***
Ключи от машины Женя нашел благополучно. В дневном свете ясно, что виднее. Сел в автомобиль и решительно отчалил, вгрызаясь шинами в промокший берег. «Два действующих лица есть и третье, карты про нее говорить отказываются, особа скрытная, особа что власть: никому понять не дано, ни народу, ни приближенным, и мало ли что у нее на уме. Однако ж особа имеется и отчего-то играет некую роль, неразгадываемую да с мотивами неизведанными, что ей движет и как — это лишь гадать. Президентка. — Так эта власть и работает, — сказал, усмехаясь сходству. — Молчи, малек. Далее ты, наш Отшельник, пока еще он, да Дьявол, копытами цокает, пар из ноздрей выпускает, злющий до красноты лица, кто поддался его влиянию — тот искушен и потерян навеки, однако веки проходят что пшик, моргнул и нет их уж боле. Дьявол всего забирает, Дьявол кружит, говорит — не смотри, не видь и не думай, Дьявол кружит, шепчет: Башню для меня возведи. Искушение вседозволенностью и властью над судьбами, вот чего стоит опасений, мой маленький недотепа, о… — И кто этот Дьявол? — в потоке информации вычленить чего-то сложно, однако отвечать нужно, иначе снова запнутся и будут стоять на одном и том же. — Кто копытами цокает, тот и он. Думай, я о твоей истории понятия не имею». Женя переехал речушку, и грязная вода радостно обдала грязные же двери. Река — она что пьяница, сшибает все углы, прет себе по течению, и все тут. Не смотри, не видь и не думай, живи как есть, Захар — каблуками бил по мордам человечество. Чекисты. А потом человечество забило каблуками их. Тяжелыми, удобными только в том случае, чтобы забить кого. Он здесь и черт, под влиянием дьявола. В истории этой со стороны Гвидона Вишневского — деда-пророка из леса — главный герой тот, кто ее завершает. Власть отвалилась. Захар тоже. Остается либо Женя, либо незавершенность истории. Незавершенность опасна — Женя видел. Завершенность несет успокоение. К завершенности ведет судьба, необходимо только понять ее знаки правильно. «Пока вы башню Дьяволу возводили, пока служили на благо ему да поддавались ему всецело — пока Женя носил каблучки и пока Захар комендантствовал — башня ваша на обмане и вседозволенности построенная крепилась и вырастала, крепилась и вырастала, однако башни падают рано или поздно, ломаются кирпичи — бах!» Женя вырулил на трассу и педаль вдавил в пол. Гвидон дал ясность, связал произошедшие события неправдоподобными картинками, карты — не предсказание, в которые Женя не верил. Карты — один из языков судьбы. В которую Женя верил. Всего лишь объяснение того, что, почему и каким образом, и главное — ответ, что делать дальше. Чего искал и в чем запутался. Последовательный разбор. Их с Захаром башня благополучия, построенная режимом, начала рушиться в день, когда Женя выпустил из карательного отдела невиновную. Вот когда начал думать, открыл глаза и открыл дверь, где держали заключенную. Сразу завтра Женя был вынужден бежать в лес, чудом спасшись от узнавших о произошедшем Железных Каблуков. Женя подозревал, что так будет, оттого и боялся. Нервничал, забинтовал не тот глаз и на камеру вел себя достаточно подозрительно. Поплатился. Прятался теперь в лесу. Включает радио. Выключает радио. За забрызганным окном несутся поля и лесополосы. Въезжает за знак «Катамарановск», однако пейзаж не меняется. Скоро на горизонте появятся одинаковые дома. Не одинаковее лесных деревьев. Город не съест. «В свете Луны каменные замки кажутся песочными. Возможно, они всегда такими и были» — так сказал Гвидон, барабаня пальцами по картам. Башня, благополучие Захара, было построено из песка, всего лишь на желании Наумовны позлить бывшего мужа. Или на чем-то еще. Наумовна — власть, она людьми что вера, непонимаема. Оттого и камни для строительства башен всегда оборачиваются песчинками. «Луна, Луна и смутные неизвестные подозрения, прокрадывающиеся в душу и расползающие голову, разжижающие мысли, Луна — что-то происходит, что-то творится перед носом твоим, не бурелом, не