Вспоминай о лучшем в худшие времена.
Всю жизнь учился не доверять людям, словно я в действительности был диким волком. На этом навыке зиждилась вся моя жизнь с её издевками и заговорами чёртовой мачехи. Нет, возможно, когда-то в прошлом, наверное, при первой нашей встречи я, будучи наивным глупцом, вопрошал детский вопрос «Это моя семья теперь?» у Императора, лишь позже осознавая сколь глупо и неразумно я растратил свою веру в людей. Отброс герцогский семьи был интересным малым, будь на его месте любой другой дворянин — голову бы ему отрубил бы в два счёта. А вот Экхарт показался мне интересным, именно интересным. Он не был чрезмерно умным и наглым, как старший брат, но он отсвечивал слабым и призрачным чувством «обычного человека», которых среди дворян и не было. Глупый, испуганный, как кролик, нервный и громкий до ужаса. В любой другой ситуации я бы предпочёл избегать компании таких проблемных людей, но раз уж зимний герцог взял его к себе, то и, видать, отброс этот не такой уж ничтожный. С Седриком меня всегда связывали близкие и доверительные отношения, пожалуй, даже начатые с принуждения, ведь быть сыном блистательного премьер-министра та ещё задачка. Доверять ему причин у меня много, хотя бы взять тот случай, когда он меня при смерти нашел и не бросил, хотя мог бы и оставить, переметнувшись на сторону Императрицы. Но с кроликом из герцогства было всё иначе: наше общение началось не из-за нужды, а из-за интереса. Сначала мне было просто интересно: что из себя представляет эта плакса, которая так резко реагировала на любые упоминания о старшем брате. Потом это любопытство переросло в настоящий интерес: хотелось понять, как устроена его дурная башка и что там так искривилось, что найти в себе силы сражаться с рабовладельцем он смог найти, а темноты в комнате боялся так, словно ничего страшнее нет. Если бы меня спросили: буду ли я другом среднему Экхарту, то я бы ответил отказом и подкрепил бы его саркастичной усмешкой. Но чем больше я проводил времени на Севере в его едва ли вынужденной компании, тем меньше думал так. Рейнольд, да его имя я помнил, просто не считал необходимым звать его по нему, раскрывался с разных сторон. Он мог быть тряпкой и размазней, но мог также быть собранный и хорошим мечником, который спину в бою прикроет отлично. А уж насчёт его семьи — эта была отдельная тема, обсуждение которой и я, и он откладывали как можно дольше. Есть вещи, которые со знакомыми не обсуждаешь. Всё изменилось, как я думаю, когда мы чуть коньки не откинули в лесу около портового городка, охотясь за медведями. И ведь ничего такого я не сделал, но этот дурачина искренне испугался, а потом и ругался, обматывая моё плечо тряпкой от плаща, чтобы кровь остановилась. Я ему не говорил, конечно, но когда он кинулся вперед меня на медведя, я вдруг допустил мысль, что было бы так хорошо, если бы такой человек появился в моей жизни гораздо раньше. У лесной реки, оба в крови животных, мы стали друзьями — это было то, что осознавал и я, и герцогский отброс. Моему удивлению не было предела, когда тем же вечером Рейнольда словно прорвали: он сообщал мне обо всём, о чем только вспоминал. Я уверен, что он долго искал того, с кем бы мог поделиться всем, потому что он даже выглядеть стал лучше, стоило мне его выслушать, лишь изредка кивая. Центральное место в его рассказе составляли его младшие сёстры, которые, по его мнению, заслуженно его не любили. И чёрт меня дернул воодушевить его написать им письма, потому что не мне раздавать советы о гармонии в семье, уж точно не мне. И, чёрт знает как, но этот кроль смог наладить общение с его семьёй, от чего ходил весь радостный и не преминул мне руку потрясти за совет, в провале которого я был полностью уверен. Оказывается, в семье можно попросить прощения и не ожидать кинжала в спину. Будучи наследным