***
Маленькая кухня. Небольшой деревянный лакированный стол. Стена, покрашенная специальной краской, позволяющей писать на ней мелками. Обои с птичками. Приглушëнный свет. Пахнет гвоздикой, мускатным орехом и красным вином. На стене приятным жëлтым светом мерцает гирлянда. Две души заняты приятной беседой. — Помнишь то Монтань Сент-Эмильон? — Марк держал в руках кружку ромашкового чая. — Ну, да, вполне… Как можно забыть эту… — задумался. — гадость? — Оно теперь глинтвейн. Угощайся, вроде бы теперь оно на вкус вполне нормально. — писатель встал из-за стола, вскоре сел обратно, но на этот раз уже со стаканом пряного глинтвейна. — А что насчëт чая? — Потом. — Ладно. Итак, это глинтвейн? — Ага. — Господи, теперь вместо вина мы пьëм глинтвейны. Куда мир катится… — В тартарары. — И ты это признаëшь это вот так просто? — Ну да. Почему бы и нет? — Неплохо… Не-пло-хо… — Знаешь, а пошли гулять. Хочешь на свидание? — писатель деловито хлюпнул чаем. — Какие свидания, Марк, мы женаты… Женатые на свидания не ходят. Так что… Нет, спасибо. А ещë там холодно. — Там снег! Ты понимаешь меня, Куртцберг? Снег! В следующий раз ты его увидишь отнюдь не скоро. Пошли гулять. — Там этого снега, Куртцберг номер два, как кот наплакал. Вот ты мне смысл этой прогулки поведай, а то я что-то не понимаю. Да и вообще, когда тебе что-то нужно, я обязан разбежаться и в лепëшку об стену, а когда что-то прошу я… — Успокойся, а. — писатель встал из-за стола и подошëл к разгневанной пассии. Обнял и зарылся носом в рыжие волосы. После вновь пробубнил. — Пошли гулять. — Зачем? — Натаниель обречëнно вздохнул. — Если не пойдëшь, я с тобой разведусь и отсужу у тебя квартиру. — Ой, как страшно… — Да. Люблю пугать маленьких рыжих мальчиков. — Ладно, мы пойдëм туда, но что ты мне предложишь взамен? — Я тебя поцелую, окей? — Дерзай. Писатель схватил Натаниеля за щëки и молниеносно поцеловал в лоб. — Пойдëшь — получишь больше. Не пойдëшь — пойду в гордом одиночестве изменять тебе с другими мужиками в баре. — А ты умеешь заинтриговать, Солнце…***
Быстро зашнуровывать обувь — искусство. Особенно, когда твой молодой человек стоит у порога и ждëт пока ты соберëшься с таким лицом, что хочется застрелиться. — Он начал собираться в январе, закончил в октябре… — художник протяжно зевнул. — Вот скажи мне пожалуйста… кто тебя там увидит? Вечером, в темноте. Зачем опять рисовать что-то на своëм лице? Мы вышли, зашли, а потом ты всë это смыл. Вот кто тебя там увидит, а? — Например, ты. — Я тебя каждый день вижу. — Ну и что? — Мне всë равно как выглядит твоë лицо. Я тебя с похмелья видел. — Ой, да ну тебя… — Пошли уже. Хлопнула входная дверь. В замке повернулся ключ. — Хочешь кофе? — припорошенная снегом аллея. — Нет, спасибо. — пара кофеен. — А если подумать? — запах хвои, имбирного печенья и свежего снега. — Давай я тебя поцелую и ты от меня отстанешь? — Натаниель провëл пальцами по голым ветвям куста, покрывшимся тонким слоем снега. — Красиво… — Вот видишь, а ты выходить не хотел. — писатель запустил руку в чужой карман чëрного пальто и сжал тëплую ладонь мужа. Натаниель вздрогнул. — Никак не могу привыкнуть к твоим холодным ручищам. Особенно они меня пугают в такую погоду. Убери вторую руку к себе в карман и грей еë там, а эту так и быть согрею я. — художник мягко обхватил ладонь юноши своей и образно начертил на ней кружок большим пальцем. — Своей любовью? — приторно сладкий голос. — Именно так. — Куртцберг наклонился и чмокнул Марка в лоб. Руки сжимали картонный стаканчик. Справа неустанно вздыхал и крайне импрессивно выражал своë недовольство юноша в сером пальто. — Да давай ты его сюда!.. Я подержу. Спрячь руки в карманы и грей их там. Как так можно было забыть дома перчатки?.. Ума не приложу. — Натаниель поморщился. — Не муж, а недоразумение какое-то… — Хватит бубнить, дед старый. — писатель улыбнулся и, прикоснувшись губами к пластиковой крышке, отпил. — Это кто это здесь дед? — Ты. — Сам такой. — охапка снега с размаху прилетает в лицо юноше. — Ах ты… — перехватив стакан в другую руку, Марк изловчился и провëл рукой по бортику клумбы, собрав в руку немного снега. Вскоре эта кучка благополучно оказалась под пальто Натаниеля. — Ну всë, ты доигрался, Солнце, будешь сушить моë пальто до скончания веков. — Твоë пальто, ты и суши… — писатель вновь отпил из стакана, после ненадолго задумался и произнëс. — Одолжи перчатки, а? У меня руки замëрзли. — Дурак, ей богу. — Так хочется ещë снега под пальто? — Пошли домой уже. — Как хочешь…