даже будучи прагматиком, понимает, что уже никогда не найдёт такого человека, как она. Ещё он понимает, что не должен держать Бет - также как и свои неправды у себя в голове. Она никогда не впишется в его апартаменты. Не в том виде, в каком он хотел бы. “Ty slushayesh?” Они договорились, по крайней мере на сегодня, - говорить только по-русски, когда это возможно. Просто Бет готовится к её поездке в Москву в конце года. Конечно, ей придётся пройти Реми-Валлон сначала, но Бет сказала, что беспокоиться не о чем - с Французским у неё всё в порядке. У них обоих есть базовый словарный запас - тем более на всякий случай рядом обязательно будет переводчик, если им понадобится что-то перевести. В Советском Союзе ничего такого не гарантировали. "Ты слушаешь меня?" - повторяет она по-английски в этот раз, потому что кажется, что Бенни забыл ответить. Он медленно качает головой, в то время как она смотрит на него с некоторой ухмылкой, которую Бенни имел удовольствие когда-либо видеть на живом человеке, а не на Мона Лизе. “Nyet, ya dumal”, - он отвечает ей честно, ну потому что Бет не заслуживает меньше, чем грёбаную правду. "Такая Бет, - думает он, должна быть самым сокровенным секретом. Ей положено будет лежать на горе мягких подушек, образующих её кровать; брюки будут закатаны до середины её очаровательных лодыжек, а волосы - выбиваться из причёски после того, как она проведёт пальцами по ним." Она закатывает глаза, но, пожив с ней три недели, Бенни научился понимать разницу между её действительным раздражением и притворным, рассчитанным на то, чтобы раздражённым был и он. Это - второе. Он догадывается, потому что стоит, прислонившись к стене, перпендикулярно её телу, её ноги лежат у него на коленях, и в ней в данный момент не находится ни одного напряжённого мускула. Он определённо не делает ей массаж - оба слишком горды, чтобы позволить обходиться с собой, как с ребёнком, но он проходится пальцами по её мягким ступням, просто чтобы почувствовать. У Бенни никогда не было любовников, которым он уделял внимания больше, чем те заслуживали; тем не менее, он думает, что смог бы распознать её кожу с закрытыми глазами. Она так чертовски мягка. Видимо, он снова забыл отреагировать, потому что она откладывает "Преступление и Наказание", написанное на кириллице (когда он её спросил, почему она хочет читать Достоевского в оригинале, та лишь понимающе улыбнулась), которое читала вслух. Вместо того, чтобы спросить, почему он её не слушает, она лишь наклоняется вперёд (книга скользит по её животу) и проводит указательным пальцем по его левой брови так мягко, что Бенни едва может почувствовать это. Он даже бы не заметил, что она шевельнулась, если бы не следил за ней так пристально. Он вопросительно изгибает бровь, желая узнать, не спрашивая вслух, что же она делает. Она не сталкивается с ним взглядом; вместо этого Бет смотрит в район его лба, изучая складку, образовавшуюся там относительно недавно, которая становится всё более постоянной после каждого сыгранного матча. “Pochemu khmurish'sya?” - с долей недоумения говорит она, и так низко, медленно, и стратсно, страстно, страстно. Бет говорит по-русски - иногда и по-английски, как будто слова уже сформированы, а она лишь придаёт им подходящий объём и пускает их в странствие. “Khmurit'sya?” - повторяет Бенни, которого эти слова поставили в ступор. Он не владеет русским так же хорошо, как и Бет, потрудившись выучить только основы языка. Года два назад это не являлось бы для него главным - ему надо было удостовериться, что его игра была достаточно удовлетворительной при подготовке к Советским матчам. Сейчас же Бенни корил себя за то, что не взял несколько дополнительных уроков, как это сделала Хармон. Как и всё то, что было у них общее, - изучение русского являлось гонкой, в которой он сильно отставал. (Честно говоря - а он всегда