кавардак, тебе это понять может и не дано, существует лишь ощущение чего-то творящегося». Оба они метались: Захар метался в предположениях о раздвоении президентки, а Женя — в мыслях о том, стоит ли в лесу оставаться, к чему это приведет. «От оно чего все и раздербанилось, — говорил Гвидон, подтаскивая к себе карту с изображением десятки мечей, торчащих из спины мертвого человека. — Башня, Башня падает, рушится ваше выстроенное, ежели обращаться с ним так, как вы, олухи. Не бросай, чертила, кинжалы в песочную башню, иначе как на десятый раз она упадет, а падающие башни — страшно. Оба неверно себя вели, оба варились в собственном невежестве, обоим платить пришлось». Пришлось. Жене — свободой, променянной на лес, где якобы тоже свободен, на деле же заперт, как в карательном отделе девушка была заперта. Захар заплатил должностью и авторитетом. А подумал бы еще тогда, не запутался бы в Нателловских ноготочках, так и платить бы не пришлось. Все к чему идет? К тому, что исправить ситуацию все еще можно — Жене. Захар… Потом про Захара. Башня благополучия — упала. Хреново — было всем. Останавливается в гаражах, осторожно меняет повязку. Пьет еще неизвестного состава воды. Зажигает сигарету. Хмыкает. Смелый ты, Жепардок. Несмотря на то, что Гуля. А у тебя ведь тоже своя какая-то есть история. По которой ты идешь своим каким-то путем. И, думается, идешь правильно, потому как где это видано, чтобы неправильно идущая трусливая мышь освобождала собственных друзей из мышеловки. Выпускает дым в небо. Нет, с мышью неправильно. Мышь — создание примитивное. Она не умеет о таком думать. А вот вечно трясущийся человек, освобождающий, неожиданно, собственных друзей из лапищ правосудия — и без разницы, прав он или прав закон — теперь смелый. Главное, далее смелым быть. — Мужик! Ну давай. — Поделись огоньком, а? «Вернулся, — говорил Гвидон, щурясь в карты. — Дабы вытащить из обломков кинжалов хотя бы пятерку — карту вишь? Пять мечей, злоба и мщение, Пиррова победа, отколошматил он тебя, что ли? Молчи, разницы мало, ибо там вы голубки и встретились по-настоящему, наконец — там обнаружили остатки башенных стен, остатки былого». Очень счастливая произошла встреча — избиение в лесу. Однако в этом Гвидон прав: Захар пришел перемученный, Женя встретил его такой же, и вроде пар выпустил, а кому от этого лучше стало. Зато только в лесу — остатки того, что ранее давало красиво жить. В лесу — не кто-то, а бывшие комендант и заместитель Нателлы Наумовны. В лесу все все про всех знают, и всем все равно. В лесу — все то хорошее, что не замечалось за жизнью ранее. За заботами ранее. За возможностью Захару выслужиться, набив правильно кому морду. За возможностью Жене срубить денег побольше. И все бы здорово. Однако ничего хорошего просто так не дается. По крайней мере, в незавершенных историях. Трусливая мышь становится смелой. Зачем? Чтобы кот из угла не выцарапал. Почему? Потому что из-за прошлой ее трусости кот сожрал половину мышиного народа — с ошибки начинается мышиная история. Женя делится зажигалкой. И неумело стремится начать разговор: — Ну, как вам.? — Что? — Живется. В новом мире. Человек смотрит уничтожающе. Женя, видимо, с ужаса смотрит на него так же, поэтому слышит ответ: — Да хреново, что сказать. Оба хмыкают облегченно. — А чего так? — Мое дело. Резонно. Курят молча. — Я вот думаю в деревню теперь махнуть, — человек головой качает и пепел стряхивает. — Или вообще… — Насовсем? — Ну да. Снова молчат. Потом Женю что черт за язык дергает: — Вы, — говорит. — Убивали. Человек высказывание игнорирует. Однако более завести разговор не удается.***
