Где вереск пахнет солью

Полицейский пристально вглядывался в усталое лицо свидетеля. Смотреть было физически больно: свет в комнате для допросов – холодный и режущий – выжигал цвета, оставлял блеклые, опустошенные формы, подсвечивал каждый изъян на коже, каждую неровную черту, выделяя болезненно-глубокие тени под глазами. На рубашке, прямо напротив сердца, засох коричневым узором смазанный отпечаток руки. Глубоко красная кровь – символ человеческой жизни, засыхая, становилась больше похожей на дерьмо. Забавная ирония судьбы. – Надеюсь, вы не говорите мне то, что я хочу услышать. Вы осознаёте, насколько опасен преступник, доктор Узумаки? – А вы осознаёте, что он болен? Уж вы то должны понимать разницу, – голос Наруто стал громче и полицейский поморщился. Этот докторишка, не заслуживающий малейшей симпатии или уважения, был слишком шумным, эмоциональным, чтобы быть психиатром. Но он почему-то был: кто-то обучал его долгие годы в медицинском вузе, потом выдал диплом и лицензию врача, кто-то курировал его в период практики и кто-то, в конце концов, взял на работу в психиатрическую клинику. Кто были все эти люди, проявившие столь опасную халатность, из-за которой вынуждены умирать люди? – Этот больной сукин сын, – сквозь зубы прорычал полицейский, – убил девятнадцать человек всего за пол часа. А скольких до этого, вам известно? Мужчину прожигала злость на мир, что носит конченных психов, а ещё на самого Узумаки: почему погибло столько людей, а он, выпустивший зверя из клетки, остался жить. Его не тронули, не убили, не пытали, только привязали к кровати, чтобы не дёргался. Полицейский потряс рукой с зажатым в ней делом и бросил его на железный стол перед Узумаки. Папка упала с громким звонким хлопком, разлетевшимся по полупустому помещению. Из стопки показались фотографии окровавленных жертв, больше похожих на месиво из костей и мяса, чем на некогда живое существо. Тяжело было поверить, что такое может сотворить человек. – Нет, я не читал дело до того, как вы любезно швырнули его в меня на пути в участок, – пальцы Узумаки потянулись к папке, но застыли за миллиметр до страниц. Врач медлил, словно не он жадно изучал материалы, пока пачкал кровью сидение полицейской машины. Сейчас там были и фотографии с сегодняшней бойни в больнице, но это Узумаки уже видел собственными глазами, пока сидел привязанный к койке в окружении трупов коллег. – Понравилось? – пацан (полицейский не мог заставить себя воспринимать Узумаки как мужчину) бесил его всё больше. Он бы запустил в Наруто что-то потяжелее досье или начистил лицо и с радостью отправился на сутки-другие за решетку за избиение идиота, если бы за это, конечно, не лишали звания. – Предпочитаю не становиться объектом насилия. Ваши порывы вообще наводят меня на определённые мысли, – психиатр всё же притянул к себе материалы дела и теперь его взгляд скользил по фотографиям и описаниям больничного инцидента. – Я не нуждаюсь в консультации психиатров, тем более тех, кто стал причиной девятнадцати убийств. В ваших о Сабаку но записях сказано, что пациент идёт на поправку. Что же пошло не так, доктор? – если бы слова были материальны, то насмешливое обращение со свистом разрезало бы воздух. – Пациент почти признал, что никакого демона в нём нет, – пожал плечами Узумаки, словно не было ничего серьёзного в его врачебной ошибке, благодаря которой опасный пациент оказался без необходимых мер контроля. – Почти – не результат. – Для вас – нет, – возразил Узумаки, нервно перебирая пальцами бумаги, будто это могло помочь ему решить ребус под названием "Сабаку но Гаара". Проблема оставалась лишь в том, что никакого ребуса не было. Не было никакой загадки. Только один больной на голову ублюдок. Такие иногда рождаются. Они не лечатся и не становятся лучше, не знают ни жалости, ни пощады, ни любви. – Для вас нет никаких успехов, кроме абсолютных. Узумаки почему-то верили настоящие специалисты, принимали его мнение во внимание. Чёрт знает почему. Может быть, нормальные врачи отчаялись работать с "одержимым парнем" и готовы были поверить даже в чудо или от общего фона психического нездоровья они тоже помешались, но факт оставался фактом. Узумаки Наруто все безоговорочно доверяли, словно не видели в оболочке молодого врача безответственного пубертатного подростка, ничего не знающего о серьезном взрослом мире. Он был просто самовлюблённым, самоуверенным мальчишкой. И тут Узумаки вытащил из горы фотографий трупов ту единственную, где был изображён сам виновник торжества: младше лет на десять, чем был сейчас, ещё совсем подросток, он лежал на постели под капельницами, с кислородной маской на лице и явно без сознания. Цвет его кожи почти сливался с белыми простынями и только красное пятно волос выступало центром умиротворённо-печальной композиции. Взгляд полицейского непроизвольно соскользнул с фото на кровавый отпечаток руки на рубашке доктора, а потом на его грустную усмешку. Было в ней что-то столь неуловимо печальное и глубокое, что полицейского осенило: – Вы ведь омега? – он почти не спрашивал, наблюдая, как голубые глаза вспыхивают недобрым огонём, а пальцы откладывают фотографию в сторону. – Вам это известно, – отвечает доктор, пристально смотря полицейскому в глаза. Напряжённая поза Узумаки передавала готовность в ближайшую секунду броситься на врага. Полицейский тоже не отводил взгляда. Лампочка над их головами моргнула. Видимо, тоже почувствовала повисшее в воздухе напряжение. – Он альфа. Узумаки вскочил на ноги, от чего стул отлетел назад и звон железа о кафель отразился болью в ушах. – Если хотите предъявить мне обвинения, то сделаете это прямо сейчас! – Сядьте, мы не закончили, – приказал полицейский и свидетелю-подозреваемому не остаётся ничего другого, как подчиниться. Впрочем, Узумаки этого не сделал, оставаясь на ногах. – Если мои догадки верны... – Они не верны! Все пациенты принимают подавители, полностью блокирующие их сущность. Врачи тоже, только не настолько сильные. Полицейский прислушался, он был бетой и не имел сильного обоняния, но ему пришлось признать, что врач говорит правду. Аромат омеги звучал как запах моря, спрятанного за лесом. Он сливался и терялся в других запахах, но если прислушаться, то можно уловить его полупрозрачную нить. – Вы не подозревали о возможности таких событий? – отпускать Узумаки не хотелось, он всё ещё в теории мог оказаться (и точно был) сообщником преступника. Только вот улик против него не было. – Я был ослеплен, – качает головой Узумаки, переводя взгляд на фотографию подростка. – Чем же? Узумаки пожимает плечами и прикасается пальцами к запечатлённому бледному лицу: – Его человечностью.