«When you hold me In your arms so tight. You let me know Everything's all right»
Наверное это одержимость — слушать песни с трансляции на его страницу, — но Арсению всё равно. Он упрямо нажимает на треки в статусе рядом с этим приевшимся «Антон Шастун» и вновь слышит знакомые мелодии в наушниках, представляя, что они вдвоём едут по бесконечной дороге и Шаст на пассажирском управляет магнитолой. Попов лавирует мимо людей внутри вокзала и представляет, как Антон, расцвеченный солнечной гаммой из ветрового стекла, смешно улыбается, глядя на него справа, и курит в окно, закинув ноги на приборную панель. Арс улыбается, проходя досмотр вещей перед выходом на платформу, и ловит ответную улыбку от работницы вокзала. Он сам запретил бабушке и деду его провожать в Питер. Поезд поздний, и ехать домой по тёмной дороге деду не полезно с его проблемами со зрением. Мама пропадает на работе, но уже купила билет на поезд через пару недель, чтобы навестить сына, когда будет дел поменьше. И Арсений на самом деле не огорчён тем, что уезжает в новый город один. Его волнует только то, что прошло несколько дней с разговора с Антоном, а тот ему ни строчки не написал. Может, все искренние, полные живого чувства слова не показались Шастуну достойными прощения? Может, он до сих пор злится на него? Попов не знает, хотел бы знать — за эти несколько дней сотни раз открывал их диалог, заносил палец над клавиатурой и ни слова не мог написать. Ни одной буковки. Всё казалось лишним, аляпистым и глупым. Умным казалось только открывать его профиль и включать музыку с трансляции.«I'm hooked on a feeling. I'm high on believing That you're in love with me»
— Паспорт, — вежливо просит проводница, глядя на своего первого пассажира. Ноль реакции — парень смотрит в точку в пространстве и покачивает подбородком в такт музыке в наушниках. — Паспорт, — громче и настойчивее произносит женщина. Арсений выпадает из потока мыслей, вырванный грубоватым голосом, и судорожно выключает музыку. — Извините, — бормочет Попов, протягивая документ проводнице, а сам снова смотрит в экран телефона. Всё ещё ни одного уведомления. — Ваше место номер пятнадцать, — кратко отвечает женщина и пропускает Арсения в вагон. Он с лёгкостью переставляет свой большой чемодан в тамбур и проходит в коридор перед купе. Он первый в вагоне, что пахнет чем-то кислым — наверное какие-то химикаты, меры дезинфекции. Попов находит своё купе быстро, закидывает рюкзак на верхнюю полку, суёт чемодан под нижнюю, сумку засовывает под стол и снова утыкается в телефон. Ничего нового.«Got a bug from you, girl, But I don't need no cure I'll just stay a victim. If I can for sure»
Арсений не верит своим ушам, когда спустя какое-то количество времени уведомление всё-таки приходит. Мимо двери в его купе семенят люди — он даже не успевает огорчится, что по соседству поедет детская спортивная секция. Все мысли сконцентрированы на песне в наушниках и ожидании сообщения от него. Когда звучит гудок уведомления, Попов сперва даже не понимает, что произошло. Он неверящим взглядом смотрит в сторону телефона, лежащего на столике, и боится пошевелиться, словно сообщение можно спугнуть. Арсений тянется к телефону спустя целую вечность. Прикладывает палец, и на экране «Домой» высвечивается: «До отправления вашего поезда осталось 10 минут. Не опоздайте». И Попов готов разбить телефон о пол в это же мгновение. Но песня кончается, и ему приходится смахнуть экран блокировки, чтобы зайти в его профиль и включить следующую. Арс ослаблено и разочарованно выдыхает. Трансляция закончилась, и на месте статуса стоит режущее глаза «online». Попов вытаскивает наушники и откидывается на спинку, устало закрывая глаза. Как начинать новую жизнь, когда прошлая наступает на пятки? — Блять, — звучит в дверях купе звонкий голос, чей обладатель усердно заталкивает чемодан внутрь и никак не может справиться. Арсений распахивает веки, не веря своим ушам. Это чувственное «блять» он не спутает ни с одним другим — так часто его слышал. Антон в коридоре несуразный, взлохмаченный, с кучей сумок наперевес, с проводами от наушников в зубах и паспортом, балансирующем на одном мизинчике. В окне, выходящем на перрон видно родителей Антона и двух сестрёнок, улыбающихся задорно и немного беззубо. Они машут Арсению, и тот машет в ответ, про себя думая, что совсем тронулся и попал в сюрреалистичный сон. — Что наш мóлодец не весел, буйну голову повесил? — так знакомо произносит Шастун, стоит ему справиться с управлением чемоданом и полностью оказаться в купе. Воздух, кажется, потяжелел в тысячу раз и плотной плёнкой налип на Арсения, придавил к полке, не давая ни встать, ни слова сказать. С лёгким толчком поезд трогается, оставляя чету Шастунов на платформе Ленинградского вокзала. — Как? — хрипло выдаёт Попов, пытаясь собрать мысли, рассыпавшиеся на мелкие кусочки. — Твоя мама, — легко отвечает Антон. — Она позвонила и помогла билет купить. — А твои родители? — Я им всё рассказал, и, угадай, кто меня полностью поддержал? — оптимистично произносит Антон, но после этого повисает напряжённая пауза. — Я подумал о твоих словах. Арсений автоматично кивает скорее своим мыслям, чем Антону, и сжимает кулаки на коленях. — И я не знаю этого слова, в которое ты хочешь уместить свои чувства ко мне. Наверное, оно слишком умное, раз даже ты не можешь его назвать, — отшучивается Шастун, переминаясь с ноги на ногу. — Но я могу сказать за себя. Арс, — надрывно зовёт Антон и наконец встречается с пронзительными голубыми глазами, — я хочу быть с тобой. Сейчас, завтра, послезавтра — всегда. Они так и замирают: Арсений, сидя на нижней полке, с руками на острых коленках и Антон, стоя в проходе купе, с чемоданом перед собой. Попов поджимает губы, которые сами расплываются в робкую улыбку, которую так легко спугнуть. Он вскакивает с места резко, перешагивает чемодан, словно ступеньку, и обнимает Антона так крепко, словно боится, что его сейчас отнимут. Он прижимается к нему с остервенением, пальцами вплетается в отросшие русые кудри и не может от него оторваться, даже когда к ним заходит проводница и требовательно произносит: — Документики, пожалуйста.***
В купе душно и жарко, потому что солнце, что перед полуднем светит совсем ярко, врывается через широкое окно, позолачивая все поверхности. Оно проводит дорожку по пластиковому столу с разбросанными по нему мелочами жизни: зарядками, влажными салфетками, фантиками от еды; оно мягко ложится на скомканные белые простыни, играется серебром в смоляно-чёрных волосах и отражается от зеркала, снова возвращаясь к стеклу окна. Поезд гудит мерным стуком перемещающихся по рельсам колёс, и этот звук умиротворяет. Есть в нём выдержанный музыкальный ритм, у которого свои каноны. В звуке дребезжания поезда есть особая романтика. Она наживная, потому что понять её с первого раза сложно. Только со временем приходит осознание — этот звук мелодичнее многих песен. В нём и строгое звучание, и композиция, и душа. С ним начинаешь любить эти долгие неудобные поездки между городами, в которых дребезжание колёс преследует тебя ежесекундно. В коридоре слышатся приглушённые ковролином звуки шагов других пассажиров. Арсений устало потирает слипшиеся ото сна глаза, вслушиваясь в происходящее за запертой дверью купе, и медленно потягивается, чувствуя все затёкшие мышцы. Сон уходит неохотно, потому что солнце подогревает вагон, навевая атмосферу степенной лени. Воздух плотный, тёплый. От него хочется лечь обратно, отдаться в объятия Морфея и забыться ещё хотя бы на несколько минут, но свет режет глаза, не позволяя идти на поводу у желания. Парень зевает, сильно жмурясь, и окончательно просыпается. Когда он бросает взгляд на соседнюю полку, то не может сдержать улыбки умиления — сопящий в руку Антон не думает просыпаться, даже несмотря на слепящий свет. Он родной, когда шумно дышит через приоткрытые губы, подставив лицо солнцу. Его