принцем, значение слова «семья» было размыто, забыто и потеряно слишком давно. Тем не менее, Рейнольд с теплом и вселенской любовью рассказывал о каждом письме и каждом слове, которые ему отправляли родственницы. В какой-то момент почувствовал, что эти его «сестрёнки» и для меня стали некой дефиницией слова «семья». Кажется, я не мог и представить, что одна из них пустит в меня стрелу, а последнее, что я увижу в тот момент: искрящиеся злой обидой изумруды. Захотелось спросить, как я мог её обидеть, если ни разу с ней не встречался. Не встречался же? Оказалось, стрелка звали Пенелопой. Это имя ей подходило хорошо, что осознание холодило нутро. Что-то самодостаточное, нелюдимое, властное, не прощающее тяжелых обид и оберегающая «своих». Мне она всем своим видом напоминала дикую кошку, которая шипела на любое моё движение в её сторону. Ну, к слову, Рейнольд-то тоже недалеко от сестры ушёл: шипел не хуже, если не лучше, каждый раз прямо намекая мне, что Пенелопе общаться со мной не обязательно. Она оказалась интересной и на редкость острой на язык. Действительно, настоящая живая кошка. Мой интерес ограничивался лишь тем, как девчонка из трущоб могла стать важным человеком в таком доме. Обычное любопытство и не более.* * *
— Уже уезжаешь? — Пенелопа мялась на месте, стаптывая туфли на каблуке. — Мог бы ещё на пару дней остаться. Рейнольд улыбается по-тёплому, выдавая свою грусть синими глазами. Мягко руки девичьи держит и успокаивающе поглаживает. — Приходится, — Он делает паузы, раздумывая, — как бы я не хотел тут с вами остаться, есть и дела, которые бросить я не в праве, да? Пенелопа думает, что она жалко выглядит. Когда это она стала такой сентиментальной, чтобы чуть не плакаться ему в жилетку от того, что не хочет оставаться один на один с этим домом, пока Ивонна прикована к постели: рана никак не заживала, хорошо хоть сестра была жива и много говорила, всё ещё жалостливо глядя ниже глаз старшей. — Я тогда буду писать. — Конечно, — Рей кивает, глядя на окно на втором этаже особняка. Ивонна в такую рань спит, наверное. — отвечу. — Много писать буду. — Отвечу на каждое. — И достану тебя со своими писульками, — Она глаза щурит по-доброму, складывая руки на груди. — закопаешься в этих бумажках. — Придётся тогда просить принца мне помочь на письма отвечать? — Рей хитрит, глядя как недовольно искажается лицо сестры. — Шучу, лично отвечу на каждое. — Какой ты… — Пенелопа слабо улыбается, не в силах обьяснить подходящую к сердцу тревогу. — хороший родственник. — Не мучай себя, — Рейнольд окончательно прощается с ней, Каллисто уже сидит на своём коне и с иронией смотрит на эти разговоры. — мне будет намного легче переносить морозы севера, если буду знать, что вы тут вдвоём радуетесь жизни. — Едь уже, — Пенелопа выпрямляется как струнка. — святоша. — Приму это за согласие, — Он руки её отпускает, поправляя плащ. Наклонился к сводной сестре и шепотом продолжил, — я тоже очень-очень буду скучать по вам. — Хорошей дороги! — Пенелопа дергается и отворачивается, спешно сбегая домой, не желая, чтобы посторонние видели её покрасневший нос и дрожащие глаза. Рейнольд ей вслед смотрит и смеётся, умиляясь такой стороне сестры. Он-то всё видит даже со спины: и эти плечи напряженные, и щёки надутые, и глаза с невидимыми слезами. Пожалуй, он с удовольствием позволял бы ей всю их жизнь так сбегать, потому что ей нужно было хоть иногда вести себя словно маленькая девочка. — А со мной никто не попрощался, — Каллисто вклинивается в мысли Экхарта довольно быстро. — а ведь она меня подстрелила, а не тебя. — Она просто забылась, — Рей улыбается, усаживаясь на лошадь. — да и с тобой весь особняк попрощался. — Должен ли я оскорбиться, что про меня забыли? Или лучше радоваться, что все те пустые лица сказали мне «Хорошей дороги, Ваше Императорское Высочество»? — Это