Женя сидит за рулем, глядя в горизонт, не виднеющийся за коробками гаражей. «Подвешенный за ногу к шпилю разрушенной башни вытаскивает из оконных провалов застрявшие пять кинжалов, — так говорил Гвидон, поглаживая карты. — В своем отшельничестве ты у нас, брат, думал мол преисполнился так будто побывал на миллиардах и триллионах таких же планет, будто мир этот стал тебе полностью понятен — не так, скажешь, не так? Однако допрехал ты до немалого, не признать сложно, подвешенный — ты, из прошлого замызганного желание мести вытаскиваешь клещами, все пытаешься неразумного вразумить чертенка, а он артачится да несет отсебятину, кукиш ему». Все-таки верно додумался Женя до того, что Захару лес необходим для завершения собственной истории — по крайней мере, одной, что с режимом. В лесу, когда притащил он туда своих дружбанов, Женя ему все и высказал. Объяснил прямым текстом: мы берем друг от друга лучшее, что поможет ошибки, в режиме натворенные, исправлять. Как Гвидон сейчас объяснил ситуацию Жене. Захар не понял, слушать не пожелал. Может, и мелькала у него мысль, что громкость, голубцы, мордобои и больная любовь давно в прошлом — но на коленях перед ДК он стоял. Женя — памятуя, безусловно, об этом, — выслушал и решил делать, как скажут. Все равно в «как» запутался с головы до пят без возможности самостоятельно понять, что происходит. Сейчас ситуация ясна. Сейчас так: Захар городской, Захар громкий, Захар всегда напролом и Захар — в человеческих кругах вертится. У Жени в отсутствии этого проблемы. Жене необходимо в город, и светиться в городе необходимо как можно чаще. Что в связи с таким поведением произойдет — это пока неизвестно. Но змеи кусать не должны. А был бы Захар в лесу во время переворота… Эх. Ладно. После не необходимого в данной ситуации поведения оба померли к черту. Захар, может, и по-настоящему. Факт тот, что после смерти прежним не будешь. А будешь — так зачем умирал. К чему Женя должен прийти, карты показали. Однако Гвидон не сообщил. И правильно. Чтоб не искал результата заведомо. — Ну все, давай, — сказал Гвидон наутро после расклада. — Покуралесил в лесу — и иди себе с Богом. — Бог — это на другом языке, — сказал Женя, умываясь колодезной водой. — А чего ж мне перед тобой колготиться, ежели понял уже и впитал, через себя пропустил — все, сам теперь думай, как знаешь, а я-то все больше на христианском привык. Умылся? Выметайся теперь уже, ирод тунеядезный, всю трын-тараву мне пожрал будто проголодь на дворе, ух, недотепа… — Спасибо, — сказал Женя в попытке пожать деду руку. Дед не дался и указал на ворота пальцем кривым, словно ветки, на ветру синиц бьющие. — Катись уж, спасибами сыт не будешь. Женя кивнул и направился к калитке. Солнце светило сквозь ели полосами. На полпути остановился и постучал в исписанные оленями ставни. — Шапку-то хоть верните. — На кой она тебе. — Непривычно. — Привыкнешь. — До свидания. — Да уж свидимся ли.***
Итого, думал Женя, паркуясь где-нибудь в центре и принимаясь прохаживаться по людным улицам. Цель: загладить собственную вину перед, видно, собою же, за нанесенный режимом вред, чему он собственноручно способствовал. Средство для достижения данной цели: контакты с людьми, чего он из-за чувства вины и страха расправы боялся. Как связать цель и средство, Женя понятия не имел. Однако так сказал Гвидон, и объяснил — муторно, но логично. Захар? Эмоции. Делаю, что хочу. Женя остановился посреди улицы и подумал о том, чего сейчас хочет. Хотелось напиться. Женя пошарил в себе поглубже. Хотелось прекратить уже это все, вернуться домой и завалиться в кровать, наплевав на одинокую полутьму доселе отталкивавшей ухоженной запыленности. Стоп. Захар не шарил в себе, он делал. Женя вздохнул. Чтобы быть как Захар, действительно необходимо принять чего крепкого. Чувствуя себя последним алкашом, взял в магазине водки. Чтобы невкусно. Впервые за незнамо сколько времени вошел в собственную в квартиру. Сломан замок, мебель отсутствует. Вздохнул. Вернулся в машину. Повертел бутылку в руках, дернул плечами. Приложился, занюхал рукавом. Лег и уснул. Утром долго смотрел в потолок. Плохо. Страшно. Терять столько времени. От души треснул кулаком по сидению. Рывком поднялся и, совершив необходимые утренние процедуры как последний бомж, направился разбираться с квартирными документами. К городу… Привязаться