честен с собой - он не понял и половины содержания "Преступления и Наказания". Ему слишком нравился голос Бет, чтобы вникать в прочитанное.) Вместо того, чтобы сказать перевод прямым текстом, - а это же Бет, чёрт подери, Хармон, которая относится к информации как к святыне вне зависимости от того, находится она на шахматной доске или за её пределами, - она умело, с небольшим преувеличением копирует выражение лица Уоттса, плотно сдвинув брови и опустив уголки рта. Бенни едва подавляет смешок: неужели она его представляет таким? Угрюмым и капризным, как Эбенезер Скрудж, когда в то же время он видел себя со стороны остро, напряжённо сосредоточенным? "Я не хмурился", - отвечает он с нарочито нейтральным выражением лица. Глаза Бет скользят по его лбу, бровям, скулам, чтобы наконец встретиться с его собственным взглядом. “Nichego ne sluchilos”, - мягко уверяет он её, а затем, чтобы быть полностью уверенным, повторяется по-английски: "Всё хорошо". И снова она впереди него на несколько шагов, потому что он никак не может сравниться с её тихим жеманством, когда она так говорит; только они вдвоём в дерьмовой квартире на дерьмовом диванчике. У страстной Бет есть привычка всегда начинать свои предложения с едва заметного звука "ммм", которое звучит как "мнемоника". Бенни в одинаковой степени взволнован и раздражён на себя за то, что заметил - за то, что проявил достаточно внимания, но она всё ещё нежно проводит кончиками пальцев по его лбу, и всего этого много. Слишком много, поэтому, естественно, он отстраняется. "Не хочешь сыграть?", - предлагает Бенни, про себя отмечая, насколько он устал от русского. Он становится... нервным, беспокойным, почти встревоженным из-за отсутствия шахмат за последний час. Ему интересно, чувствует ли она то же самое. Он бросает взгляд на доску и фигуры, разбросанные в правом углу дивана. Бет останавливается, чтобы на мгновение отвести свои руки и свой взгляд от него, кладёт подержанную книгу Достоевского на левую сторону дивана. Она оказывается открытой настежь. Бет принесла её совсем недавно, после одной из своих прогулок, перед которой даже не оповестила, куда она идёт, надолго ли, и, может быть, он захочет присоединиться? Потому что она знала и без этого, что ответом будет "нет". Не потому, что он не хочет проводить с ней время (у него уже есть в голове сценарий, где они оба гуляют по Манхэттэну, Бенни показывает ей на реальные достопримечательности, а не на туристические, они оба покупают целый пакет жареного арахиса, делят его на двоих, смеются, целуются, и...), а потому, что он понимает - чем больше времени он с ней проведёт, тем сложнее будет отпустить её. Бенни не дурак, и уж точно не врун, поэтому нет никакой вероятности, что он будет себя обманывать, будто он подходит Бет. По правде, это даже смешно. Она словно оазис в пустыне, где измученные люди старательно игнорируют свою жажду. Бенни может назвать по меньшей мере пятерых других шахматистов, которые подтвердили ему их увлечение Бет Хармон. Она убирает ноги с колен Бенни и грациозно поджимает их под себя. Бет колеблется долю секунды, прежде чем наклониться вперед, поставив их лица на одном уровне; их глаза, губы и носы находятся на одинаковой высоте, хотя и в нескольких сантиметрах друг от друга. Бенни машинально задерживает дыхание. В какой-то момент они просто смотрят друг на друга, пытаясь заглянуть в мысли друг друга, прежде чем губы Бет кривятся в ухмылке. “Nyet.” "Что? Никаких шахмат? Очень непохоже на тебя." “Ммм, не в настроении", - говорит она, растягивая звук "м" так долго, что он уверен, что это должно быть нарочно, а это значит, что Хармон заметила, как Бенни наблюдает за ней. "Что ты имеешь ввиду - не в настроении? Оно же всегда у тебя есть! Это же чёртовы шахматы! "Я обижена", отвечает она, старательно избегая вопроса. "Почему бы тебе быть обиженной?" - парирует