только твой выбор, — Рейнольд пришпорил коня, — нас ждёт Люк и часы оправданий. — Чёрт! — Каллисто на минуту забывает про леди Кошку, вспоминая о герцогстве Винтейн. — Мы же вышли на пару часов поохотиться. — Пока мы в пути, у нас есть шанс придумать причину, из-за которой из нас душу не выбьют. — Наследный принц дозволяет тебе решить сию загадку. — Агрх, — Рей спутал рукой свои волосы, — ясно, участвовать в этом штурме ты отказываешься. Не боишься, что моя отговорка не пройдёт и нас прибьёт герцог? — Нет, ты уж точно придумаешь, зная, что тебя кто-то ждёт. — Ладно, я попробую. Рейнольд мог бы и обозлиться, но упоминание о семье грело душу каждый раз одинаково. А принц точно знал, что надо сказать, чтобы он напряг все извилины в поисках решения.* * *
— Госпожа Пенелопа, — служанка с боязнью прервала тишину покоев, обращая внимание на себя. — дворецкий вас искал. Она отрывается от чтения фолианта, окидывая глазами прислугу. — Зачем это? — Мне не дозволено знать, госпожа. — Служанка стоит и кланяется, — Лишь до вас донести сию весть. — Пошла прочь, — Пенелопа озирается, глядя на сопящую Ивонну, которая иногда хмурила светлые брови. — не видишь, чей сон смеешь пытаться прервать? — Ах, никак нет, — еле слышно шепчет служанка, — госпожа, я бы не посмела. Вас мистер Пеннель ищет, что же мне ему ответить? Пенелопа раздраженно глаза закатывает, сидя со странным дрожащим ощущением внутри. Неспокойно. — Сейчас подойду, — Она трет пальцами переносицу, убирая книгу. — иди прочь. В коридоре её действительно ждал дворецкий. Пеннель стоял вроде и спокойно, но некая нервозность прослеживалась. Не с проста это. — Госпожа, — Он кланяется, прикладывая руку к груди. — С чем пришёл? У меня нет желания с тобой любезничать. — Госпожа, пойдёмте за мной. — Дворецкий поправляет пенсне и ступает прочь, будучи уверенным в том, что Пенелопа за ним пойдёт. — Куда ты идешь? — Пенелопа стоит на старом месте, высокомерно глядя на слугу. — Где ты набрался такой вопиющей наглости? — Господин с вами желал поговорить о вашем поведении. — Пошел прочь, — Она суетливо пятится назад, отходя обратно к покоям Ивонны. — не пойду никуда. Сзади слышится шорох и в следующую секунду ей руки за спину ломают так, что она жалостливо пищит, чувствуя, как в нос тычут вонючую тряпку. Сердце замирает от страха, глаза дико глядят в щелку, через которую видно, как вздымается грудная клетка сестры. — Вы сами виноваты в происходящем, госпожа. В следующий миг Пенелопа теряет сознание.* * *
Очнулась она раньше, чем планировали её похитители — так поняла Пенелопа. Её тащили под руки две служанки, которые вздрогнули, когда она задвигалась. — К-куда…вы меня тащите? Ей не отвечают. — Оглохли? — Госпожа, — одна из служанок ей в глаза не смотрит, виновато хмурит брови. — просто согласитесь со всем, что вам скажут. Не сопротивляйтесь, не перечьте, тогда всё быстрее кончится. — Ты это… — Вот теперь ей стало жутко. — о чём? Ответа ей не дают вновь, оставляя на ковре. Комната темная, свет есть, но немного. — На удивление тиха, — Пенелопа медленно поворачивает голову, чтобы не без дрожи понять, где она очутилась. — грязная. С трудом встала и выпрямила спину, исполняя реверанс в знак приветствия. — Приветствую вас, старший господин. Деррик сидит на кресле перед ней с перебинтованными руками и с ним что-то не так. Он отличался от себя обычного. Может, виной этому был бокал в его руке. — В этом доме есть определенные правила, — Он переводит взгляд с неё на бокал. — например, грязным рабыням не позволено даже смотреть в сторону наследия великого рода. — Это не моя воля, — Она руки жмёт от нервов. — это все младший господин. — Как интересно, — В темном свете он выглядит ещё более мерзко, — защищаешь этого…? — Что старшему господину от меня надо? — Нервы сдавали, её начинало трясти от мучительного