необходимо. На улицах панически бросался заговаривать практически с каждым встречным. Вечером сидел на лавочке перед ДК, вцепившись в волосы, пока из окон, где люди и где концерт, звучала музыка громко, красиво, и на земле полосками лежал свет. Свет едва-едва не облизывал носки жениных ботинок, растворяясь в крупной фонарной желтизне. Зачем сюда пришел снова — черт знает. Однако здесь. Неудачник и совершенно лох. Без жилья, — пока что — без работы и без завершенной истории. Ну и чего ему теперь. Удавиться? Нет. Решаемо. Так давай думать: что людям необходимо после режима? Вспомнились Гуля со спутником. Толпа, в мести бьющая сапогами. Агрессия вызвана пережитыми и переживаемыми до сих пор несчастьями. Кто-то лишился родственников, не всем вернули жилье, работу, имущество. У кого-то близкими оказались чекисты. Этим тоже нехорошо: никуда теперь не устроиться, не у кого просить помощи и убить могут вот прямо здесь. После того, как агрессия проходит, с ног сшибает вина. «Вы убивали». Если вина в том, что режиму помог прогрессировать, то последствия все вышеперечисленные необходимо устранить. Каким образом в одиночку? Открывается задняя дверь, через какую ходил на работу когда-то. За вышедшим человеком в костюме увязались журналисты. Ко входу подъехал белый автомобиль, его колеса тихо журчат по щебенке. Яркий свет фар бьет по глазам, разгоняя желтый вокруг Жени. Он хмурится и щурит, когда человек в костюме открывает заднюю дверцу и высовывается на воздух. — Я вас помню! — говорит. — Это вы про Стрельникова спрашивали. Про Захара. Садитесь! Странно. Но ладно. Садится в машину. Водитель с улыбкой приветствует, Женя кивает в ответ. — Всеволод, — представляется артист и указывает на водителя. — А это Федя. — Знаю, — Женя отвечает сначала говорящему, потом тому, кто за рулем. — Приятно познакомиться. — И вам доброго вечера! — Я бы пригласил вас в гости, — певец смотрит тепло и достаточно безобидно. — Поговорить. — Про Захара? — Да, про него. Судьбоносная, что называется, встреча. — Женя. — Знаю, — улыбнулся певец. На фоне бубнило радио. — Позволите? Три минуты. Всеволод сделал громче, чтобы прослушать завтрашний гороскоп. — А вы у нас кто по знаку? — спросил. — Не верю этому. — Ну, дело ваше. Даже ради интереса не скажете? Дергает бровью. — Дева. — А Захарка, вон, Овен был, — водитель улыбается сквозь зеркало лучезарно. — Упертый, над сказать, как барашек! Есть некоторая тут правда, есть. — Овен и Дева… — Всеволод задумался. — Помню, что их мировоззрения кардинально отличаются. Однако эти знаки друг друга невероятно уважают, стараются опираться на опыт другого. Я это в зарубежном журнале читал. Потом улыбнулся и добавил: — Федя в такое не верит. — А во что верите? Спросил у водителя, сам от себя не ожидая. Зачем ему, собственно, знать. А затем. Диалог. Диалог поддерживать надо. Вот и знать — за этим. Выходит, на автомате теперь слова приходят. Не нужно голову ломать пять часов над тем, что бы сказать, кроме короткого ответного мычания, убивающего интерес собеседника. Полезно по городу сегодня пошлялся, полезно с незнакомцами поговорил. — Ну… — Федор чешет макушку. — Да ни во что не верю. В добро верю, во как! А ежели и есть какой-нибудь Бог на свете, то, я вас уверяю, добрый он. — И злой кто-то есть, значит? — Эге как. Ну, так выходит, что и есть, значится. Это если Бог существует. Женя кивает два раза.***