он, одновременно любопытно и удивлённо. "Я читаю тебе вот эту милую книжонку, ты не постарался уделить мне даже каплю совего внимания. А сейчас вместо этого ты хочешь сыграть в шахматы? Я чувствую себя недооценённой. Тебе не нравится мой русский?" Бенни колеблется на мгновение, не зная, как реагировать, и Бет наносит удар, чувствуя брешь в его броне. "Ты думаешь о сексе, Бенни?" Он фыркает. Уоттс был застигнут врасплох, не имея времени подготовиться, и это означает, что ему некуда смотреть, кроме лица Бет - так близко, как она находится. Она улыбается ленивой и довольной улыбкой. Это занимает некоторое время, но Бенни, наконец, в состоянии ответить: "Нет”. Это чистая правда. Бет делает паузу, прерывая зрительный контакт, чтобы обдумать его ответ. Ее голова качается из стороны в сторону, когда она поворачивает свой взгляд между двумя самыми большими трещинами в потолке над ними, сидя наполовину на коленях, наполовину на руках, ее спина выгнута по-кошачьи. "Ты пытаешься соблазнить меня, Бет?” - Спрашивает Бенни, притворно ухмыляясь. Он позволяет своей правой руке скользнуть вперед, чтобы провести большим пальцем по дуге её ближайшей брови, возвращая прикосновение, которое она сделала несколько минут назад. Он не мог даже надеяться повторить мягкость ее нежных пальцев, поэтому и не пытался. "- Знаешь, если ты хочешь спать со мной - все, что тебе нужно сделать, это попросить.” Она не может так легко отказаться от роли, но намеренно уклоняется от вопроса и вместо этого выпускает один из своих собственных. "Почему ты переспал со мной в тот раз - в первый раз? Я думала, тебе неинтересен секс." Бенни позволяет своей левой руке присоединиться к правой, держа лицо Бет, одновременно поглаживая большими пальцами ее щеки. Это все, что угодно, но не бессмыслица; Бенни никогда не хочет делать ничего, кроме как наслаждаться самой Бет, пока она здесь. О случайных прикосновениях не может быть и речи. “Мне не нравится жить с сожалениями,” - отвечает он. Это честно, хотя и слишком реалистично, учитывая, как он держит ее лицо, аккуратно, нежно. С любовью. "О, я поняла. Я была пунктом в твоём списке? Полагаю, что чемпион США по шахматам принесет тебе немало очков. Да еще и женщина! Редкая порода.” Выражение ее лица не меняется, но Бенни распознает удар. Она сама себя тривиализирует; она настраивает Бенни либо на промах, либо на очко. Если бы он был намного жестче – и, честно говоря, зашел не так далеко – он мог бы согласиться с ней, просто чтобы выиграть их аксиоматическую гонку и получить преимущество в следующем раунде. Но он не ведётся на уловку. "Бет. Эй, Бет, подойди сюда, пожалуйста." Это нелепая просьба, учитывая, насколько они уже близки. Она даёт ему понять это, выпрямляясь и опуская обе брови; он использует ее инерцию, обхватив обеими руками ее бедра и притянув ее к себе на колени так, чтобы их ноги оказались на одном уровне, её переплетались с его. Это настолько сбивает Бет с толку, что она хрипит что-то вроде протеста, и ее лицо принимает шокированное выражение, прежде чем она успевает взять себя в руки. Бенни не отпускает ее, вместо этого кладет ладонь ей на затылок и тянет вперед и вниз, пока их рты не оказываются в нескольких сантиметрах друг от друга. Он не целует ее, но дает ей мгновение, очень благосклонное мгновение для Бет, чтобы собраться с мыслями. Бенни поздравляет себя с такой щедростью. "-Бет, - выдыхает он ей в рот, тихо и медленно, так что это больше похоже на "ммммбет", потому что он не против использовать ее собственные трюки против нее, - ты и я оба знаем, что это не так.” “Как же так тогда, Бенни?” - Бет закрыла глаза, нахмурила брови и осторожно положила руки ему на шею. Бенни буквально почувствовал вкус ее слов. "Ну давай же, Бет, ты должна понимать. Ты просто обязана знать, какой эффект ты оказываешь на людей, Бет..." Глаза по-прежнему