ожидания. — Хочешь узнать? — Он к ней подходит, пока она как струна напрягается всем телом. Он вблизи похож на древнюю химеру, которую бы сжечь в костре ради ускорения личного. — Могу рассказать, девка. Он её грубо хватает за подбородок холодными пальцами, которые словно прожигают кожу. Ледяной взгляд жжёт переносицу таким зудом, что ей чудится, как там образовывается дыра. Челюсть болит от давления, а глаза напротив пугают. В этот момент Пенелопа признает, что она боится. В данный момент боится этого мужчину напротив. — Угрх! — Она пальцами хватает его руку, осекается из-за вспышки холода перед собой. — Твоё дело — молчать, подчинятся и лебезить, девка трущобная. — Вы…не в праве решать за герцога… — Она хрипит, опускаясь на пол. Плечи дрожат. Лицо Деррика кажется до одури чудовищным с этими глазёнками ледяными и надменным ртом. — А кто мне запретит? — В комнате холодно и тихо, она в ушах слышит стук своего сердца. — Я — будущий хозяин рода. Нет никого, кто мог бы мне что-то запретить. — Я понимаю, старший господин. Позвольте уйти и подумать над своим поведением. — Как презренная девка смеет сама решать, куда ей идти? — В руках аристократа кожаный кнут. — Мои младшие родственники не рассказывали тебе, как добросовестно я учу свою семью благочестию? — Что вы… Она не успела и слова сказать, как ей по правой щиколотке пришёлся первый удар кнута. Платье смягчило удар, но не испуг. — Подними подол, оголи икры и встань на подставку. — При всём уважении, — тяжело сглатывает, — я не буду это делать. — Мне стоит привести сюда Ивонну, дабы она показала тебе хороший пример? — Она же ранена! — Пенелопа в ужасе чмокает губами, шепчет проклятья ему молча и дрожит от страха за Ив. — Как можно так с родной сестрой? — Ты о царапине её? — его голос донельзя равнодушен, — Будь моя воля, я бы ей пару плетей раздал бы за такое наглое поведение. Знаешь, сколько слухов пошли о нас из-за её глупого поведения? Пенелопа осекается, понимая самую страшную истину об этом доме — в этой комнате были не один раз и Ивонна, и Рейнольд. Деррик «воспитывал» их здесь. Грязный монстр. — Если, — она вся дрожала, как травинка на ветру. Ей с начала этой игры так страшно не было. — если я выполню ваш наказ, вы оставите принцессу в покое? — Может быть. Её переполняет ярость и ненависть, она бы с удовольствием ему сейчас в горло вгрызлась, но она всего-то девушка, а он мужчина с кнутом в руке. Да, она могла бы сбежать, но её пригвоздили страхом за Ивонну. Поэтому смирно приподнимает подол, делая всё, что хотел Деррик. Жмётся, трётся и пугается каждого стука собственного сердца. Сзади шаги слышны — он ближе подходит. — Никогда не смей смотреть на благородных, как на равных. Первый удар и она падает на колени, не находя сил сдержать слёзы. Удар жжёт и след краснеет на коже. Её бьют ещё четыре раза. — Не смей быть шумной. Шестой удар приходиться аккуратно на пятый след, рассекая кожу до красноты. Пенелопа сжимает платье, выгибаясь от боли. Ноги горят так сильно, что огонь кажется холоднее. В этот раз её бьют сильнее, проходясь по икрам целых семь раз. — Не смей думать о себе, как о госпоже. Четырнадцатый удар самый сильный. Он кожу рассекает уже до крови, пачкая платье в крови и кнут. — Веди себя подобно кукле, — удар, — молчи, — Пенелопа падает, упираясь локтями в пол. — не смей затмевать мужчин, — Она плачет, действительно плачет от боли. — ты всего лишь женщина, женщина, которая даже не сгодится для вынашивания достойного потомства. Пятнадцатый удар приходится чуть выше, не попадая в рану, чему Пенелопа так рада, что улыбается. Улыбается криво, губы искусаны до крови, глаза краснючие от слёз. Деррик что-то говорит и наконец-то уходит, бросая её одну в этой комнате. — Чтоб ты горел в аду, — она сплевывает слюну с кровью, упираясь руками в мокрый от слез коврик. — сгори в