Они втроем сидят на кухне молча. Всеволод флегматично перемешивает бессахарный чай. В квартире обитают Федор, Старозубов и еще один человек. Судя по фотографиям, ребенок. Они явно не боятся, что Женя побежит докладывать о подобном образе жизни. Еще бы боялся его народный артист. С деньгами. Авторитетом. И связями. Хозяева попросили быть тише, потому как Васенька уже спал. Включили тускло помигивающую лампочку над кухонным столом и поставили чайник. Лампочка была нефонарно оранжевая. — Васька наш наукой занимается, — сказал Федор, заметив, что Женя читает настенные дипломы. — Любит это, что жуть! Женя кивнул. Потом сказал: — В какой области? — Химик он. Это все ой как любит! Вот — в детстве — лягушку как поймает, посадит в эту самую, в баночку, и все домой тащит. Увлеченная молодежь! Федор открыл форточку, чтобы сверчки и тихая ругань приподъездных обитателей. Шарк-шарк по бетону подошвами. Всеволод выложил на тарелку печенье. — Лягушку… — прокомментировал Женя. Всеволод незаметно подложил гостю кусок печенья. Кивнул: — Говорит в последнее время про государство. Составил нам множество графиков за обедом. — От умный вырос! — Федор тоже подложил Жене печенье — прямо на чашку, чтобы оно опиралось собственной поверхностью на края. — В Севушку, не иначе. — В тебя, Феденька. — Да в обоих, — Женя макнул печенье в чай. — И что говорит? — Что государство проживает определенные стадии, и с помощью рассчетов можно даже понять, как скоро закончится та или иная из них. Мы потому и не уехали. Вася нам доказал, что все скоро пройдет. — Вернется, так скть, на круги своя, — добавил Федор. — Все у него по-научному. Печенье размокло и упало в чай. Женя решил, что так питательнее. Далее слышались только периодические хлюпанья — горячие жидкости Федор поглощал что Захар, громко. — Захар, — тишину прервать необходимо разговором о деле. — Эх, Захар!.. — Федор горько качает головой. — Дурак дураком, что грить. — Я за этим вас и позвал, — сказал Всеволод. — Когда мы с вами увиделись, вы выглядели очень встревоженно. — Еще бы. — Посчитал нужным познакомить вас с братом Захара. Двоюродным, но все же они общались. Артист кивнул Федору. — Вот оно как, — ответил Женя. — Приятно видеть. — Вы кто ему? — спросил Федор, отхлебывая чай. — Друг. — Вот оно как, — издевается, что ли. — Вы ничего такого не подумайте, просто, я грю, удивительно. Вроде как, никогда у него и не было друзей. — А я был, — сказал Женя. — Это радует, — улыбнулся Всеволод. Коллективно отхлебнули из чашек. Помолчали. — Друг, — повторил. — Со службы. Рухнуло бы что-то с плеч от признания, на то и был рассчет, однако под взглядами хозяев дома только к земле сильнее пришибло. Сказал, будто в извинение: — Я… Не знаю, как исправить данную ситуацию. А жить с ней не могу. Захар умел прощать себя, Захар это вложил в голову Жене — что можно после чего угодно людям в глаза смотреть, иначе сам себя сожрешь заживо. Женя смотрел. Долго, то на таксиста, то на певца. — Но вы этого хотите? Всеволод на удивление спокойно спросил. Как у больного. Который творит неведомо что в приступе, а потом жалеет разбитый врачебный нос. — Да. Тускло мигнула лампа. Артист продолжил непонятную терапию: — Занимались когда-нибудь благотворительностью? — Нет, — ответил Женя. — А вы займитесь. Фонд имени Старозубова знаете? — Слышал. Буквально сегодня. Всеволод протянул визитку. — Там и мой номер есть. Помогаем снимать последствия режима. Психологически, материально, по всей стране. Всегда готовы принять вас в нашу теплую компанию. — Потому что Захар? — Ну так, — ответил Федор и невероятно нежно, будто ободряюще похлопал артиста по руке. Интересно, думал Женя уже на улице, как часто более всех пострадавший народный артист приглашает на работу бывших служителей стремившегося покалечить его режима. Вертел визитку в руках. Думается, что достаточно. «Вы убивали». И человеческие взаимодействия. Последствия правления Каблуков. Всепоглощающее чувство… Вины за агрессию. И агрессия. Просто всепоглощающая. Социальные проблемы после переворота… Вася бы объяснил. Он это и сделал, думается, потому фонд и начал функционировать практически моментально после падения нателловского режима. Ночью смотрел в потолок. Утром решил набрать номер.***