закрыты, её губы прижаты к его губам, она едва заметно качает головой. Бенни замирает, ждет, когда она откроет глаза; когда она наконец открывает их, честность встречается с честностью, и Бенни знает, что она искренна. Он видит ее уязвимость, то, как Бет без слов говорит ему, что не хочет говорить об этом. Он знает, что нет никакого смысла проверять ее эго. Она не хочет этого, а он слишком уважает ее, чтобы пытаться. "Почему ты трахаешься со мной, Бенни?” - Бет явно не удовлетворена тем ответом, который уже получила. Бенни знает, что это его единственный оставшийся шанс дать ей правильный ответ, поэтому он не торопится, думая о том, как сказать "ты влюбляешь меня", не говоря этого на самом деле, потому что Бет пуглива, как уличная кошка, и он скорее проглотит свои чувства, чем рискнет ею. Он берет ее левую руку в свою правую и подносит ее к своему лицу, прижимая прекрасную, мягкую, женственную руку Бет к изгибу своего лица, используя свою большую руку в качестве руководящей. Другая его рука запуталась в её волосах, давление удерживает их губы достаточно близко, чтобы поцеловать – но все же Бенни не целует ее. "Есть только одна вещь, которая действительно имеет значение, по крайней мере для меня. Я думаю… Ты, вероятно, знаешь, что это такое, потому что я догадываюсь, что это то же самое для тебя.” Бет кивает. Ее нос соприкасается с его носом. "Я был готов жить жизнью, в которой шахматы были единственным, что имело значение. Все нормально, правда. И, честно говоря, это не изменилось. Это всегда будет самым важным. Но ты... ты первый человек – я думаю, вероятно, единственный человек, – который изменил то, как я вижу игру." "Тот факт, что ты можешь вот так запросто войти и все изменить, делает тебя по-настоящему могущественной. Например, это немного пугает, твоя мощность." Он нервно прочищает горло, но это заканчивается тем, что выходит больше как полукашель. Они с Бет так тесно прижаты друг к другу, что он чувствует, как она вздрагивает у его губ. "- Я просто... я знал, что мне нужно подобраться как можно ближе к этой возможности, возможности сразиться с тобой на равных. Хотя бы раз. Я знал, что проведу остаток своей жизни, злясь на себя за то, что не попробовал.” Он чувствует ее легкую улыбку на своих губах и в этот момент понимает, что получил удовлетворительный ответ, поэтому он целует ее, снова, снова, снова. С Бет каждый поцелуй должен быть на счету, и он начал их считать. Это уже второй за сегодняшний день, первый - очень короткая, легкая встреча ее губ с его щекой, когда он принес ей кофе из магазина в конце квартала, когда она впервые проснулась. Она покраснела и тут же сменила тему разговора на позицию рыцаря в середине игры, и Бенни, всегда любезный хозяин, подчинился без вопросов. Он даёт Бет право руководить, позволяя ей провести пальцами по его волосам, пока они целуются лениво, почти небрежно. Бенни нравится думать, что теперь Бет уже достаточно хорошо знакома с формой его рта, движением его языка, тем, как иногда ему нравится менять вещи местами и даже перемещать свой нос по другую сторону от нее! "Господи Иисусе, Уоттс, - думает он теперь, - у тебя на коленях Бет Хармон, и вот о чем ты думаешь?" Бет разъединяет их рты. "В чем дело, котёнок? Опять нахмурился?” Он знает, что она дразнится, но ее исследование привело ее на опасную территорию; она слишком близка к тому, чтобы узнать, насколько большим стало ее поле притяжения в его жизни. Он не готов к этому разговору – пока еще нет, – поэтому вместо этого он наклоняет голову, прислоняясь к бетонной стене, и смотрит ей в глаза. “Ты чертовски красива, Бет Хармон,” - говорит он вместо того, чтобы сказать что-то более весомое, хотя это точно так же верно. Бет, как оказалось, относится к тому типу девушек, которые хихикают, когда им делают комплимент. Бенни никогда не думал, что он найдет это