аду, мразь, пожалуйста. Ноги её не держат, способна ли она сейчас сама дойти? Конечно, нет. — Эй! — Она кричит отчаянно, полностью наплевав на то, как жалко звучит её зареванный голос. — Есть тут кто?! П-помогите! Дверь открывает, Пенелопе даже чудится, что это люди особняка всё же решили ей помочь, решили доказать, что они не так бесчеловечны, но нет. В дверях стоит вовсе не человек. — Ф-форси! — Пенелопа падает на пол снова, наблюдая за тем, как верный пёс стремглав бежит к ней. Собак скулит, хвостом машет и носом мокрым тычет в её ноги, ещё сильнее поскуливая. Пенелопа едва находит силы, чтобы кивнуть своему питомцу. Этот пёс знает только два места в особняке — её покои и спарринговую площадку. — Мой хороший, — она плачет, утыкаясь в шею псу. — поможешь дойти до моей комнаты? Сможешь помочь? Огромный пёс, ей по бедро, начинает кивать головой и радостно машет хвостом, приглашая хозяйку к себе на спину. Ноги болят так сильно, что и шага не сделать, но она падает на спину пса, который в этот момент так был нужен, и пришёл на помощь в отличии от людей дома. Падает на кровать она с таким облегчением, что не верится. Дергает веревку для вызова служанки, той самой, которая подчинялась Ивонне. — Госпожа, что это?! — Заткнись, — Пенелопа похожа сейчас на настоящую взбешенную демоницу, — вызови лекаря, я… Она потеряла сознание от боли, в последний момент чувствуя, как верный пёс лизал ей пальцы, которые, казалось, всё ещё хранили холод той чертовой комнаты воспитания.* * *
— Приветствую Вас, миледи, — Деррик склонился в поклоне перед юной гостьей их особняка, которая завороженно глядела на него. — надеюсь и ваш путь до нас был легким. — К-конечно, — Элеонора восторженно смотрела на молодого человека, первого в её жизни, который был «не таким» как её родные. Её сестра Глория или же папенька Маркиз Келлин были такими мерзкими и жестокими аристократами, но не старший сын герцогства. Он её даже спас из неловкой ситуации, подобно рыцарю. — Ох, так вы двое знакомы? — Маркиз сладостно улыбнулся герцогу Экхарту, строя радостного отца. — Моя дорогая орхидея идеально дополнит ваш цветник. — Вполне, — Герцог понимал, что маркиза надо держать рядом, а потому свадьба Элеоноры и Деррика была бы идеальным решением. Да и дети не выказывали сопротивления. Элеонора глазами своими сверкает, щёки горят, когда Деррик руку ей целует. И она вовсе не замечает, насколько холодны эти губы, насколько мертвы глаза, в которых она видит фантомные искры. — Моя леди, — Деррик отлично играет роль милого человека, сражая сердце неопытной юной девушки наповал. — согласитесь быть со мной в браке ради наших родов? — Ах, мсье! — Она лицом краснеет, млея от немного взгляда. Ей кажется, что жизнь она свою выиграла: выйдет замуж за такого доброго человека и забудет о жестоком отчем доме. — Быть вашею супругой — честь. Маркиз алчно улыбается вновь, предлагая герцогу обсудить сумму выкупа невесты у отчего дома. Деррик лишь на мгновенье позволяет себе дать свободу, переводя передышку. Леди Келлин кажется до одури скучной и наивной. Кто станет млеть от простых слов? Какая же глупая дворянка. А Элеонора жмет пальчиками платье, щёки красные у неё — она гадает, а каким может родиться их общий ребёнок? А каким отцом сумеет стать такой добрый и порядочный человек как Экхарт? Она глазами всё осматривает, сияет словно звёздочка. Она уже мыслит о том, как будет поживать в доме с милыми леди, о которых она вспоминала так часто — Пенелопа и Ивонна, теперь она станет их родственницей. Интересно, юные леди позволят и ей с ними время проводить, покуда её доблестный муж будет занят? Ах, как хорошо менялась её жизнь, Элеонора и боялась поверить в такую сказку. Так ведь не бывает? Не может же Господь быть так добр к своим прихожанам? Или же это награда за годы смирения перед издевками сестрицы?