Женя красил оленей на окнах. То есть ставни лаком покрывал. — И вот он вышел, обновлённый, разбрасывая вокруг себя милости — укротитель зубастых львов! Эге, брат, силу чувствую, силу! Сколько не виделись? Так сказал Гвидон, встречая гостя у забора. — Да лет шесть будет, — ответил Женя. Слово за слово — и его уже эксплуатируют. Смотался в город за материалами и ставни Вишневскому подправил, подделал крыльцо. В это время сидел Гвидон на ступенях, пуская веселые кольца дыма, и спрашивал. — Чего приперся? За медицинской помощью, дуралей? Или делать те нечего, надобно покумекать? — К вам просто так не приходят. — Верно все, верно, не запамятовал, понимаешь, молодчик, во всем будто бы уж и разбираешься. Чего тогда? — Показать вам. Результат вашей картины. — Так-таки прямо уверен зачаровать им меня, канарейка? — Безусловно. — Хвастать будешь, значится. — А то. Гвидон ушел весело самоварить, а Женя остался красить оленей. — С виной у тебя чего? — из окна спрашивает, посудой гремит деревянной. — Считаю, искупил троекратно. — Фу-ты, ну-ты!.. Женя кисточку с улыбкой бросил в раствор и вошел в скрипучую хижину. Дерево крыльца под солнцем набухло и пахло, мешаясь с краской. Гвидон наливал дурно выглядящий чай, а Женя теперь знал, что чем у него дурнее — тем лучше. — Ну давай уж, балакай. — Психолог я теперь. — Да ну. — По бумажкам. — Эвона как. — Не только он. — Да кто ж? — Состою в научном сообществе. — Психологическом? — Биологическом. — Имени.? — Булгакова. Они замолчали. — Дурни, — сказал Гвидон. — Бывает, — сказал Женя. — Дальше давай. А дальше что. Позвонил одним прекрасным вечером Старозубову, тот и перечислил перечисленные уже сотню раз в Жениной голове проблемы, сжирающие Катамарановск и прекращаться не думающие. Связь фонд держал непосредственно с президентом, влияние имел достаточное. Женя поставлен был сразу же рядом со Всеволодом — тот занимался восстановлением наследий искусства. Женя вспомнил из различных регионов вывезенные техники лечения художниковских доведенных до состояния практически полного нефункционирования рук, певческих голосовых связок, писательских органов слуха и зрения прочих, прочих последствий запрета на создание прекрасного. Здесь горя Женя увидел больше, чем во время правления Каблуков. Настолько больше, что, бывало, ночами не ложился. Здесь Женя видел, насколько мало удалось восстановить новопришедшей власти по сравнению с тем, что крутили на телевидении. Возвращаться туда отныне желания не было. «Вы убивали» больше не говорил. Мало кому это необходимо. Они убивали — бесспорно. Сначала убили их. С людьми необходимо разговаривать. Людей необходимо лечить. Не только много лет подряд разрабатывать висевшие тряпками руки. Не только заниматься квартирными вопросами для незаселенных семей. Эта хрень внутри сидит, и надо уметь вытаскивать ее щипцами. Женя выучился на психолога. До того и подумать не мог, насколько сильно сказался на людях ушедший уже режим Наумовны. Спившиеся заслуженные профессора, еще недавно щеголявшие в галстучках, а сегодня хватаемые Женей за ворот и доставляемые по необходимости. Новости о грабежах. Новости об убийствах и самоубийствах, где на фотографиях — лица знакомые. Развалено не только искусство: развалены наука и человеческое благополучие, развалены города. Развал — практически в каждой сфере, кроме цветущей тяжелой промышленности. И каблуков. Когда все стало немного лучше, люди начали говорить «спасибо». Люди начали консультироваться непосредственно с Женей. Просили помощи, безусловно, у многих, но когда человека направляли к нему, потому что он «хорошо справляется» — Женя терялся и Женя не понимал. Всеволод объяснял с улыбкой, что таковы последствия заслуженного доверия. Женя знал, что заслуженное очень легко и обратно отслужить. И забил на это. Потому что ему понравилось дело, которым занялся. Так скажем, вошел во вкус. А если нравится и говорят, что получается — значит, так и дальше будет. Когда-то Всеволод напомнил Жене о лесе приглашением на пикник. Женя его, Федора и Васю отвез без проблем, и где-то на полпути совершенно случайно подумал: — Всеволод. — Что такое? — Я друг семьи? Он улыбнулся и очень довольно кивнул. Женя дискутировал с Васей о жабах и кузнечиках. Силы были равны, а по пути домой Вася отвел его в сторонку и зашептал: — Хотите