привлекательным, учитывая, что у него всегда был тип, и его второй половинке предполагалось быть философской, сложной пессимисткой, абсолютно лишенной сексуальных пристрастий. Бет, конечно, сложна, но она еще и... молода, и, возможно, слишком элегантна со своими длинными наманикюренными пальцами и тем фактом, что она купила четыре новых вечерних платья с тех пор, как приехала в Нью-Йорк. Бенни никогда в жизни не был так (неожиданно) влюблен в другого человека. Он пользуется тем, что ее лицо прижато к его груди, пока она смеется, наклоняя голову еще дальше в сторону и прижимая свои губы к основанию шеи, и в этот момент ее хихиканье быстро прекращается и превращается в хриплую смесь вздоха и визга. Бенни позволяет себе воспользоваться моментом, просовывая обе руки под низ ее жесткой хлопчатобумажной блузки, скользя подушечками пальцев по мягкому животу. Бенни не знает подробностей сексуальной истории Бет – кроме того, что она не так уж невежественна, – но он знает, что страстное желание, которое он испытывает к ней в этот момент, полностью совпадает с тем, как она выгибает спину в его ладонях, как она мягко вдыхает воздух над его головой. Это Бет, которая еще больше обостряет ситуацию – она торопливо возится с пряжкой его ремня, очевидно, торопясь получить пресловутое шоу на пресловутой дороге. Бенни тихо смеется, продолжая оставлять засосы на её шее, скользя все ниже и ниже по склону ее тела с каждым поцелуем. Ему приходит в голову, что ее блузка скоро станет ненужной (хотя, честно говоря, одежда на Бет всегда может считаться ненужной), поэтому Бенни быстро стягивает ее примерно в то же время, когда Бет выигрывает битву с его ремнем и ширинкой джинсов. Квартира вокруг них растворяется в туманной дымке по мере того, как все больше одежды снимается, слишком быстро и недостаточно быстро, чтобы конкурировать с тлеющим ощущением в горле Бенни – слишком жарко, удушающе жарко; Бенни чувствует, что может задохнуться, и он задыхается в рот Бет, и она просовывает свою руку в последний слой одежды на его теле, который представляет собой пару боксеров, и она обхватывает его рукой, сжимает и сжимает его, и... “Бет.” "Что?” - она раздражена. Ее лицо и голос сходятся по выражениям. Бенни пытается это исправить. “Просто… До этого, не могла бы ты сказать мне, чего ты хочешь? Сегодня ночью. Прямо сейчас, я имею в виду.” Бет прямо светится от негодования. "Что значит "чего я хочу"? Какого хрена, по-твоему, я хочу, когда кладу руку на твой член?” Бенни изо всех сил старается исправить это. "Я имею в виду, - говорит он, отчаянно пытаясь найти самый прямой подход, - как бы ты хотела, э-э, закончить это всё?” Она смягчается, как в выражении лица, так и в захвате – слава Богу, потому что ее рука все еще обхватывает его твердый член. Ей требуется всего лишь доля секунды, прежде чем она плавно поднимается с его колен и решительно неторопливо пересекает квартиру по направлению к спальне в манере, которая показывает, что она точно знает, что делает со своими бедрами, своими острыми пальцами ног. Бет останавливается в дверном проеме, ее голая задница полностью выставлена напоказ, прежде чем она перекидывает волосы через правое плечо и встречает взгляд Бенни с выражением, которое можно было бы назвать демоническим. “Покажи мне свою страсть, Бенни, - шепчет она в пустое пространство между их телами, несмотря на то, что она в десяти футах от него, и прежде чем он успевает подумать об этом, он вскакивает на ноги и делает шаги - раз, два, три раза, и он кладет свои губы туда, где они должен быть -очевидно, на ее. Бенни кладёт руки ей на шею и буквально высасывает воздух из ее легких, а потом короткими шажками толкает ее обратно к кровати – раз, второй. Она падает на небрежно застеленную кровать, но на этот раз Бенни не проявляет к ней благосклонности, и у нее нет времени прийти в себя, потому