грудь вздымается и опускается в ритме с дыханием. Попов улыбается, потому что не может оторвать взгляда — в этой картине есть что-то завораживающе-библейское. Оно почти неощутимо, но трогает до глубины души, проходится по самым чувствительным струнам, извлекая звук. Шастун спит умиротворённо, потому что в купе тепло и Арс наконец-то совсем рядом. Его это успокаивает. Стоит Попову заметить лёгкое движение Антоновых век, он понимает — Шаст просыпается. Привычным жестом откидывает в сторону лёгкую помятую простынь, опускает босые ноги на пол и облокачивается на полку Антона, оказываясь на одном уровне с его глазами. Растрёпанные волосы немного лезут в лицо, медленно опадая после сна, но Арс приглаживает их к затылку и терпеливо ждёт, когда на него обратятся два светло-зелёных глаза. Он просыпается бесшумно: сжимает губы, вбирает носом тёплый воздух и зажмуривается перед тем, как откроет глаза. Попов улыбается, когда Антон смотрит непонимающе. — Доброе утро, — лукаво произносит Арсений, щекой облокачиваясь на сложенные друг на друга ладони. Шастун улыбается в ответ, потому что картинка в мыслях складывается, догоняя непонятую сначала ситуацию, и зажмуривается, прячась от солнца. — Доброе, — отвечает он и тянется вперёд, к Попову. Его поцелуй расслабленный, нежный, медленный, но Арс всё равно чувствует, как от него подкашиваются ноги, словно у нервной школьницы. Словно ему это непривычно. Солнце подогревает спину, когда Попов опускает ладонь на чужую щёку, пытаясь углубить поцелуй, а Шаст со смехом отстраняется. — Я только проснулся, — сетует он, падая на подушку и утыкаясь взглядом в потолок. Глядя на его домашний вид — растрёпанные светло-русые волосы, голую кожу груди, покрытую лёгкими мурашками, немного мечтательный взгляд, — Арсений забывается. В этом моменте, в самом его сердце, он чувствует себя правильно, словно все пути его жизни вели сюда. В это душное купе гремящего круглосуточно поезда. Потому что Антон, выспавшийся из-за близкого присутствия любимого человека, поселяет внутри животворящее тепло, от которого появляется спокойствие. В его расслабленной улыбке — уверенность в сегодня. Он — константа. Когда Шаст ослабляет внимание настолько, чтобы не заметить чужого плутовского взгляда, Попов быстро и ловко запрыгивает на его полку, сверху оседлав на бёдрах. Антон в замешательстве, но улыбается довольно, потому что — Арс знает — любит, когда Попов позволяет себе вольности к нему. Арсений опускается к его лицу медленно, дразнит, сталкиваясь кончиками носов, целует жадно, словно в чужих губах — кислород. Шастовские руки, опускающиеся на поджарые бока, распаляют, позволяют больше, опускаются ниже, и Арс горячо выдыхает прямо в его губы. Когда отстраняется, видит — у Антона глаза темнеют. Они растерянные, но фокусируются только на одном — на Арсении. Это распаляет ещё больше. Попов опускает ладони на чужую грудь, проводит подушечками пальцев полосы на коже, притирается бёдрами ближе и снова целует. И это правильно, потому что за страстью скрывается острая необходимость быть ближе. Ближе хотя бы сейчас, потому что потом снова будет некогда. Есть только душное купе и солнечное утро, которое позволяет не думать о завтра. Есть сейчас и они как единое целое. Остальное не важно. — Через полчаса Санкт-Петербург, — словно громом обрушивается голос проводницы из-за двери. Арсений резко отстраняется, выпрямившись на коленях, и растерянно смотрит на дверь купе, но видит только себя в зеркале. Их. Его, немного покрасневшего, держащего руки на бёдрах, позолоченного солнцем. Себя, растрёпанного донельзя, чуть удивлённого, запыханного от поцелуев. Попов улыбается, когда снова поворачивается к возлюбленному. — Мы всё успеем, — с неожиданной хитринкой произносит Арс. Антон улыбается в ответ и, на этот раз, целует первым, властно притягивая Попова за голову. Арсений думает, что каждый их поцелуй для него как новый. Шастун знает, что не новый — а заново.