к нам в НИИ устроиться? — Так там же химия. — У нас еще в животных копаются. Отдел такой есть. Женя вспомнил, что очень хочет. А там и членство в научном сообществе подтянулось. И командировки, самолеты, исследования. Сейчас писал работу. — О львах. — Молодца-а… — тянул периодически Гвидон, кивая довольно. — Эх, молодца! — Совершенно новые занятия и совершенно новые люди, — Женя сказал задумчиво. — Иной раз приходит человек, и весь сеанс уходит только на то, чтобы… Ну вот это, — он развел руками. — Понять его. — А ты и забыл, сколько я тебя понимал, шалопай? Всю ночь убили! Женя улыбнулся. — Тоже верно. А как картины ваши? — Вот так оно все и происходит, — Гвидон глазами забегал по кругу, вопрос явственно игнорируя. — Вот оно так и да — нет у людей ни на что опоры, опираются куда придется, кто судьбу себе выдумает да жизнь живет по ее законам, а кто Бога да Сатану; кто рок, а кто еще и чего похуже… Почто? — Не знаю. — Ну и вот. Два тебе. Пирожка возьми с яйцом и луком.***
Может, потому, что ясность нужна, думал Женя, выпуская дым уже в городе, на балконе. Страшно без ясности. Страшно таки признать, что ни черта не понимаешь и ничего в руках твоих не держится. Хотя кто-то признал. И от этого отталкивается теперь в собственной философии. Нашел, получается, свой закон — которому верит и которому следует. Даже если думает, что не следует ничему. Следовать неследованию тоже уметь приходится. Судьба? Женя верит. Женя сделал по ее законам. Вылез из ямы. Эти же законы и Библия может объяснить. Эти законы объяснили карты. Вася бы сказал по-научному. Всеволод — астрологически, звезды так на небе сошлись, что Жене нужно сделать то, пятое и десятое, чтобы ситуацию переправить. Объяснил бы еще про натальные карты Захара, мол, Марс у него вот в таком доме, потому нужно не выть громко на коленях перед ДК, а заныкаться — так планеты перебесятся и, вроде как, перестанут. А был какой-то астроном на приеме — сказал, бред это все, и планеты разве что на приливы влияют. Отливы не упомянул. Почему-то. Либо хреновый такой астроном, либо умный больно. Женя астрологический язык знал на уровне хэллоу. А вот Всеволод ему как-то натальную карту составил. Потому что просто так. И чего-то разулыбался. — Невероятное у вас умение к перевоплощениям, особенно переходам в образы противоположного пола или человека, противоположного по своей философии, поведению или характеру. — Подшучиваете совершенно бесстыдно. Они разулыбались вдвойне. — В этом образе становитесь действительно неподражаемым, — Всеволод продолжил чего-то записывать. — Однако часто увлекаетесь и таких дел натворите, что потом всю жизнь разгребать будете. Лилит во льве. Женя потушил сигарету и посмотрел на себя в окно. А Гвидон сказал — Дьявол. Закружил, завертел, увлек за собой, приманил зарплатой хорошей да новым опытом перевоплощений и маскировки. И загнал неизвестно куда. Жене таким языком было понятнее. Потому что он верил, что все устроено так. Женя вошел в кухню и сел за стол, ногу на ногу закинув и размеренно похлопывая ладонью по подлокотнику. Завтра презентация работы о львах. __________________ Глава посвящена саппорт-аккаунтам ВЛ. В отдельности также — саппорту Всеволода Старозубова. Спасибо, что позвали меня поговорить под лампой, когда я ходил по городу, непонимающе пяля на все, как этот самый Женя. Когда змея покусала и когда Захар на зоне подох. В принципе, вам — каждое слово, что я здесь написал. Алкашу спасибо отдельное. За идею и ВООБЩЕ ЗА ВСЮ ЭТУ АЛКАШСКУЮ ОСЕНЬ, Я БЫ СЕЙЧАС ВООБЩЕ НЕ ЗНАЮ КЕМ БЫЛ, ну во-первых психически здоровым, но это другое, а во-вторых… Это новый опыт, братан. Я за тебя жрать жуков буду. Оборотень на задворках — твои разборы текста меня спасли. Там, где мы есть — столько мотивации я еще не получал. Патрульный Захар, я знаю, что вы это читаете: я видел у вас отсылки на эту работу. От души, серьезно. От. Души. Улыбался, как в первый раз. Меска, твои треды криков лучшие. Люблю я вас, братья и сестры.