что он в мгновение ока оказывается на ней сверху, раздвигая ее ноги с силой, которую можно было бы почти описать как злость, он просто чертовски трется своим членом о ее мокрую киску. С губ Бет срывается тихий вскрик, и Бенни позволяет ему вырваться, когда он толкается, уткнувшись лицом в область между ее шеей и плечом. “Презерватив?” Он почти стонет, раздраженный тем, что его прервали, но одновременно благодарен за то, что она остановила его на несколько коротких секунд – он забыл, что должен был сделать это последним. “Э-э, да. Подожди.” Несколько мгновений неловкой возни, Бенни наполовину на кровати, наполовину с кровати, когда он тянется к коробке, которая, как он знает, стоит на полу, чуть ниже кровати напротив той стороны, на которой он спит. Он чувствует и слышит, как Бет шевелится под ним, и когда он торжествующе возвращается с уже частично раскрытой металлической оберткой, его глаза следуют за её длинной рукой, которая находится между ее ног. "О, черт." Бенни Уоттс наблюдает, как Бет Хармон ласкает себя с неприкрытым удовольствием, чувствуя, что он наблюдает за чем-то драгоценным; как будто она делает ему подарок. Как будто она знает, что когда они неизбежно расстанутся, именно этот момент он будет вспоминать больше всего. Он пытается вызвать теплое, густое чувство в нижней части своего горла, которое он теперь стал ассоциировать с присутствием Бет. "Это - когда тебе будет одиноко", – говорит она ему, пока он делает мысленный снимок и сохраняет его - самый большой из многих фотореалистичных портретов в галерее своей головы, которая помечена лейблом "Э. Хармон". Когда Бет откидывает голову назад и со стоном закрывает глаза, Бенни пользуется тем, что ее тяжелый взгляд не прикован к нему, и небрежно натягивает презерватив, вероятно, в рекордно короткие сроки. Когда он снова прижимается к ее гибкому телу, он все еще чувствует, как работает ее рука, как будто она не хочет перестать чувствовать себя хорошо даже на секунду. И черт возьми, это круто, но дело в том, что Бенни контролирует ситуацию, и он не может этого сделать, пока она сама отвечает за свой оргазм. Бенни наклоняется, чтобы отбросить ее руку и заменить ее своей, его средний палец гладит скользкую влагу между ее раздвинутыми ногами, и он вдыхает дрожащий вздох, который она выпускаетт прямо перед тем, как прошептать: “Трахни меня?” И это все, что нужно, чтобы плотина разрушилась, потому что он сжимает свой член рукой, которая не цепляется за бедро Бет, и использует его, чтобы удержаться на ногах, когда он скользит в ее тело и прекрасно там устраивается. Что касается сексуальных поз, то эта вряд ли именно то, что его сейчас беспокоит – Бенни упоминал, что большинство его предыдущих любовниц вообще не имели сексуальных пристрастий? – но это не имеет значения, никогда не будет иметь ни малейшего значения, что они трахаются в самой обыкновенной позе, потому что это, вероятно, лучшее, что когда-либо было, конечно, для него. Они оба абсолютно трезвы, но Бенни представляет себе Бет как внутривенный наркотик; она заняла свое законное место в его венах, и он знает, что проведет остаток своей жизни в погоне за этой дозой. Их губы прижаты друг к другу, как это обычно делают люди во время полового акта, но они не обмениваются поцелуями, только воздухом. Бенни выдергивает одну руку из-под ее гладкой спины, чтобы обернуть ее в локоны ее красивых рыжих волос, и дергает её голову назад, толкаясь, теперь быстрее, в то время как его зубы задевают контур её трахеи. Она кричит. “Ty vse”, - шепчет Бенни ей в кожу, и Бет кончает, падая в эту прекрасную бездну, но не раньше, чем она насильно сжимает Бенни и тянет его за собой, и. к черту метафору бездны, потому что его оргазм поражает его, как проклятый поезд-экспресс. На самом деле, это, вероятно, почти минута, прежде чем кто-то из них переводит дыхание, но кажется, что это намного дольше. После оргазма Бенни ожидает, что он будет чувствовать себя менее привязанным, более собранным, как обычно это бывает, но запоздало понимает, что это - Бет, и если уж на то пошло, ему хочется изобразить осьминога и обвиться вокруг нее с намерением удержаться. "Ты можешь, э-э...?” “О, да. Извини.” Требуется минута, чтобы распутать их потные конечности - их кожа, очевидно, без энтузиазма разделяется, – прежде чем Бенни выходит из нее и снимает презерватив, чтобы связать и избавиться от него. Все это время он краем глаза наблюдает за Бет, ожидая, что она перевернется на бок и задремлет, как поступала каждый раз, когда они делали это. Любопытно, однако, что она наблюдает за ним с такой ясностью, которую он не ожидал увидеть , особенно учитывая их недавнюю деятельность. Он присоединяется к ней на кровати, копируя ее положение в обратном порядке – Бет лежит на боку, одна рука подложена под голову, другая безвольно раскинута в нескольких сантиметрах перед ее телом. Он испытывает искушение соединить их руки, но решает не делать этого, просто дополняя ее взгляд своим. Миллиметр за миллиметром, они равны. (Бенни не может не думать об этом: они действительно хорошая пара.) Ни один из них не говорит порядочно долго. Комната – или, может быть, только кожа Бенни – начинает остывать после этого момента. Его сердцебиение возвращается в норму. И все же Бет просто смотрит на него, а он - на нее. Первой говорит Бет. "Там был мальчик. В Лексингтоне.” Бенни задерживает дыхание, надеясь, что она не собирается продолжать фразу “Я все еще люблю его” или “Он был намного лучше в постели, чем ты”. "Честно говоря, я не думаю, что смогу назвать тебе его имя, если спросишь.” "Как его звали, Бет?” - Поддразнивает Бенни, пытаясь определить ее настроение. Она воспринимает это спокойно, едва поднимая глаза вверх, прежде чем продолжить. "Я как-то спросил его, зачем он учит русский. Мы оба были под кайфом. Он, хах, – она выдыхает смех, - сказал мне, что это потому, что он хотел прочитать Достоевского, цитирую, "В оригинале". А потом, - она снова смеется, - у него хватило наглости приударить за мной. Хочешь узнать, что он сказал?” "Да", - говорит Бенни. Автоматически. “Mne nravitsya tvoya figura.” "Как романтично”. "Это не так. Он был у меня первым.” В то же время становится все более и менее понятно, почему Бет так настойчиво читает "Преступление и наказание" или "Prestupleniye i Nakazaniye.". "Зачем ты мне это рассказываешь, Бет?” Это слишком интимно для них сейчас. Сложности и конкурирующая динамика власти, которые являются отличительной чертой их стеба, не относятся к этому моменту. Бет поворачивается и смотрит на стену позади него, и Бенни узнает язык тела человека, которому неловко или, возможно, немного тревожно. Он не настаивает; он позволяет ей не торопиться, решая, как ответить. Проходит несколько минут, прежде чем Бет снова говорит. "Я думаю, может быть… пришло время, чтобы я начала соединять некоторые свободные концы. Я чувствую, что оставляю слишком много позади. Как будто я становлюсь более... разбитой. Каждый раз я оставляю частичку себя где-то, куда никогда не вернусь.” Это, безусловно, самая честная вещь, которую она когда-либо говорила ему. Бенни понятия не имеет, что сказать, но он решает еще раз встретиться с ее честностью, действуя инстинктивно и притягивает ее ближе. Он прижимает голову Бет к своему подбородку; его руки обвиваются вокруг ее талии так, что их животы прижимаются друг к другу, ее мягкая грудь прижимается к его груди. “Mne nravitsya tvoya figura”, – шепчет он ей на ухо, повторяя слова безымянного мальчика из русского класса, и она смеется. Бенни может признаться себе, что, может быть - только может быть - он не просто одержим тем, как она играет в шахматы. Может быть, шахматы тут ни при чем. Может быть, Бенни просто одержим ею.